Бестеневая лампа

Платонов понимающе кивнул.

– А Лариса? Что с ней? – внезапно спросил он у Лиходеева.

– Не моя компетенция, – ответил тот. – Инцидент между двумя гражданскими лицами, хоть и на территории воинской части, мне не особо интересен.

Он подвинул приказ и ручку ближе к кровати, встал, отошел и встал у окна.

Платонов смотрел на лист и ощущал какую-то пустоту внутри. То, чего он всегда боялся, случилось: вся его тайная жизнь стала явной. И не просто явной – она принесла вместе с собой кровь и смерть. Платонов словно стоял посреди операционной под светом бестеневой лампы, и никуда нельзя было скрыться от пронзительного яркого света.
Он внезапно понял, почему командир запретил общаться с ним другим врачам: после всего того, что случилось, он стал здесь чужеродным элементом. Его отстраняли от всех, как прокаженного, в приказном порядке.

Он понял, что этот лист и подпись на нем уже ничего не значат. Надо взять в онемевшие пальцы ручку и поставить свой кривой, но размашистый росчерк в углу. Попрощаться с армией, с госпиталем, с женой и начать жить. По-другому. Заново.

Он протянул руку в гипсе к столу, медленно подкатил ручку пальцами к себе, взял ее (она показалась очень тяжелой и ужасно неудобной), поставил стержень туда, где должна была появиться подпись, несколько секунд помедлил и решительно расписался рядом со словом «ознакомлен». Боль пронзила предплечье, он дернулся, отбросил ручку на пол, застонал. Лиходеев обернулся, подошел, поднял ручку с пола, посмотрел на результат, кивнул.

– Я больше не нужен? – спросил Платонов. – Этот ваш неофициальный допрос в духе «предложения, от которого невозможно отказаться», закончен?

– Это моя работа, товарищ подполковник, – сухо ответил лейтенант.

– Нет, – постучал здоровой рукой по столу Платонов. – Уже нет. Уже подполковник медицинской службы запаса.

   Он сделал акцент на последнем слове, пробуя его на вкус.

– Запаса, – повторил сам себе. – Честь имею.

Он встал с кровати. Его сильно качнуло, он ухватился за стул. Лиходеев хотел его поддержать, но Платонов не позволил.

– Не стоит этого делать, лейтенант. Я как-нибудь справлюсь. Слушайте, а мы с вами раньше нигде не встречались? Что-то знакомое, не могу вспомнить. 

   Лиходеев промолчал. Платонов постоял с опущенной головой, медленно и глубоко вдыхая воздух. Постепенно головокружение прекратилось, но ноги были слабыми – сделать первый шаг, отпустив спинку стула, было очень страшно.

– Если вы уходите, а вы уже уходите, то позовите медсестру, – попросил Платонов. – У меня к ней дело. Неотложное.

– Извините, – Лиходеев взял в одну руку со стола подписанный приказ, в другую папку и вышел в коридор, оставив дверь открытой.

Через несколько секунд в палате появилась медсестра.

– Наташа, найди мне солдата в сопровождение. Я в реанимацию сбегаю.

– Начальник сказал вас никуда не пускать, – категорически отмела этот план медсестра. – У вас постельный режим еще на сутки минимум. Вы себя в зеркало видели, Виктор Сергеевич?

– Ну ты же понимаешь, я все равно уйду, – Платонов улыбнулся. – Это вопрос времени. И лучше мне быть с кем-то, чем свалиться на лестнице и сломать что-то еще.

Наташа надула губы; было видно, как внутри нее идет борьба исполнительной медсестры с просто красивой девушкой. В конце концов она махнула рукой, выглянула в коридор и позвала кого-то. Пришел прихрамывающий мальчишка, выслушал просьбу, охотно кивнул.

Платонов оперся на его плечо; они вышли в коридор и по боковой лестнице стали медленно спускаться на первый этаж, где была расположена реанимация. Первые шаги дались тяжело, но потом они вдвоем набрали неплохую скорость и прошли два пролета, практически не останавливаясь.

– Подождешь здесь, – Платонов махнул рукой в сторону подоконника. – Извини, кроме вида из окна, ничем отблагодарить не могу. Я скоро.

Он постучал в стеклянную дверь. Ему открыли не глядя. Платонов вошел, держась за стену, увидел в дальнем конце коридора начальника реанимации, махнул ему и сел на первый же стул.

Борисов подошел, сел рядом.

– Как она? – без предисловий спросил Платонов.

