Три СУДЬБЫ Ивана Четверика

Уверен, каждый человек в отмеренные ему на земное существование годы проживает совсем не одну, а несколько жизней поочередно. Только не всякий замечает момент перетекания одной из них в следующую, и тогда все они, для него самого и живущих с ним рядом, сливаются в единое целое и порой довольно безликое, как черточка между датами появления на свет и ухода в мир иной.

Иван Четверик, солдат Великой Отечественной, с твердой уверенностью может назвать три даты собственного рождения, между которыми лежат десятилетия его жизни, совсем не похожей на предшествующую. И тот, кто его знает, а знают его многие и довольно хорошо, и не только в Пожарском районе, в котором он прожил без малого шесть десятилетий, полностью согласятся с таким утверждением. В следующем году, на самом рубеже нового тысячелетия, Иван Павлович будет отмечать свое 75-летие. Но глядя на него теперешнего, по-прежнему бодрого и с юношеским задором во взгляде, честное слово, засомневаешься ненароком: не приписал ли он себе годков? С ним приятно беседовать - о прошлом, настоящем и будущем, о жизни в целом и многоликом человеческом бытие и о многом другом и самом разном. И, как и раньше, трудно застать дома: он или с ребятами (даже летом) в школе, в которой проработал много лет, или на собственной пасеке - к пчеловодству привык с детства. Неугомонный, одним словом. Каким он был всегда, таков он есть и сейчас...

Итак, по порядку...

Уходили добровольцы

Первый его год рождения записан в паспорте: 1925 год, декабрь. Перед самой войной переселился с родителями с Украины в Приморье. Жили в Пожарском районе, в селе Большой Силан - ныне село Нагорное. На лето устроился учеником к опытному колхозному пчеловоду, а начало войны встретил на следующий год уже во Владивостоке - учился в ремесленном училище при одном из номерных заводов. Кто-нибудь из старых жителей города, бывших фэзэушников, может, вспомнит этого непоседу Ваню Четверика, который в неполные 17 лет, проучившись в ремесленном всего год, сам стал мастером-учителем. Точнее - помощником мастера, но тоже должность не маленькая по тем временам (имел, например, право дать своим подопечным один день отпуска, а мастер - уже два, начальник училища - три).

- Мужчин-мастеров на фронт позабирали, - объясняет этот свой неожиданный карьерный взлет Иван Павлович. - Вот меня, пацана, и поставили на место мастера группы. А в ней - одни девчонки из деревень Приморья, и все на год-два старше меня. Но слушались: я ведь уже год учебы за спиной имел. Учебный процесс был предельно прост: вот станок, а вот - болванка, обточи ее так, как я, и - готовый корпус для снаряда...

Удивительное это было время, удивительное поколение: люди чуть ли не по блату, по знакомству, по различным дружеским и родственным связям не личной выгоды себе искали, а уходили на фронт Родину защищать. Юный мастер терпеливо ждал повестку из военкомата, тем более что их уже получили многие из одногодков. Уже успел поссориться с начальником училища: отпустил осенью трех девчонок к родителям в деревню помочь картошку выкопать, а те возьми и опоздай на два дня. “Ты хуже фашиста”, - сказал в гневе начальник училища. “Раз так, то я сам уйду на фронт - фашистов бить!” - запальчиво ответил парнишка. “Дудки, - рассмеялся начальник. - У тебя - “броня”!” И показал провинившемуся подчиненному эту самую “броню”: список работников, не подлежащих мобилизации.

Растерялся Иван сначала, а потом поделился своей обидой на такую несправедливость с родным дядькой. Тот служил в городском военкомате и пообещал по-родственному помочь парню в беде - сам в душе давно был на фронте. Повестка пришла в училище перед самой отправкой очередной группы призывников. Начальник уже ничего не мог поделать... и пожелал доброго пути и счастливой солдатской доли. И отправились ребята в мутный пуржистый декабрьский день от клуба Ильича на Вторую Речку пешком - до сих пор Иван Павлович помнит этот первый свой солдатский поход. Тогда ему только-только исполнилось 17...

