Один из самых успешных и востребованных российских оперных певцов нашего времени - баритон Владислав Сулимский. Его называют настоящим певцом-актёром шаляпинской традиции, лучшим вердиевским баритоном и приглашают петь главные партии ведущие театры и фестивали Европы и Америки.
Как он достиг этого успеха? Почему бросил консерваторию и на что жил, обучаясь в Италии? Об этом и многом другом во время своего визита во Владивосток на V Международный Дальневосточный фестиваль «Мариинский» артист рассказал в эксклюзивном интервью для РИА VladNews.
- Владислав, вы выросли в музыкальной семье?
- Профессиональных музыкантов у нас не было. Мой дедушка — цыганской крови, был очень одарённый от природы: играл на многих музыкальных инструментах и хорошо пел. Бабушка любила музыку, но сама никогда не занималась. Именно она отдала меня на скрипочку, чтобы ерундой не занимался.
- То есть, началось всё с игры на скрипке?
- Да, я семь лет отучился на ней в школе и затем поступил в музыкальное училище, хотя играл на скрипке без охоты. В 90-е особого выбора не было: иди в армию или учись дальше. А армия в эти годы — сами понимаете, что собой представляла.
- Когда впервые узнали, что у Вас есть голос?
- Случайно, на втором курсе музыкального училища. Я плохо успевал, и когда меня решили отчислить, завуч сказал: «Не расстраивайся, иди на вокальное отделение — там недобор всегда, может и возьмут». Я говорю: «Но я не пел никогда». Он ответил: «Иди попробуй, может у тебя голос есть!». Так и получилось.
- Никогда не пели до этого?
- Нет, ни на сольфеджио, ни в хоре. Помню, в музыкальной школе пришёл на хор спустя две недели после начала занятий, так как лежал в больнице. А меня педагог не стал даже слушать, просто выгнал вон. У меня была детская обида на протяжении лет восьми после этого. Петь вообще не хотелось.
- Почему после училища решили поступать именно в Петербургскую консерваторию?
- Сначала я семь месяцев проучился в Минской консерватории. Там мне не повезло с педагогом. После занятий с ним диапазон стал меньше, и я понял: что-то не срастается, нужно уезжать. В Питере у меня были друзья-вокалисты, и я хотел учиться у их педагога. Поэтому поехал поступать в Питер. Всё получилось с первой попытки. Единственной проблемой была сдача сольфеджио, которое я не знал вообще. Сдавать его за меня ходил декан. «Послушайте, как он поёт! Поставьте хотя бы четыре», — просил он комиссию.
- Однако консерваторию не закончили?
- Волею случая в 2000 году меня взяли в Академию молодых оперных певцов Мариинского театра. График был бешеный, и в августе я не успел подготовиться и сдать в консерватории экзамены по философии и тому подобным дисциплинам. Зачем певцу доскональное изучение теорий Канта, до сих пор не знаю. Достаточно того, что человек вообще читает. (А наше поколение читало гораздо больше, чем сейчас.) В итоге ушёл со скандалом, но не жалею.
- Обучение в Академии при театре давало больше?
- Академия тогда была величиной. Лучшие певцы со всего постсоветского пространства приезжали в неё на прослушивание. Контингент был высочайшего уровня. Все ребята моего набора и предыдущих двух сделали блестящую карьеру — до сих пор поют и в Мариинском театре, и на других площадках.
- После трёх лет в Академии Вы называли своё состояние безнадёжным. Что было не так?
- Чувствовал, что мне чего-то не хватает. Слушал много записей, равнялся на самых крутых певцов прошлого и современности, сравнивал. Я вообще люблю покопаться немного в себе, поискать. Нужны были перемены, чтобы идти дальше.
Разругался с руководителем Академии и ушёл. В это же время умерла мать, и я, недолго раздумывая, продал несчастливую квартиру, в которой у неё все так плохо складывалось в жизни. Эти деньги пустил на своё первое обучение в Италии. Бог мне послал человека, который меня туда увёз, познакомил с моим первым агентом, привёл к первому итальянскому педагогу.
Конечно, всё было не просто. В Европе деньги быстро заканчиваются. Но очень много людей мне помогало, и я не чувствовал себя обречённым в этих стеснённых обстоятельствах. Всё было в кайф. Даже когда мы жили в одной квартире с тенором Серёжей Скороходовым и (только не говорите итальянским властям) по одному талончику ездили вдвоём в метро целую неделю. Приходилось идти на какие-то ухищрения, но было весело.
- Два года в Италии занимались только пением, нигде не подрабатывали?