– Да нормально там все. Я ее хоть сейчас могу домой выписать. Таблеточки попьет, перевязки три раза сделает – и все, здоровый человек. Считай, обошлось, не каждому так везет, когда его бутылкой по голове бьют.

– Бутылкой? – удивленно спросил Платонов.

(…вино привезу сама…)

– Да. Хорошая бутылка. «Хванчкара», между прочим. Медсестру именно красное вино смутило. Там кровопотеря была никакая, а вот лужа вина приличная.

– Проводи меня к ней, – попросил Платонов и попытался встать, но Борисов придержал его.

– К ней сейчас нельзя, – тихо сказал он. – То есть лично тебе нельзя.

– Это почему?

– А у нее сейчас муж.

Платонов хотел что-то сказать, возразить, разозлиться,  но не смог. Он откинулся на стуле и прикоснулся затылком к холодному кафелю, прикрыв глаза.

– Вот так, значит… – усмехнулся он через несколько секунд. – Мы с ней в одну и ту же игру играли. 

(…я одинокая баба, которая скучно живет…)

– То есть для тебя это сюрприз? – спросил Борисов.

– Получается, что да, – развел руками Платонов, совершенно не замечая боли под гипсом.

– Она была некоторое время без сознания, мы взяли телефон, нашли там контакты «мама» и «муж». Решили, что среди ночи лучше мужу позвонить.

– Все правильно, – кивнул Платонов, находясь в какой-то прострации. – Конечно, мужу…

Он тяжело встал, молча направился к двери, потом повернулся и сказал Борисову:

– Ты не говори, что я приходил. Если спросит, конечно. 

Тот согласно кивнул.

Сопровождающий ждал на месте, во что-то играя в телефоне. Платонов окликнул его, снова приобнял за плечо, и они отправились покорять второй этаж. В палате он рухнул как подкошенный на свою постель, лицом в подушку, и хрипло закричал, прижимая ее к лицу здоровой рукой. Только когда стало не хватать воздуха,  крик оборвался. Он перевернулся на спину и пролежал так около часа, глядя в потолок остекленевшими сухими глазами.

Когда сестра заглянула к нему перед отбоем, Платонов спал – поверх одеяла, в госпитальном костюме. 

Инну выписали из госпиталя через два дня. Она ни разу не отправила ему сообщение, ни разу не позвонила. Платонов смотрел издалека на то, как незнакомый мужчина ведет ее под руку в сторону проходной. Она же, держась за него, не поднимала глаз, словно боялась среди людей увидеть и узнать кого-то, с кем не стоило встречаться.
  
В беседке было довольно душно. Тонкой паутиной затянуло углы, и никакой ветерок не колыхал этих нитей. Платонов мог встать и пойти в свою палату, где был кондиционер, но не хотелось даже шевелиться. Он медленно втягивал этот противный жаркий воздух, чувствуя, как капли пота катятся по его лицу. 

Сломанная рука временами давала себя знать какими-то вспышками боли – короткими, как удары током. Сегодня он дважды принял кетонал, слишком уж разнылось предплечье. Но сам был виноват – нервничал и постоянно постукивал пальцами, то по столу на пищеблоке, то по лавочке, то сжимал и разжимал кулак. Он ничего не мог поделать с собой: курить он не курил, отжиматься или бить грушу до беспамятства не позволяло состояние здоровья. Вот и уходили все эмоции в сломанную руку, напоминали ему уколами боли о том, что произошло.

Анальгетики Платонов принимал очень редко, потому что боль все-таки отвлекала его от мыслей, уводила в сторону, заставляла каким-то шестым чувством ощущать излом костей. В такие мгновения он видел жизнь сквозь черно-белый фильтр рентгеновского снимка: на облака, на траву, на стены домов было наложено расплывчатое изображение осколков в правом предплечье. 

Временами еще давало себя знать и сотрясение – накатывало головокружение, пропадал фокус, но Платонов довольно быстро выныривал из таких состояний, достаточно было найти опору и зафиксироваться на несколько секунд. Вестибулярный аппарат благодарно возвращал мир на место, зрение прояснялось. 
Нейрохирурги говорили особо за это не переживать. Он и не переживал… 

Прооперировали его два дня назад. Наложили хитрые конструкции – несколько спиц, две пластины. Он, как исполнительный пациент, принимал какие-то таблетки, получал на ночь довольно бестолковый укол промедола, ходил на физиопроцедуры. С ним здоровались, интересовались его состоянием; пару раз он зашел в свое отделение, взял несколько книг из шкафа; начальник похлопал его по плечу, предложил рюмку (Платонов отказался), сестры поохали, повздыхали да и пошли по своим делам.