Как рождаются “в рубашке”

Больше месяца в расхлябанных теплушках добирались новобранцы из Владивостока до своей воинской части. Только по Саратовской области с неделю ехали: через каждый час останавливались - полынь сухую для паровоза заготавливали по два-три часа. Грязные, голодные, почти всю свою одежду на продукты обменяли за дорогу. Но пьянства никакого не было, вспоминает ветеран, немодно было тогда, видно. Когда эшелон прибыл в город Тейково, что в Ивановской области, перед представителями части стояла только треть новобранцев. Один из них бойко объяснил встречающему старшине, что остальные в кальсонах и без обуви в теплушках на нарах - февраль еще лют на морозы. Рассмеялся подтянутый старшина: “Ну, раз и в кальсонах до фронта доехали, то будут добрыми десантниками”. И тут же снарядил подводы за обмундированием в часть, которая стояла в десятке километров от станции.

Как оказалось, приморцы попали в часть знаменитую: в первую гвардейскую воздушно-десантную дивизию, которая только что вышла из боев, потеряв большую часть своего состава.

- Я попал в первую бригаду, - вспоминает Иван Павлович. - И в нашей роте из старослужащих оставалось только четверо: старшина за командира роты и трое солдат в роли взводных. И вот мы, новобранцы. Начали нас учить...

Учили долго - укладке парашюта и прыжкам с ним, владению отечественным и трофейным оружием и приемам рукопашного боя. И еще многому другому, необходимому десантнику на войне. А через несколько месяцев и им пришлось воевать. Запомнился Ивану Павловичу первый ночной прыжок в немецкий тыл - к партизанам. Было, конечно, жутковато поначалу, но на миру, как говорится, и смерть не страшна. Тогда все обошлось: взорвали в содружестве с партизанами стратегический железнодорожный мост (десантники бесшумно сняли его охрану) и разгромили штаб одной из крупных немецких частей. Домой вернулись без потерь и на “Дугласе”, с трофейными штабными документами и пленным немцем. Это был пожилой уже человек и настоящий великан, и когда его брали у моста, то пришлось основательно повозиться. По крайней мере, щуплому безусому Четвертаку, как прозвали в роте Ивана Павловича, досталось крепко, и его потом, контуженого, нес к партизанам на руках этот самый немец-великан и плакал, бормоча вполголоса: “Иван, киндер...” Запомнится этот горестный шепот сквозь слезы Ивану Павловичу на всю жизнь...

А потом начались обычные фронтовые будни - до самого 45-го. Освобождал родную Сумскую область на Украине, дороги Румынии и Болгарии прошел - щадила судьба солдата до поры до времени. А потом все же и ему выдала полной мерой. Жестокие бои разгорелись у венгерского озера Балатон. Несколько дней наступали десантники, проходили в весенней мартовской грязи по сотне и больше километров в сутки. Со стороны посмотреть - неудержимо прет на танках, разномастных машинах, лошадях какая-то пестрая, дикая, грязная орда, все сметая на своем пути. Потом уже, в мирной жизни, смотреть он не мог фильмы, показывающие чистеньких, подстриженных и выбритых освободителей на передовой...

Вот таким образом прочесали всю Венгрию и перешли границу Австрии. Тут был однодневный отдых в настоящем средневековом замке. Хозяйка его, назвавшаяся княгиней, встретила русских гостеприимно, челядь ее устроила для воинов добрую баню, а потом был обильный и сытный ужин, после которого уснули солдаты на пуховиках с белыми простынями - впервые за многие месяцы. А проснувшись, еще раз были приятно удивлены: вся их одежда была выстирана, заштопана и выглажена. Было это утром 20 марта 1945 года. А уже в полдень головная походная застава, в которой связным находился Иван Четверик, попала в крутую переделку. С дыркой в левом боку от осколка снаряда шестиствольного миномета принес его, беспамятного, в санбат тоже раненый друг Колька Семин, с которым еще к партизанам забрасывались. Когда через череду различных госпиталей попал в венгерский город Секешфехервар, уже шли сильные бои в соседней Чехословакии, и врачи не успевали принимать поступающих оттуда раненых. Поэтому так уж случилось, что о молодом десантнике на какое-то время просто-напросто забыли. Несколько дней ему не делали перевязку, а пробитое легкое не терпит такой небрежности. В общем, очнулся он уже от холода в мертвецкой, куда его, потерявшего сознание и без каких-либо признаков пульса, вынесли санитарки-венгерки.

