Бестеневая лампа

Дверь в отделение была открыта. Платонов сразу увидел кровавую дорожку из туалета в процедурную. Красная неширокая петля была словно нарисована кривыми мазками на старом линолеуме. Вытащив из кармана телефон, он набрал номер дежурного реаниматолога:

– Роман, быстро ко мне… С анестезисткой, да. У меня, похоже, ножевое в отделении. Надо определиться на месте.

На последних словах он положил телефон в карман и вошел в процедурную. 

Из реанимации, куда пришлось перевести Жданова, он вернулся почти в шесть часов утра. Инна не спала. Она смотрела фильм, изредка поглядывая в экран смартфона. Антураж несколько изменился, обнаженная натура была упакована в одежду для ухода. Из всей модельной красоты остались только красивые серьги, которые не мешали перелезать через забор.

Открыв ключом предусмотрительно закрытую Инной дверь, он медленно вошел, сел в кресло и неожиданно увидел на темно-зеленых штанах несколько пятен крови. Открыл ящик стола, достал флакон с перекисью, полил на пятна. На пару секунд появилась пена, быстро опала. Платонов хотел протереть, но не нашел в ящике ничего, напоминающего салфетку или тряпочку, махнул рукой – хозяйка потом отстирает.

Они встретились взглядами. Платонов подмигнул, ничего не говоря.

– Все нормально?

– Я не знаю.

– То есть? – Инна села ровно, закинула ногу на ногу. – Ну ты же там что-то делал. Что случилось?

Платонов усмехнулся, но вышло очень невесело.

– Есть у меня один пациент. Жданов Алексей, рядовой. Из Саратова. Вот с ним это и случилось. Зашел в туалет, упал. Нашел его приятель в луже крови. Откуда текло, было непонятно, и штаны, и куртка пропитались. Затащили они его в процедурку, потом меня позвали – ну это ты в курсе.

Инна кивнула, выключила с пульта телевизор.

– А вот потом началось интересное. Со стороны так выглядело, как будто его ножом в спину или чуть пониже ударили, да так хорошо, что повредили какую-то артерию большую. Мы куртку с него скинули, салфетками прошлись, а ран нет.

– Откуда же кровь? – искренне удивилась Инна.

– Тебе реально интересно? – спросил в ответ Платонов.

– Потому что не самые веселые подробности.

Инна встала, подошла поближе и наклонилась, опершись на стол, он почувствовал, как немного оживился пульс.

– У тебя проблемы. Ты мне человек не чужой, так уж вышло. Далеко не чужой.

– Спасибо, – кивнул Платонов. 

– Да что мне твое спасибо, – Инна отступила на пару шагов и сложила руки на груди. – Думаешь, я не в курсе, что не первая на твоем диване? Что, возможно, далеко не последняя и что – я уверена – даже сейчас не единственная? Но, знаешь, пока я здесь, с тобой, я хочу знать, что происходит и чем тебе помочь, если это в моих силах.

– Хорошо, – смирился Платонов.

Эта краткая, но чувственная речь была очень вовремя. Он и сам видел в Инне что-то такое, что отличало ее от всех его предыдущих женщин в лучшую сторону. На несколько секунд ему стало стыдно за то, что она угадала про «сейчас не единственная», но стыд этот он тут же запихал куда подальше и заставил себя не думать об этом.

– Я был уверен, что его ножом ударили, – начал он. – У нас много всяких с ножами в армии служит. Каждый тувинец, например, или якут ходит с заточкой – чуть что не так, в ход пускают, они ж охотники. Недавно на дежурстве этажом ниже (Платонов показал в пол) в дерматологии что-то там не поделили и якут на русского запрыгнул с ногами, как на медведя, и в спину заточку воткнул. Неплохой пневмоторакс получился… Ну да это я в сторону куда-то ушел. Так вот. Не было у него ранений никаких. А кровь, Инночка, была у него из задницы. Много. Ручьем просто. 

– Так бывает? – собеседница удивленно подняла бровь. 

– В медицине все случается. Сразу понять, в чем дело, было нельзя – он без сознания. Наташа вену поставила, я ему большую салфетку с перекисью запихал – думал, геморрой у мальчишки открылся с казенной пищи. Роман Ефремов подошел с анестезисткой, давление ему немного подняли. Кровотечение тем временем остановилось, я осторожно турунду убрал – не течет...

– …Рома, ты ж видишь, он примерно литр потерял. Надо бы его к вам сейчас, водички подлить немного, в сознание привести и узнать, что и почему. Потом я ему трубу засуну, поищу источник.

Роман, дежурный анестезиолог-реаниматолог, был не против. Кроме Никитина, ему на ночь никого не оставили и, хотя майор требовал довольно тщательного ухода, на его возвращение к полноценной жизни уже не рассчитывали. В случае чего реанимировать Рома его не собирался, поэтому взять непонятного мальчишку, хоть и посреди ночи, проблемой не было.

Платонов вызвал санитарную машину, известил дежурного врача о появлении тяжелого непонятного пациента в отделении и о его перемещении в реанимацию. Выбрав пару человек из числа разбуженных всей этой суетой солдат, спустил Жданова со второго этажа на носилках.