Он тогда увидел у стола на полу несколько плохо замытых капель крови, закрыл глаза, постоял так несколько секунд. Ему казалось, что он слышит голоса. Инна, Лена, Света… Дыхание в трубке телефона. Запах духов…

Открыл глаза и, шурша пакетом с книгами, направился на выход.

На улице, возле двери, он столкнулся лицом к лицу с Лиходеевым.

– Мне сказали, что, возможно, вы будете здесь, – сказал он и протянул руку, но вспомнил про гипс и спохватился. – Извините.

– Очередной допрос? – поинтересовался Платонов. – У меня через пятнадцать минут физиолечение. Так что либо укладываетесь в это время, либо все потом.

– Никаких допросов более не будет, – ответил лейтенант (переносить жару ему в форме было крайне тяжело, он постоянно ослаблял галстук и вытирал шею платком, а фуражку держал в руке). – Все гораздо проще. Я тут узнал, что дело, заведенное на вашу жену по факту избиения гражданки Богачевой Инны Александровны, закрыто. В связи с примирением сторон.

– Ого, – вырвалось у Платонова. – Вот так сюрприз… Решили мне об этом сообщить лично? С чего такая забота?

– Вы, наверное, не помните, но лет пять назад вы оперировали мою жену, – глядя прямо в глаза, сказал Лиходеев.

– Ну точно! Люда Лиходеева, конечно! – вспомнив, взмахнул здоровой рукой Платонов. – А что ж вы тогда не сказали, когда я вас спросил?

– Я был при исполнении, – пояснил лейтенант. – В такие моменты нам не рекомендуют упоминать о вещах, которые могут стать рычагом влияния.

– То есть сейчас вы на прогулке? – усмехнулся Платонов. – Решили посетить наш парк, покормить местных собачек? А заодно и дать мне в руки рычаг?

Лиходеев помолчал, потом тихо сказал:

– Просто я помню, как вы ее на руках в перевязочную сами носили.

Платонов тоже помнил. Девочка двадцати двух лет, что-то там лечила у гинеколога при помощи аутогемотерапии  и в итоге получила огромные постинъекционные абсцессы, сепсис, эндокардит… Женская палата была рядом с перевязочной, и, чтобы не истязать Люду перекладываниями на каталку, Платонов сам относил ее на руках. Она была легкая, как пушинка, обхватывала его шею руками и прижималась, как ребенок. Он и воспринимал ее именно так – как ребенка. И только когда состояние стало постепенно улучшаться и он увидел, что Люда в ожидании хирурга подводит глаза и красит губы, в тот же день пациентка поехала в перевязочную на каталке.

– Вы ее оперировали два раза, – добавил Лиходеев. – Я знаю, что она могла умереть. И я не могу вот так просто… С вами. Как со списанным материалом.

– Спасибо, – кивнул Платонов. – Но мне вы помочь не в силах.

– Да, – развел руками Лиходеев. – К сожалению, этот процесс не остановить, Виктор Сергеевич. Но у меня кое-что есть для вас. Можете считать запоздалой благодарностью за спасение жены.

Он достал из своей папки лист бумаги.

– Это копия. И даже копию я вам не отдам. Но вы можете прочитать. Прямо сейчас.

Платонов принял лист из его рук, глядя в глаза следователю. Потом опустил взгляд вниз, просмотрел. В одном месте задержался и прочитал несколько фраз, шевеля губами. Не поднимая головы, посмотрел из-под бровей на Лиходеева убийственным взглядом.

Лейтенант медленно протянул руку и взял лист.

– Мне надо идти, – он коротко кивнул. – Выздоравливайте, товарищ подполковник медицинской службы. И кстати: Ларису освободили из-под стражи сегодня утром, но домой она пока не вернется. У нее серьезные проблемы с психикой, так что она в краевой больнице. Надолго ли, я не знаю. Заметьте, как много в этой истории совпадает с делом Никитина. У вас в медицине это называют «закон парных случаев»?

Он надел фуражку, отдал Платонову идеальное воинское приветствие, развернулся через левое плечо и чуть ли не строевым шагом пошел по аллее к выходу, оставив после себе невидимое облако какого-то цитрусового одеколона. 

– Я подумаю об этом завтра, – сказал Платонов. – Ну или в крайнем случае после физиопроцедур.

