Бестеневая лампа

Продолжение. Начало в номерах за 7, 14, 21, 28 августа, 4, 11, 18, 25 сентября и 2 октября

Когда Михаил окончательно проснулся, его усадили на операционном столе. Владимир Николаевич не отпускал руку и командовал действиями накладывающего повязку Виктора. 

– Сначала двумя турами плечо прихватываем и прижимаем… Теперь спереди проводим через ключицу назад и по спине выходим на левый локоть… Опять под мышку уходим направо, по спине наверх и опять локоть подхватываем… Теперь повтори еще раз всю конструкцию. 

По второму кругу все получилось быстрей. Виктор наконец-то ухватил не понятую им еще в институте логику повязки Дезо и сделал все удачно. 

Дед медленно отпустил левую руку, которую держал все это время, проверил, ходит ли плечо в стороны, нет ли провисания у предплечья. Все было крепко и надежно. 

– Закончили, Миша, – он посмотрел снизу на сидящего на столе пациента. – Ложись теперь и жди каталку, отвезут в палату. 

– Да я сам дойду, – не очень внятно, но смело сказал Терентьев. 

– Нет уж, – запретил Владимир Николаевич. – Я тебе говорил про умные операции. Завалишься где-нибудь в коридоре. А мы, между прочим, почти два часа тебя оперировали. Переделывать как-то не хочется.

Михаил понимающе кивнул и лег. 

Деду помогли развязать халат. Он в дверях обернулся и сказал: 

– Всем спасибо. 

И все, кто был в операционной, на секунду оторвались от своих дел и синхронно ответили: 

– И вам, Владимир Николаевич. 

В ординаторской дед довольно жестко объяснил Виктору необходимость готовиться к операции в полном объеме, а не надеяться на то, что сестра знает технику всех повязок. Виктор виновато слушал его и понимал, что если бы сегодня вместо деда в операционной был Рыков, то бинтовать им пришлось бы, скорее всего, попросив санитарку раскрыть им перед глазами учебник по сестринскому делу. И это было бы чертовски стыдно. 

– Больше не повторится, – ответил он, когда дед закончил. – Одного твоего замечания мне всегда хватало, чтобы сделать выводы. 

– То-то же, – дед накинул пиджак, висящий на кресле. – А где твой начальник? Ты вчера что-то на эту тему не распространялся. 

– Категорию в округ повез, – вздохнул Виктор. – И знаешь, я эту работу читал. Так уж получилось. 

– И там что-то такое, что тебе сильно не понравилось? 

– Да ладно, дед, не хочу об этом говорить… 

– Судя по всему, ты в тексте увидел плоды своих трудов, – дед покачал головой. – Даже и не знаю, что сказать. Илизаров тоже идеи у Гудушаури подсмотрел. Это не помешало ему аппарат своей фамилией называть, хотя он только перекрест спиц запатентовал, все остальное до него уже было. В медицине сложно запретить пользоваться чужим опытом – хоть на практике, хоть на бумаге. Иногда, конечно, хочется, чтоб о тебе вспомнили как об авторе методики или об исполнителе операции, но чаще смотришь на это абсолютно равнодушно. Ведь главное результат, ты же понимаешь. Вот пересадили мы твоему солдату кожу – и хорошо. А кто об этом в работе напишет?..

Я, кстати, в свое время на высшую категорию даже и не претендовал. У офицеров разница в зарплате между первой и высшей категорией была в пять рублей, что ли. Может, чуть больше. Так я плюнул на это дело. Овчинка выделки не стоит. Ладно, вызывай мне такси, да поеду я. В гараже надо прибрать. Захочешь присоединиться – заходи после работы. 

Когда он ушел, Виктор немного подумал над его словами, согласился с ними, но поступком Рыкова все равно остался недоволен. 

Неожиданно в дверь постучали и, не дожидаясь разрешения, открыли ее. На пороге показался Петр Афанасьевич с большими тяжелыми и почему-то круглыми пакетами в каждой руке. 

– Добрый день, Виктор Сергеевич, – отдышавшись (а одышка у него была приличная), сказал Терентьев-старший. – Я так понимаю, вы закончили… А дед ваш? 

– Ушел, – ответил Платонов. – Мавр сделал свое дело, так сказать… 

– Эх, не успел. Я вам тут арбузов купил, у вас прям напротив госпиталя рыночек маленький, иду, смотрю, красавцы такие лежат. Не удержался. Вам с дедом по одному, ну и сыну. Ему же можно? 