- Только пением. Нам повезло с жильём — через знакомых сняли квартиру за смешные деньги и в итоге научились жить чуть ли не на 20 евро в неделю. Ещё мы осмотрели множество достопримечательностей — совмещали отдых с учёбой. Также в этой поездке я познакомился со многими интересными людьми, которые в дальнейшем очень помогли в жизни.
- Что дало обучение в Италии в плане голоса и вокала?
- Во-первых, новую технику пения. Это происходило не сразу, зачастую люди годами переучиваются. Но, как ни парадоксально, какие-то вещи мне на итальянском языке объяснили доходчивее, чем русский педагог на русском. Первый год, когда я только начинал учить итальянский, пришлось накупить кучу книг, словарей и активно заниматься. Через неделю я разговаривал с педагогом на итальянском. Не по-итальянски, со всеми правилами этики, орфографии и пунктуации, а на итальянском (Смеётся). А через месяц писал и говорил вполне адекватно.
Второе, что я получил — понимание фонетики на итальянском. Это самое необходимое для оперных певцов. Если знаешь, в каком месте говоришь, какие мышцы задействовать, — это пятьдесят процентов успеха. Только понимание техники произношения, и в первую очередь певческого произношения, даёт неимоверный скачок в вокале. К сожалению, у нас только в крупных театрах есть хорошие коучи по итальянскому языку, которые ставят фонетический ряд правильно.
- Когда пришёл настоящий успех?
Это был 2013 год. На мастер-классе во Флоренции мой педагог Паоло ди Наполи решил, что пришла пора меня ломать и сказал всё, что думает обо мне и о моём пении. Как говорят итальянцы: Bene, bene, ma… («Прекрасно, превосходно, но…»). И в тот раз было одно bene, а потом много-много ma. Для меня это был переизбыток информации, как будто мой компьютер переклинило, и оперативка перезагрузилась. В итоге на концерте я еле допел арию до конца. Ушёл в расстроенных чувствах, даже ни с кем толком не попрощавшись. Просто сел в машину и поехал на море на две недели, где пил вино, курил сигары, ловил рыбу, жарил барбекю, купался. Не думал ни о музыке, ни о пении, настолько был разозлён на себя и расстроен.
Когда после отдыха я вернулся к занятиям, то с удивлением обнаружил, что мне стало легче петь. Концертмейстеры в театре стали говорить, что сейчас им нравится, как звучит мой голос. Вскоре возник гала-концерт, на котором я пел «Смерть Родриго» из оперы Верди «Дон Карлос» — сложнейшую арию, которая долго у меня не получалась.
Я вышел, спел арию, и она прозвучала как надо. Выходя со сцены, даже заблудился: ушёл в другую кулису, потом вернулся. Люди смеялись, потом хлопали, а у меня в голове бабочки летали от того, что наконец-то был доволен своим пением. Потом я встретил Дмитрия Вдовина, руководителя молодёжной программы в Большом театре, и он сказал, что был в шоке от моего выступления на концерте, ему казалось, будто совершенно другой человек пел.
Это эпохальный момент, тогда я осознал, что хотел от меня Паоло. Дальше всё пошло по нарастающей. Много ролей, много работы над ними, занятия с другими итальянскими педагогами. Очень хорошее время для творчества.
- Сколько лет потратили на поиски своего голоса?
- Наверное, лет десять…
- Не хотелось бросить это всё и сдаться?
- Не знаю, это часть моей жизни. Практикующий хирург ведь не уходит из профессии, если какая-то операция не получилась? Или футболист, когда с десяти метров не попал в ворота, просто думает, как научиться попадать. То же самое у меня: это часть жизни, и ты не можешь просто так её выбросить. Я ничего не умею больше делать. Хорошо стреляю, но надеюсь, это умение не пригодится. Люблю петь, я живу, дышу этим.
- Сейчас продолжаете заниматься с кем-то?
- В последнее время из-за пандемии нет такой возможности. Окажись я в Италии, занимался бы много и часто. Но периодически я обязательно обращаюсь к педагогам. Волей-неволей своё ухо «замыливается». Всегда нужен свежий взгляд, свежая оценка.
- Вечная дилемма — что полезней: кнут или пряник? В фильме «Одержимость» (Whiplash, 2013) путём унижений, оскорблений, по сути психологического насилия, дирижёр воспитывал гениальных музыкантов. Для Вас более результативно мягкое и позитивное отношение или жёсткий авторитарный подход?
- Мне кажется, интереснее путь через шутки, юмор. Агрессией ничего не донесёшь. Особенно в сфере сольного исполнения. Если хор подразумевает некую муштру (выбеливание голоса, подведение под общий стандарт), то у солистов при агрессии человек замкнётся, обидится, все «чакры закроются» и, естественно, горло начнёт зажиматься. А это уже ничего хорошего не принесёт. Не встречал в нашей профессии каких-то злых, кричащих людей. И сам, когда пытаюсь объяснить, стараюсь через шутки найти сравнения, чтобы человек понял, что от него требуется.