Он шел по аллее, и его губы бесконечно шевелились, повторяя только что прочитанное…

Так прошло полтора месяца. Лето подходило к концу, надвигалась приморская осень.

Страховка была утверждена в округе, ее отправили в Москву, и со дня на день он ждал эсэмэски о зачислении денег – именно это сообщение должно было стать концом его службы в армии.

Рука практически не болела. Ткаченко предлагал убрать конструкцию где-то в октябре – он не доверял никаким городским больницам и просто требовал, чтобы Платонов пришел именно к нему. Приходилось для вида соглашаться, но планы у Виктора были несколько иные. Он много времени проводил за книгами в дальней беседке; пациенты из соседних отделений привыкли к неразговорчивому подполковнику и не приставали с разговорами. Пару раз его навестили друзья, но прежних задушевных диалогов как-то не получалось.

В один из таких дней, когда он читал Достоевского, взятого в госпитальной библиотеке, в WhatsApp пришло сообщение.

От Инны. Без предисловий.

«Я попросила закрыть дело, используя кое-какие связи. Не хочу, чтобы твоя жена оказалась в тюрьме, потому что, как ты сам прекрасно понимаешь, часть вины лежит на тебе. Большая ее часть. Да, у меня был и есть муж, просто работа его была связана с длительными отъездами. Наша семейная жизнь проходила довольно странно, но он оказался рядом, когда все это случилось. Не стал вдаваться в подробности, а просто был со мной, принял, простил. Прости и ты меня. 

P.S. Кажется, я потеряла у тебя свою сережку. Можешь оставить на память, можешь выкинуть – я за ней не приду».

Платонов достал кошелек, вынул из него золотой «гвоздик» и швырнул куда-то за спину. Внезапно поймал себя на том, что палец тянется к кнопке «Удалить чат» – как раньше, когда надо было прятаться. Тогда он попросил Ткаченко отпустить его на несколько часов, съездил домой, взял свои документы, после чего отправился в суд и подал заявление на развод.

   Здоровьем Ларисы он поинтересовался один раз – ему дали телефон главврача. Все было вполне предсказуемо, она шла на поправку, но нужно было подобрать какую-то базовую терапию, на что требовалось время. Он собрался с духом, позвонил ее маме, объяснил ситуацию настолько, насколько смог. Теща собрала вещи, прилетела. К зятю в госпиталь не пришла, на звонки больше не отвечала. Да Платонов и не проявлял настойчивости.

А потом его уволили из армии. Денег от министерства обороны перепало прилично: рука стоила довольно дорого. Но пилюлю это подсластило не очень сильно – он собирался уехать в другой город и начать новую жизнь. Туда, где его никто не знал, не слышал о его истории. 

   Он собрал свои вещи в рюкзак, заглянул к Петру Ивановичу, поблагодарил за спасенную руку, подошел к проходной, в последний раз посмотрел на госпитальный парк, что был ему домом почти двадцать лет, сдал пропуск и вышел на улицу.

Спустя несколько секунд он услышал, как ему кто-то сигналит. На противоположной стороне улицы стоял знакомый джип. Алена открыла окно и махнула ему рукой. Платонов посмотрел по сторонам, перешел, не торопясь, дорогу и остановился со стороны водительской двери.

   Алена улыбалась ему пухлыми красивыми губами с блестящей помадой.

– Мужчина, вас подвезти?

Платонов смотрел на нее, слегка щурясь от яркого солнца, и молчал.

– Злишься, что не приходила проведать? – спросила она. – Так меня не было. Командировки, будь они неладны.

– Могла бы написать, – предложил вариант Платонов.

– Могла. Но не написала, – ответила Алена. – И переживала за тебя сильно, между прочим. Подробности знаю, можешь не рассказывать – городок маленький.

Подумав еще несколько секунд, Платонов обошел машину, сел на пассажирское сиденье и сказал:

– Отвези меня на автовокзал. Пожалуйста.

– Собрался куда-то? – Алена хотела его поцеловать, но остановилась на полпути. – Если не сильно далеко, могу подбросить.

– По моим меркам далековато. Сто километров.

Она села ровно, пристегнулась.

– Надолго?

– Хотелось бы навсегда, – не глядя на нее, ответил Платонов. – Но уж как получится.

Она помолчала минуту, потом включила радио.

– Думаю, чуть больше часа ехать, так что лучше под музыку.

Платонов не ответил.

Алена пыталась разговорить его всю дорогу. Спрашивала про здоровье, про сломанную руку, про друзей, про жену. Он вяло отбивался от нее короткими фразами и отговорками, почти неотрывно смотря в окно.