- Снится мне сон, будто я погружаюсь в холодный и черный колодец, - рассказывает сейчас Иван Павлович. - Будто тянет меня туда какая-то сила, а я ей противлюсь как могу. И вот уже скоро совсем свет исчезнет... И тут я проснулся. Не сразу понял, где нахожусь: темно, сарай какой-то с щелями и под левым боком сыро. Пощупал - оказалось, что тампон, закрывающий рану, вывалился, и жидкость, скопившаяся в легких, вышла наружу. По этой причине, видно, и очнулся. А когда огляделся немного и увидел, где нахожусь, то даже волосы на стриженой голове зашевелились от ужаса. Пополз к двери по трупам, кричу благим матом. Толкнул головой дверь, смотрю - стоит передо мной Михаил Иванович Калинин (он как-то к нам на фронт приезжал), в очках, бородка клинышком, но почему-то в белом халате. И снова потерял сознание. Потом мне рассказали, что доктор, а это был он, сильно ругал всех и приказал срочно нести меня на операционный стол. Очнулся уже в палате, утром. За окном - беспорядочная стрельба, бухают пушки, крики, будто всем миром в атаку бросились. Ребята с соседних коек меня тормошат и тоже кричат: “Вставай, Иван, победа!” 9 мая. С той поры это второй мой день рождения...

Последний солдатский долг

Мирная жизнь для Ивана Четверика началась с госпиталей. Повидал он их немало, но один особенно запомнился. Дело было в Ереване. Услышал как-то, что один из врачей в палате позвал медсестру и назвал ее по фамилии - Оганесян. Фамилия была знакомая ему еще по фронту: накануне своего ранения он выносил из-под обстрела тяжело раненного командира взвода связистов, с которым они были в дружеских отношениях. Взводный Оганесян так и умер у него на руках, а перед смертью отдал ему незапечатанный конверт с подписанным адресом, а в нем - письмо и фотография чернявой женщины с грустными большими глазами. Сказал только: “Выживешь, Иван, отошли по адресу...” Сунул тогда конверт в карман и забыл о нем в суматохе боя. А потом и сам был ранен. Но конверт не потерялся в госпиталях, сохранился вместе с его вещами. И вот, когда на зов врача подошла медсестра-армянка, он сразу узнал ее по грустным глазам и попросил принести свою солдатскую котомку. И что началось после этого! Конечно, были слезы этой красивой женщины, а потом началось настоящее паломничество родственников.

- Много их оказалось у моего фронтового товарища Оганесяна. Из какого-то дальнего горного села приехал даже столетний старец, долго он молча смотрел на меня, а потом тихо заговорил по-армянски - его слова переводил мне замполит госпиталя. “Мой правнук умер в бою у тебя на руках, и ты теперь его брат, - сказал седой дед. - Ты для нас всех стал самым родным человеком и по нашим обычаям должен взять в жены вдову погибшего. Но у вас, русских, другие обычаи, и мы не станем делать этого. Живи у нас, мы найдем тебе другую красивую невесту, ты ни в чем не будешь нуждаться и проживешь долгую жизнь среди многих своих детей...” Замполит потом подсмеивался над растерявшимся Иваном: смотри, брат, женят тебя, и будешь всю жизнь в горном ауле безвылазно.

Нет, не принял он приглашения родственников погибшего друга, уехал домой начинать мирную жизнь. А начинать было непросто: инвалид в 21 год, за душой никакой профессии - что и знал-умел, так уже забыл. Помог председатель сельсовета - у него, перед войной бывшего колхозным пасечником, в 40-м был Иван учеником пчеловода. С год проработал секретарем в сельсовете и решил учиться. Сначала в совпартшколе - было такое учебное заведение во Владивостоке, которое готовило специалистов-организаторов для села. Покочевал по Пожарскому району, сменив несколько руководящих должностей, побывал даже председателем колхоза. Но фронтовое ранение все напоминало о себе, и тогда Иван Павлович решил сменить жизнь кочевую на оседлую, а профессию, как ему думалось, на более спокойную. Так он стал учителем истории в селе Новостройка и поступил на заочное отделение пединститута.