Он поставил один пакет на пол – тот, где угадывались сразу два больших шара. Второй он продолжал держать в руке. 

– Можно, часа через полтора-два, – согласился Виктор. – Мы ему еще поверх простого бинта гипсовый должны кинуть. Он сейчас гораздо более беспомощным станет – левая рука фактически будет выключена на три недели. А вы ему арбуз – ему ж в туалет надо будет не раз и не два с такой нагрузкой на почки. 

– А я здесь на что? – усмехнулся Петр Афанасьевич. – В детстве пеленки менял, сейчас штаны помогу снять. Может, и он меня в старости не забудет. К нему уже можно? 

– Запросто, – сказал Виктор. – Сейчас операцию запишу, оформлю все и приду гипсовать. 

Петр Афанасьевич вышел и тихо прикрыл за собой дверь. Платонов подошел, заглянул в пакет. Огромные полосатые арбузы с высохшими хвостиками выглядели довольно аппетитно, килограммов по пять-шесть каждый. Виктор никогда не был силен в правильном выборе арбуза, предпочитая поэтому дыни, но тут почему-то был уверен, что внутри его ждет сочная зрелая мякоть. 

Платонов достал один арбуз, позвал санитарку и попросил помыть его в большой раковине в пищеблоке. Через десять минут он уже одной рукой тыкал в клавиши ноутбука, набирая текст операции, а другой закидывал в рот куски сладкого арбуза, вытирая подбородок маской. 

Когда с работой было покончено, он умылся, критически посмотрел на себя в зеркало, остался доволен. 

– Ну что, пойдем гипсовать?.. 

В палате Михаил стоял у окна и пытался разглядеть под повязкой, как там все устроено. Петр Афанасьевич лежал на своей кровати, прикрыв глаза и положив руку на сердце. 

– Случилось что? – спросил Платонов. 

Терентьев-старший, не открывая глаза, сказал: 

– Да что-то сердечко прихватило. У меня так бывает иногда. 

– Давление давайте измерим, – и Платонов позвал медсестру с поста. Через пару минут он уже знал, что оно немного понижено – сто пятнадцать на семьдесят. Немного, но не критично. Пульс был хороший, но частый. 

– Как боль, не уходит? 

– Да полегче немного, но еще пока не в норме, – Петр Афанасьевич убрал руку с груди, посмотрел на Виктора. – Не переживайте за меня. 

– Михаил, давай иди в перевязочную, для тебя все готово, пусть воду подогреют, я подойду минут через пять, – дал указания Платонов. – А мы тут с отцом твоим разберемся. И арбуз попросите кого-то помыть, а то видел я на днях одну дизентерию… 

Когда Михаил вышел, Виктор позвонил Елене. 

– Приветствую… Извини, что беспокою… У меня тут есть один человек в отделении… Неучтенный, я бы так сказал. Отец одного пациента, помогает ухаживать… У него что-то с сердцем. На вид вроде сохранный, но, если можешь, посмотри. Или Наташу пришли, если сама… Через полчаса? Хорошо. Да, мы успеем ЭКГ снять. 
Он отключился, посмотрел на Петра Афанасьевича. 

– Что-то мне ваш цвет лица не нравится, – хмуро сказал Платонов. – Через полчаса вас посмотрит лучший кардиолог нашего госпиталя Елена Ивановна Мазур. А пока я буду Михаила гипсовать, вам ЭКГ снимут. Хуже не становится? 

Петр Афанасьевич отрицательно покачал головой на подушке. 

– Вы идите, занимайтесь. Я уж тут как-нибудь… 

Платонов вышел следом за Михаилом, оглянувшись в дверях. Что-то ему во всем этом не нравилось… 

 Гипсовал он всегда так же, как и дед, – без перчаток, не боясь испачкаться. Так он лучше чувствовал каждый слой бинта, каждую крупную крошку, которую надо было убрать или тщательно раскатать. Михаил по его команде поворачивался в нужную сторону; Виктор разглаживал каждый тур бинта, чувствуя себя каким-то Микеланджело. Вместе с Юлей они сделали все не быстро, но аккуратно. 

К этому времени Мазур уже пришла в палату к Петру Афанасьевичу. Виктор застал ее за чтением электрокардиограммы на столе у окна. Михаил тоже вошел следом за Платоновым, но тот указал ему на дверь: 

– Погуляй пока, посохни. Разрешаю в беседку выйти. А мы тут пока пообщаемся. 