- Периодически Вы даёте мастер-классы для вокалистов, занимаетесь с коллегами или друзьями. Нравится учить пению?
- Нравится. Чувствую, что это будет продолжением моей профессиональной деятельности в дальнейшем. Сейчас могу позволить себе такие занятия только когда нет активных выступлений. Если же подряд несколько разных спектаклей, то погружаться в ошибки другого, невольно их перенимая, опасно, можно самому запутаться. Бывает, подскажешь кому-то прямо накануне спектакля и сам начинаешь думать: «А я же не так делаю». И всё, начинается «куролесенье». Потом только через мышцы голос приходит на место. Потому что мышцы — это главное в пении. Они запоминают, как правильно петь, связочки помнят, как работает гортань, и всё это возвращается. Но такие эксперименты я не очень люблю.
- Вы очень органичны на сцене. Как пишут критики: выстраиваете свои роли «со скульптурным изяществом». Ваше поведение больше инстинктивно или продуманно, заучено?
- «А» — интуитивное и «Б» — продуманное. Наверное, это идёт из детства. Я очень много читал книг, особенно приключенческие романы, которыми увлекались ребята того времени: например, всего Дюма перечитал. Это дало умение находить движения, образ, произношение. Как говорится, «дьявол кроется в деталях». Когда ты прочёл или где-то увидел, как говорят знатные люди, какие жесты при этом делают, то потом переносишь в свою профессию, в свою жизнь, если нужно. Это дар, который есть в каждом человеке, но кто-то развивает, кто-то нет. Люблю представлять себя в образе. Иногда так захожу в роль, в кураж, что теряюсь, не понимаю, где я. Кажется, будто действительно в Испании, в эпоху Филиппа II. До болезни какой-то иногда доходило. Сейчас уже немножко спокойнее стал.
Однако, когда подряд 4-5 разных спектакля за неделю, то невольно на мышцах работаешь: ноги сами знают, куда тебя нести, рука сама поднимается в какой-то жест, глаза сами стреляют, куда надо. Как будто в тебя вставили чип с книгой и — всё, ты играешь этот фильм. Но каждый раз, когда поёшь спектакль на сцене, находишь что-то новое. Могу вспомнить все сценические действия, детали, которые менял в каждой роли.
- Плакали ли когда-нибудь на опере?
- Конечно. Например, в новой постановке оперы «Царская невеста» в Мариинском театре. В конце был момент, когда Марфа поёт арию и затем идёт сцена покаяния. Это было нечто, просто прорвало. Многие потом говорили, писали, что ещё не видели такого. Видимо, передалось это ощущение. Внутри себя я действительно ушёл в то время, признался виновным в том, что наделал. Это было полное погружение в историческую, духовную, ментальную реальность того времени. Не могу передать это состояние словами.
- Когда сопрано Анна Нетребко взялась за злодейскую партию Леди Макбет, сказала: «Наконец-то можно никого не играть». Есть роли, где Вам играть не нужно?
- Особенное удовольствие получал, когда пел Джанни Скикки (в опере Джакомо Пуччини «Джанни Скикки» — прим. ред.). Как будто это я. Или Григорий Грязной в «Царской невесте» — роль, в которую буквально влетел за несколько дней до премьеры в Мариинском театре. Тоже мой герой. Искренний, любящий человек, который немного запутался.
Практически все роли могу примерить на свою шкуру. Кроме Евгения Онегина: у него какая-то внутренняя вражда, и в музыке Чайковского это чувствуется. Вроде ария его и красивая сама по себе, но какая-то неискренняя. Не люблю этот персонаж, отказываюсь его петь.
- В своих интервью высказываетесь за традиционные, классические постановки. В то же время с восторгом отзываетесь о работе с Дмитрием Черняковым над нашумевшим «Евгением Онегиным» в Большом театре…
- Для меня его постановка традиционная. Например, нелепая дуэль, где Онегин нечаянно убивает Ленского, имеет больше смысла, нежели сознательное убийство друга. Хотя это вроде не по Пушкину.
Я обожаю режиссёров, которые могут объяснить то, что они хотят. Даже если режиссёрская концепция современна, а ты хочешь петь «в нафталине», это ничего не поменяет в жизни. Режиссёр получил задание от директора сделать такую постановку, всё одобрено и смысла ругаться с кем-то нет. Нужно идти по уже начертанному пути и быть механизмом в едином целом постановки. Да, иногда что-то кажется неправильным, нелепым. Но тот же Митя Черняков умеет объяснить, доказать свою точку зрения — почему он так хочет сделать в данный момент и в данной ситуации.