Более 20 лет он проработал учителем истории в сельской школе и никогда не искал покоя в работе - и по складу характера он был такой непоседливый, да и воспоминания о фронтовой юности и память о погибших однополчанах не отпускали. И он исполнил свой последний солдатский долг: задолго до того времени, когда в наших селах наконец-то начали устанавливать обелиски в честь погибших на фронтах односельчан - много их сейчас в Пожарском районе, он воздвиг им всем вкупе один общий памятник - нерукотворный. Он создал в школе из ребят группу красных следопытов, которая собирала сведения обо всех фронтовиках Великой Отечественной из Пожарского района: рассказы об их жизни и подвигах, старые фотографии, письма с фронта. Все эти материалы затем собирались в объемные Книги памяти и стенды, с которых зримо представляется каждому величие подвига земляков. Но еще более значимо, пожалуй, другое: сотни сельских ребятишек, поработавшие за эти годы в группе красных следопытов и душой и сердцем прикоснувшиеся к святому огню вечной памяти, совершили тем самым, быть может, свой первый гражданский и просто человеческий подвиг. Не берусь утверждать, что каждый из них непременно думает точно так же, скорее и наверняка - все проще и иначе. И все же дело, которым увлек их в юности старый солдат-учитель, многие из них, как эстафету памяти, пронесли через всю свою жизнь.

- Стали некоторые ребята уже большими военачальниками, а кто и профессорами, учителями, врачами, - рассказывает Иван Павлович. - Письма мне пишут до сих пор, обещают на следующий год, в честь моего 75-летия, собраться в нашей сельской школе. Будет о чем поговорить, что вспомнить...

Человек славен своими поступками

Кто знает Ивана Павловича достаточно давно, тот вряд ли возразит мне, если скажу: самое предсказуемое в нем - его непредсказуемость. А такое качество характера, уверен, предполагает совершение поступков, каждый из которых оказывается поворотным в жизни человека. Иван Четверик столько их совершил за свои три четверти века, что хватило бы, наверное, не одному десятку других людей. И за каждым из них - не всегда только спонтанный импульс души и сердца, присущий юности, но и здравое, осмысленное решение умудренного жизнью человека. Как, например, оценить его неожиданную, может быть, для всех земляков публикацию в местной газете в конце 80-х годов, в которой он поддержал идею создания общего памятника советским и немецким солдатам, погибшим в Сталинграде? Ветераны района тогда его резко одернули в той же газете, осудив его “крамольные” рассуждения о том, что павших в бою с обеих сторон уже примирила смерть и полное исполнение солдатской присяги, данной своей родине. А у него наверняка тогда снова стоял перед глазами пленный немец-великан, который нес его на своих руках и шептал сквозь слезы: “Иван, киндер...”

А как оценить его другой поступок: он, человек с 30-летним партийным стажем, член районной парткомиссии, являющейся чем-то вроде ВЧК в партийных структурах, приходит в райком и кладет секретарю партбилет на стол сразу после того, как узнает, что после ХХVIII съезда КПСС снова был избран генеральным секретарем Михаил Горбачев? И тогда партийный актив района его тоже сурово осудил за такой “антипартийный” поступок, а перед глазами ветерана наверняка стояли и беззаветный подвиг советских солдат в Великой Отечественной, добывших Великую Победу своему народу, и сам этот народ-победитель, доведенный генсеками до нищеты и рабского унижения в длинных очередях за куском сырой колбасы.

Он ушел из школы и на старости лет занялся фермерством, поверив первому российскому президенту, но, помыкавшись на земле несколько лет и не ощутив государственной поддержки, разочаровался и в нем. Теперь он вместе с супругой Александрой Ивановной, с которой прожили уже 52 года, занимается личным подворьем, пчеловодством и выращиванием винограда. Четыре внука и две внучки - достойное продолжение деда и бабушки. Многие из них тоже были красными следопытами под началом деда: старшая Наташа, например, расписывала стенды, а Дима, сейчас студент во Владивостоке, еще весной забегал в школьную столярку, где Иван Павлович с ребятами мастерил рамки для стендов.

Нет, он уже не учительствует, но по-прежнему в окружении ребят - ведет в школе краеведческий кружок: история, экономика, культура, природа, защита окружающей среды - вот постоянный круг интересов кружковцев. Был и я недавно в этой мастерской, где школьники старательно строгали рамки для новых стендов, а тут же в закутке другие ребята выпускали очередной номер стенгазеты “Краевед”. С Иваном Павловичем мы прошли по школе - ее коридоры с многочисленными стендами и правда напоминают историко-краеведческий музей. А слушать Ивана Павловича, кажется, можно бесконечно, и не наскучит...

Днями снова позвонил ему и застал дома.

- Как жизнь, Иван Павлович? - начинаю обычное.

- Хорошо, да никто не завидует, - отвечает.

- А как здоровье?

- Еще лучше, да пожаловаться некому...

И чувствую, как лукаво щурятся при этом его озорные глаза-хитрованы...