– Странно все это, – тихо сказала Елена, придерживая ленту пальцем. – Такое впечатление, что у него начинающийся инфаркт задней стенки, но не все отведения на это указывают… 

– Инфаркт? – озабоченно спросил Платонов. – Так его надо в реанимацию? – шепнул он. 

– По-хорошему, наблюдать его надо именно там. И лечить начинать как от инфаркта, – покачала головой Мазур. – Но он же не наш. 

– Он не просто не наш, он еще и не местный, из Сибири откуда-то, – уточнил Платонов. – Надо командира в известность поставить, у нас есть трое суток на диагностику и лечение любых неотложных пациентов. 

– Ну давай, дерзай, – сказала Мазур. – А лечить его должна буду я, конечно же? 

– Может Гвоздева, – развел руками Платонов. – Я же сразу сказал, как вам в вашем хозяйстве удобней. А я пока ведущему терапевту доложу… 

– Можешь не спешить, – жестом остановила она Виктора. – Он в курсе. 

– В смысле? – не понял Платонов. 

– Я ведущий терапевт, – усмехнулась Елена. – Со вчерашнего дня и на три недели. На время учебы полковника Высотина в Питере. Работы ж у меня мало, вот решили еще наградить красными революционными шароварами. Так что с тебя транспортировка, с меня – доклад командиру. Время на арбуз не трать, – она указала острым носом туфли на пакет под столом, – с инфарктами не шутят. 

И она ушла, оставив в палате запах каких-то сладких духов. Петр Афанасьевич все это время молчал, слушая их тихий разговор где-то за головой. А когда закрылась дверь, спросил: 

– Не все так хорошо, как хотелось бы? А как же Миша? Если это инфаркт… Он же… 

– Ему помогут, – успокоил Платонов. – Организуем персональный пост. Ложку ко рту поднесут, спать уложат. Вы только не нервничайте. 

Петр Афанасьевич поморщился от боли и сказал: 

– Если честно, как-то похуже стало. Под лопатку отдает. 

Платонов быстро вышел в коридор и приказал вызвать санитарную машину к отделению. Когда отца вынесли на носилках из дверей отделения, Михаил сразу же подошел, чтобы узнать, что происходит. 

– С сердечком у Петра Афанасьевича не очень хорошо, – ответил Виктор. – Приняли решение положить его под наблюдение. Возможно, все и обойдется. 

– Миша, ты тут все делай, что тебе доктора скажут, – Терентьев-старший приподнял голову на подушке. – Я вернусь скоро. Подлечат и отпустят. 

Виктор слышал его одышку и легкое подкашливание и думал, что скоро вряд ли получится. Задние дверцы громко хлопнули, машина медленно поползла в реанимацию. Михаил стоял и смотрел ей вслед, а потом вдруг спросил: 

– Он умрет? 

И, не дожидаясь ответа, добавил: 

– Это все я, дурак. И мать стерва… 

Он махнул пустым рукавом и ушел в отделение. Платонов следом за ним поднялся в ординаторскую, немного поработал с историями болезни, позвонил в реанимацию. Трубку взял начальник: 

– Да смотрим мы твоего Терентьева, – ответил Медведев на вопрос о самочувствии нового пациента. – Где там Мазур инфаркт увидела? 

– В третьем отведении и в а-вэ-Эф. Там зубец Т отрицательный. 

В трубке зашелестела лента ЭКГ, Медведев помолчал, потом сказал: 

– В общем, пусть она думает. Терентьев пока идет как «начинающийся инфаркт миокарда», но что-то здесь не так. Это чутье мое многолетнее, уж не обессудь. Я и ей об этом уже сказал. 

Платонов положил трубку. Ему тоже показалось, что дело там не в сердце, но более предметно он ничего сказать не мог. 

День прошел относительно спокойно. Виктор отдал все истории на пост, проверил назначения, взял пакет с арбузом для деда и пошел на автобус. 

Они навели порядок в гараже не очень быстро. Надо было разложить все по одной только деду понятной логике, развесить все тряпочки, рассортировать болтики, разобрать наконец-то «загон для картошки», как называл его Виктор. 