Если спектакль сделан хорошо, пусть он трижды будет нетрадиционным, но интересным людям, почему нет? Тот же «Симон Бокканегра» — мой самый любимый спектакль в Мариинском театре — совмещает традиционное и современное. Декорации минимальны, красивые древние костюмы. Или «Риголетто» — очень простая постановка, но я её обожаю, там не отвлекаешься от музыки и действия.
- Как готовите новую партию?
- Естественно, сначала литературные первоисточники нужно посмотреть, разобраться, что происходит по сюжету. Затем разбираю ноты, ритм. Люблю учить сразу, с ходу напевая всё насквозь и повторяя партию сотню раз. Не могу зубрить дома, мне нужен гармонический расклад, поэтому сразу занимаюсь с пианистом. Или могу в наушниках запись послушать, но не больше часа. Потом меня начинает это бесить, я действенный человек.
- Признавались, что любите мыть посуду перед спектаклем…
До того, как появились посудомойки. Этот бзик уже прошёл. Сейчас по дороге на спектакль иногда хочется завестись: побибикать, посигналить, высказать своё мнение человеку, что он быстро или медленно едет. Такой адреналинчик поймать. Вот это есть.
- Оперное пение — большой эмоциональный и физический труд. Как восстанавливаетесь после сложных спектаклей?
- Если нагрузка была большой, после спектакля просто сажусь, выкуриваю сигару и всё — готов к новым подвигам с абсолютно возрождёнными силами. То есть мне нужно какое-то время, чтобы отпустить всё.
- Сигары не вредят голосу оперного певца?
- Это лучше, чем сигареты, кальян и прочее. Курить, конечно, вредно, но я в этом не одинок. Уже лет восемь курю сигары. Кто-то меня подсадил на это, кого-то я посадил. Пусть они меня простят. Но это действительно помогает при больших нагрузках.
- Ваш график выступлений очень насыщенный — более 90 в год. Удаётся видеться с семьёй?
- По возможности всегда беру родных с собой. Но когда запланированы какие-то активные передвижения, смысла в этом нет. Если предстоит постановка, которую готовишь месяц, то, конечно, лучше быть вместе. Одно время младшая дочь росла практически без меня. Полтора года видел её наездами: день, два, неделю, месяц… Это несерьёзно, поэтому даже благодарен немного этому сумасшествию пандемии, что наконец смог побыть с семьёй.
- У Вас подрастают две дочки. Хотели бы продолжения певческой династии?
- Они голосистые, у них очень хороший слух. Когда на машине едем на дачу, постоянно поют песни. Тот случай, когда мне не хочется сделать тише, наслаждаюсь этим моментом. Конечно, я желал бы для них творческую, интеллектуальную работу в будущем. Но не знаю, как пойдёт. Помня своё детство, своё обучение, не хочу давить ни на кого — заставлять на чём-то играть, что-то делать. Вот им интересно петь песни Билли Айлиш или группы «Король и шут» — ок. Этого достаточно, чтобы голос начал развиваться. Не надо наступать на горло, настаивать на чём-то. Можно плавно, ненавязчиво подводить к прекрасному искусству.
- Ещё говорили, что любите стрелять...
- Да, у меня различные виды пневматического оружия, арбалет. В детстве в тиры любил ходить, в училище сдавал нормы, и у меня всегда были хорошие показатели. Один раз ездил на охоту. Кураж понравился, а убивать животных — не очень. Слава Богу, это было единожды и больше не повторится. Это стресс для меня. Даже рыбалку не люблю, потому что ловить рыбу своими руками жалко. Здорово поймать огромную щуку, судака, но можно же отпустить, не обязательно уничтожать.
- Вы большой футбольный фанат. Сами играете?
- Сейчас нет времени особо на развлечения, и авария давно была, колени уже не такие здоровые, чтобы бегать в футбол. Посмотреть иногда можно. Я люблю по лесу ходить, грибы собирать. Это моё. Иногда могу четыре часа ходить без остановки, по горам полазить — чем не фитнес? У меня такой спорт.
- Если бы могли проснуться завтра, обнаружив у себя одно новое качество или способность, что бы это было?
- Вопросик такой мефистофельский. Как бы на него фаустовский ответ не дать. Бессмертие желать глупо. Может быть, исцелять других — это бы я попросил.
- Жизненное кредо Владислава Сулимского?
- Никогда ни о чём не жалеть и не делать другим зла. А если сделал, не жалеть (Смеётся). Это писать не надо!
Беседовала Наталья Рогудеева
29 августа в 19:00 на Приморской сцене Мариинского театра Владислав Сулимский исполнит партию Родриго в премьере оперы Джузеппе Верди «Дон Карлос». Подробности на prim.mariinsky.ru