– Куда тебе? – спросила она, когда машина въехала в город.

– На маяк.

– Встречаешься там с кем-то?

– Нет. Просто я там не был никогда. Хочу посмотреть.

   Алена вздохнула, но ничего не сказала. Свое отношение к ситуации она проявляла резкими перестроениями из ряда в ряд и длинными пронзительными гудками. Примерно через полчаса такой нервной езды они остановились у косы, в конце которой был виден маяк.

– Приехали, – неизвестно для чего уточнила Алена. – Трамвай дальше не идет.

– Спасибо, – Платонов взял рюкзак с заднего сиденья и приготовился выходить, но она схватила его за левую руку.

– Ты можешь объяснить, что происходит? Мы что, чужими людьми внезапно стали? Или ты моим словам не поверил? Я тогда в машине, конечно, пьяная была, но каждое слово помню. Потому и не звонила тебе, и не приходила – понять хотела, нужна я тебе или нет?! Ты, между прочим, тоже ни разу не позвонил!

Платонов вздохнул.

– Эх, Алена, Алена… Ты хоть знаешь, что тогда человек умер? Молодой парень, восемнадцать лет ему было. Алексей Жданов из Саратова.

– Знаю, – не выпуская руки Платонова, ответила она.

– И умер он, потому что хирург, который его оперировать собирался, лежал на газоне со сломанной рукой и без сознания, когда его одна шизофреничка машиной сбила.

Алена молчала и широко раскрытыми глазами смотрела на Платонова.

– И что? – спустя несколько секунд выдавила она.

– А почему она вообще там появилась? Почему Лариса оказалась в госпитале посреди ночи? Не скажешь? Ну, так я тебе скажу. Потому что ты ей эсэмэску отправила: «Ваш муж опять с женщиной на дежурстве развлекается. Приезжайте, посмотрите. Доброжелатель». Так, говоришь, ты в машине тогда хоть и пьяная была, но за каждое слово отвечала? А за эти? Руку отпусти, дура, а то и ее сейчас сломаешь.

Алена вздрогнула и разжала пальцы. Она часто моргала, у нее тряслись губы, в углу глаз выступили слезы.

– Я же… Но ты так ушел тогда… Мне больно было, ну просто физически…

– Мне тоже, – сухо сказал Платонов, показав Алене послеоперационный рубец. – И не мне одному, – вспомнил он Инну. – Думала, я не узнаю? У Ларисы телефон изъяли после задержания. А она не я – ничего не удаляла. Счастливо обратно доехать. Доброжелатель… 
  
Он усмехнулся, быстро выскочил из машины и бодро пошел по косе в сторону маяка. За спиной раздался длинный гудок, но он не обернулся.

Он шел, оставляя за спиной все, что у него когда-то было. Разрывая все связи с реальностью. Ноги несли его к маяку, как к какому-то условному краю Земли, где надо было надышаться полной грудью, постоять, подумать, принять решение.

Пришло сообщение от Алены: «Ты можешь меня простить?» Платонов прочитал, вспомнил беспомощный затуманенный взгляд Леши Жданова за полчаса до смерти, убрал телефон в карман и продолжил идти. До него донесся еще один гудок.

Возле маяка он остановился, присел на камень, положив рюкзак рядом. Морской ветер шевелил его волосы, даруя ощущение мягкой женской руки. Через несколько минут этой волшебной медитации он почувствовал в себе силы ответить. Встал, достал телефон, открыл чат, мазнул пальцем по экрану, написал: «Нет».

Палец не дрогнул над кнопкой «Отправить». Прикосновение к экрану. Сообщение из поля ввода прыгнуло в чат.

Спустя несколько секунд автомобиль дал задний ход, выруливая со стоянки. Виктор отвернулся и продолжил смотреть на закат, легонько поглаживая послеоперационный рубец и вспоминая слова своего деда, сказанные перед отъездом в академию.

– Ты, главное, живи по совести, работай по совести… – произнес он их вслух. – Дед, я стараюсь. Очень стараюсь, только как-то хреново пока выходит.

Он помолчал немного и потом, глядя куда-то в небо, спросил деда, которого не было с ним уже шесть лет: 

– Но ведь еще не поздно? Ведь еще есть время все исправить?..

Облака проплывали над ним молча, большие и спокойные, словно хмурясь широкими дедовыми бровями. Платонов вздохнул, взял рюкзак и пошел назад – начинать жить по совести.

Фото Алексея ВОРОНИНА