За уборкой они обсудили еще раз операцию, Платонов отчитался о том, что наложил гипс, и рассказал, как поплохело внезапно Петру Афанасьевичу. Дед внимательно выслушал его, напоследок сам прошелся веником по дощатому полу, проверил, насколько хорошо закрыт люк подвала и загнал машину. 

Виктор едва не забыл арбуз в гараже. 

– Пойдем по дольке отрежем, – подмигнул он деду. – Терентьев-старший сегодня этими арбузами взятку нам дал. Припер с рынка тебе, мне и сыну. И выбирать их он мастер оказался: я попробовал – чуть пальцы вместе с арбузом не откусил. 

Они поднялись в квартиру, Виктор занялся мойкой и нарезанием арбуза, а дед полил цветы на подоконнике. Потом они вместе сели к столу. Платонов протянул деду вилку, и они налегли на кусочки арбуза, на которые Виктор нарезал его, освободив полностью от корки. 

– Все-таки дыня в этом отношении удобнее, – сказал через пару минут Платонов, устав выковыривать косточки. – Разделывается идеально, все в центре, выгреб и ешь не глядя. 

– А ты возьми в одну руку вилку, в другую нож – удаляй косточки, тренируй мелкую моторику, – возразил дед. – Ищи во всем что-то полезное. Шикарный арбуз, – после очередного куска подытожил он и откинулся в кресле.

Платонов собирался продолжать, но зазвонил телефон в кармане. 

Это была Мазур. Виктор откашлялся, вытер губы от сладкого сока и ответил: 

– Да, слушаю. 

– Помирает твой Терентьев Петр Афанасьевич, – без предисловий сказала Елена. – И мы вот тут как-то все понять не можем, от чего. Решили тебя поставить в известность, раз ты нам такую загадку подкинул. 

– Как помирает? – удивленно спросил Платонов. – Что у него по клинике? 

– Постоянно давление валит, – прокомментировала Мазур. – Медведев его на инотропную поддержку перевел. Боль то есть, то нет, но как-то больше сзади, по спине, у лопаток. Мы тут на панкреатит грешили, но в анализах все нормально, альфа-амилаза в норме. А тут вдруг полчаса назад рвота с кровью, очень обильно. 

– Язва, что ли? – нетерпеливо перебил ее Виктор. 

– Вызвали эндоскописта, отмыли желудок, посмотрели. Язвы нет. Есть диффузное кровотечение, отовсюду, по всей поверхности желудка. 

– Так это же симптом ДВС, – даже встал за столом Платонов. – У него течет где-то. Может, все-таки проглядели язву? Или колит какой-то хитрый? 

– Не нашли ничего. Нигде. У нас тут консилиум. Кого только не позвали. Тромбоэмболию исключили, эндокринные нарушения, инсульт. Мочи нет пару часов по катетеру. Где ты взял его, Платонов? 

– Да, собственно, я… – хотел оправдаться Виктор, но не знал, что сказать. 

– Вот именно, – непонятно что хотела сказать этими словами Мазур. – Ты. А разгребать нам. 

И она отключилась. Платонов отрешенно смотрел на телефон и медленно опускался обратно на стул. Дед ждал объяснений. 

– Терентьев-старший умирает, – сказал Виктор. – И без диагноза. В реанимации консилиум собрали. 

Дед сложил руки на груди и спросил: 

– Подробности есть? 

Платонов выложил всю информацию, полученную от Мазур. Дед задумчиво шевелил губами, ничего не говоря вслух, словно пробовал каждый факт из анамнеза на вкус.

Виктор тем временем наколол еще один кусок арбуза на вилку, посмотрел на него и произнес: 

– Вкусный ты нам подарок сделал, Петр Афанасьевич… 

– А сколько арбузов было? – неожиданно спросил дед. 

– Три. Этот, потом мой – в холодильнике остался, и еще один для сына. 

– Они примерно одинаковые были?

– Да, как этот. Килограммов пять-шесть. 

Дед задумался на минуту, потом сказал: 

– Боли в области сердца, спины, лопаток… Постоянные падения давления… Кашель… ДВС-синдром… И перед всем этим он три арбуза с рынка приволок, почти пятнадцать килограммов, а то и больше… Тебе ничего в голову не приходит? 

Платонов напряг все свои извилины, но сложить два и два у него не получилось. 

– Набери-ка мне Мазур, – попросил дед. 

Виктор позвонил Елене: 

– Слушай, тут с тобой дед мой хочет поговорить… да, вот передаю трубку. 

Дед взял телефон в левую руку и поднес к тому уху, которое лучше слышало. 

– Леночка, тут вот какая мысль возникла у меня… Я думаю, что у вашего подопечного в реанимации расслаивающая аневризма аорты… Да, в картину заболевания укладывается все, если вспомнить, что за некоторое время до манифестации пациент принес с рынка большие и тяжелые арбузы. Это могло спровоцировать… Да, вот именно… Да не за что. 

Он протянул телефон обратно внуку. Платонов услышал в трубке: 

– Еще раз спасибо, Владимир Николаевич… 

– Лена, это я уже, – сказал Виктор. – Если честно, инициатива позвонить тебе была дедова… 

– Так, заканчиваем, Платонов, нам теперь решать надо, как с ним поступить.

– Ты хотя бы потом скажи, что… – но она отключилась.

 Виктор помолчал немного, а потом спросил деда: 

– Как ты это делаешь? 

– Что? 

– Диагнозы вот так ставишь. Как будто знаешь их заранее. 

Дед пожал плечами. 

– Каждый следующий этап опирается на предыдущий, иначе к чему преемственность в диагностике? Возможно, что часов пять назад я бы тоже не смог поставить этот диагноз из-за малого количества данных, но сейчас… Сейчас все было в достаточном объеме. Я надеюсь, они его успеют куда-нибудь доставить для протезирования. Вы же такое не выполняете? 

Виктор отрицательно покачал головой и подумал, что, если бы дед мог этому в свое время научиться, он бы такое делал. Вне всяких сомнений. 

На следующее утро Виктор узнал, что с Петром Афанасьевичем обошлось: командир вызвал на себя бригаду ангиохирургов, вертолет прибыл из краевого центра довольно скоро. Терентьева отправили с ними после быстрого, но детального осмотра. Спустя три часа он был прооперирован. 

Обо всем этом Платонов рассказал Михаилу на первой перевязке. Парень был чертовски взволнован, потому что никакой информации об отце в течение суток он не получал, а в реанимацию его не пустили. 

– Конечно, сейчас он в тяжелом состоянии, но все уже позади, – успокоил Виктор Терентьева-младшего. – Хорошо, что все это с ним случилось на кровати в госпитале, а не где-то на улице или дома. Потому что с таким заболеванием, если оно себя проявило подобным образом, долго не живут. 

Михаил немного успокоился. Ему наконец-то стала понятна причина, по которой отца прооперировали. 

Тем временем Виктор осмотрел раны живота и руки, обработал их, наложил повязки. Края лоскута держались хорошо, но о сращении говорить еще было, конечно же, преждевременно. 

Еще через день вернулся из командировки Рыков. Ему утвердили высшую категорию, с чем Платонов его и поздравил. Они вместе посмотрели результаты операции Терентьева. Николай Иванович был впечатлен тем, что увидел, заглянул со всех сторон под повязки, сфотографировал. Потом узнал историю Петра Афанасьевича и не удержался, спросил: 

– Я смотрю, ты забыл, из-за кого в академию не попал? Возишься с ними обоими, как будто они родственники твои. 

Платонов не нашелся что ответить. За то время, что прошло с момента злосчастной драки, он в какой-то степени привык к Терентьеву и его отцу. Работать с Михаилом было интересно и поучительно – если бы не он, то вряд ли бы нашелся повод взять деда в ассистенты. Помочь его отцу – ну а куда тут денешься, если у тебя перед носом человеку плохо стало? Все вышло как-то само собой.

– Ладно, я домой, у меня после командировки два дня отгулов положено, – проинформировал ординатора начальник. – Не скажу, что я там сильно устал, но если по приказу можно службу прогулять, то это ж святое дело. 

Сам Платонов не раз был в округе по всяким делам – и пациентов сопровождал, и документы возил – и точно помнил, что устать в этой поездке было практически нереально. Все дела занимали от силы час, а потом хочешь гуляй, хочешь – в кино, хочешь – по друзьям и знакомым до самого вечернего поезда. Главное, не забывать патрулям воинское приветствие отдавать, потому что запросто могли забрать в комендатуру. 

В общем, Рыков ушел на два дня, и это никак не сказалось на работе отделения. Начальник силен своими заместителями, как любили говорить в армии, и Платонов этот принцип полностью оправдывал. Больные поступали, оперировались, выписывались, выполнялись перевязки, писались свидетельства о болезни. 

На третий день отец Терентьева позвонил сыну из той клиники, где находился, – его перевели из реанимации на палатный режим. Михаил рассказал об этом Платонову на очередной перевязке. Известие о том, что отец выздоравливает, обрадовало его; правда, скорого возвращения ждать не стоило – реабилитация после таких операций занимает не одну неделю. Но сам факт того, что отец жив, что его спасли, вселял в парня бодрость. Он стал чаще улыбаться, подружился с рядовым Моргуновым, которого дали ему, образно говоря, в няньки. Они оказались не то чтобы земляками – между их городами было почти четыреста километров, но даже этого хватило для дружбы. Они называли друг друга «зёма», вместе курили (Моргунов держал ему сигарету), Терентьев даже вступился за него как-то перед одним старослужащим из другого отделения, чем снискал уважение от друга и от соседей по отделению. 

Культи своей он стесняться перестал. Рукав был закатан всегда выше локтя, во время разговоров на улице в курилке он оживленно жестикулировал остатком предплечья, рассказывая какие-то байки из жизни артиллерийской бригады, где служил до госпиталя. 

Приближалось время снятия швов и начала тренировки лоскута. На десятый день Платонов пригласил Михаила в перевязочную, внимательно осмотрел лоскут и рану под ним, помял живот возле ушитого донорского места, весело посмотрел в глаза Терентьеву и попросил у Юли ножницы и пинцет. 

Несколько минут – и все швы были сняты. Виктор взял со стола широкий мягкий кишечный зажим, подвел его под гипс (что было несложно благодаря изогнутой форме бранш) и медленно защелкнул его у основания лоскута. 

– Не больно, – сказал Михаил. – Сегодня минуту? 

– Да, начнем с минуты, – не отрывая глаз от лоскута, ответил Платонов. – Посмотрим, побледнеет ли он за минуту. 

Терентьев тоже смотрел. И операционная сестра. Так они втроем и простояли, пока песок в часах сыпал свою минуту. 

– Снимаем, – скомандовал сам себе Виктор и аккуратно убрал зажим. След от него, был, конечно, белесоватым, но вот сам лоскут остался розовым. – Обработать все, наложить повязки. 

Он похлопал Мишу по плечу и добавил: 

– Завтра две минуты. И так до десяти. Потом под местной анестезией отрезаем от живота, подшиваем край к руке, снимаем гипс. 

По сути, это была победа уже сейчас. Лоскут пережил первые десять дней, не почернел, не высох по краям. Платонов был уверен, что капиллярная сеть формировалась быстрыми темпами и еще десяти дней хватит для окончательного приживления. В случае сомнений всегда можно было продлить срок еще дней на пять, но у Виктора этих сомнений не было. 

Очень хотелось кому-нибудь похвастаться, и он едва не пошел в кардиологическое отделение, как делал последний год, когда делился своими успехами и неудачами с Еленой. Вовремя одернув себя от необдуманных поступков, он решил после работы зайти к деду и рассказать ему о промежуточных результатах. 

Вечером у деда в гостях оказался их давний друг, ученик Владимира Николаевича, травматолог Демьянов, которого здесь называли просто Петя (для Виктора он был, конечно же, Петр Васильевич). Когда-то очень давно дед сумел вытащить Демьянова, тогда еще старшего лейтенанта, из какого-то захолустного медпункта и сделать из него отличного травматолога, поделившись с ним опытом, секретами и интересными пациентами. Петр Васильевич давно уволился из армии, немного поработал в госпитале, но не смог сработаться с постоянно меняющимся начальством и ушел в городскую больницу. Один лишь только аргумент «я почти тридцать лет с Озеровым в одной операционной бок о бок проработал» подействовал на главврача магически, и для Демьянова тут же нашлась ставка. Но своего учителя Петр Васильевич не забыл – заходил к нему обязательно раз в неделю, иногда просто так, а чаще со снимками, чтобы получить совет или напутствие. 

Сегодня это был тот самый случай, когда на окне в деревянную раму были воткнуты три снимка ложного сустава предплечья, а дед и Демьянов сидели за столом и рисовали какие-то схемы будущей операции. Виктор зашел молча, посмотрел снимки, потом заглянул поверх голов на рисунки и какие-то скрученные из газет трубочки и только потом поздоровался. 

Продолжение следует

Автор: Иван ПАНКРАТОВ