 До реанимации было примерно триста метров по раздолбанному асфальту. Платонов сидел рядом с пациентом, держал в руке капельницу с флаконом физраствора и думал о том, что будет делать.

Жданов периодически, когда машину подбрасывало на кочках, открывал глаза и туманным взглядом проводил по потолку. Платонов не пытался у него ничего спрашивать: видно было, что сознание солдата пока серьезно нарушено.

Кровать в реанимации к их приезду выкатили в коридор, застелили на всякий непонятный случай клеенками, что очень пригодилось, и ждали. Вторая анестезистка и санитарка – одна со штативом для капельницы, другая сразу с ведром и шваброй. Солдаты внесли носилки, поставили на пол.

– Команды опускать не было! – крикнул Платонов. – Поднимаем и держим на уровне. Можно двумя ножками на раму поставить.

Солдаты послушно подняли Жданова, оперли ножки носилок одной стороной на железную раму функциональной кровати, Платонов с Романом быстро перекинули его клеенку.

– Нас никого не ждать, машина вам не нужна, носилки в отделение пешком, – на ходу скомандовал Виктор, закатывая кровать в зал.

Бутылку он передал анестезистке. Роман тем временем включил монитор, прицепил на палец Жданову пульс-оксиметр и стал смотреть на экран.

Спустя несколько секунд что-то запикало, появились показатели пульса и давления.

– Да уж, низковато, – покачал головой Ефремов. – И сатурация так себе.

Он подозвал к себе сестру, присел за столик в зале, взял карту и принялся быстро что-то там писать. Платонов тем временем подошел к Жданову, присел рядом на кровать, положив руку ему на грудь.

– Алексей… Жданов… – слегка похлопал он солдата.

Тот открыл глаза и тут же закрыл. Губы его слегка зашевелились. Платонов наклонился и отчетливо услышал: «Я не видел. Ничего не видел».

Медсестра подошла, ввела что-то во флакон, капающий в вену. Спустя секунд тридцать Жданов шумно вдохнул и сказал, не открывая глаз:

– Сволочи.

– Спасибо, – похлопал его по груди Платонов. – Побольше бы деталей узнать.

Он позвонил в отделение и попросил принести осветитель и ректоскоп, надо было взглянуть, что же там внутри, и найти источник кровотечения. Это бы определило дальнейшую тактику, и что-то подсказывало Виктору, что они с Ефремовым только что вляпались в какую-то нехорошую историю.

– Ты посмотрел? – спросила Инна.

– Да. Быстро аппарат принесли, чуть ли не бегом. Собрал, включил. Неудобно было смотреть очень, он же вроде бы и в сознании, а в позу для осмотра не поставить. Но, в общем, извернулся я как мог. До сих пор шея болит.

– И что там было?

– Инна, ты так спрашиваешь, как будто ты начмед, – немного попытался возмутиться Платонов, но нахмуренные брови остановили его. – Ну как тебе объяснить… Как будто он себе клизму кислотой сделал. Есть такое понятие – острое химическое коррозионное повреждение. Что такое коррозия, из школьного курса помнишь?

– Я сейчас тебя ударю, – сквозь зубы ответила Инна. – Ты вот такой дурой меня представляешь? Я, между прочим, по первому образованию инженер-технолог автомобильных двигателей.

– Вот сейчас неожиданно было, – Платонов покачал головой. – А как же салон красоты?

– Жизнь заставила. Плюнула на все и ушла через пару лет из конструкторского бюро, куда меня по блату папа устроил. Но движок я и сейчас переберу, если придется. А салон красоты – это, Витенька, для души. Считай косметические процедуры аналогом технического обслуживания. Так откуда там коррозия?

– Да тут прям детективная история, – ответил Платонов...

…Посмотрел он, хоть и согнувшись в три погибели, стоя на коленях у кровати, но очень осторожно. Увидел картину замазанного кровью хорошего химического ожога с многочисленными тромбами, подозвал Романа, предложил заглянуть, чтобы был свидетель. Ефремов сначала попробовал просто нагнуться – не вышло.

– Слушай, как ты это делаешь? – риторически спросил он, опускаясь рядом на пол. – Ого! Я так понимаю, все должно быть ровное, розовое, чистое. А оно какое-то серо-коричневое, словно оплавленное. А вон там текло. И, судя по тому, что я видел у тебя в отделении, текло прямо струей.

Платонов и сам понял, что источников кровотечения несколько и что пока оно прекратилось.

– Дицинон сделал, – на немой вопрос ответил Ефремов. – Плазмы сейчас еще капнем. Но тебе разбираться, что с этим делать. Может, там и выше что-то есть.

– Я и сам понимаю, – встал с пола Платонов, отложив тубус на предусмотрительно положенную рядом впитывающую пеленку. – Узнать бы у него, что он с собой сделал…

– Думаешь, сам?

– Уверен. Не первый год в госпитале.

Они вдвоем положили Жданова ровно, тот что-то безвольно шептал себе под нос. Платонову послышалось что-то вроде «Саратов», «подумал» и еще раз «сволочи».

 В кармане завибрировал телефон. Высветился номер Шаронова. 

«И откуда узнал?» – чертыхнулся Платонов. Понятно, что он должен был первым доложить, но бить в колокола, пока неясно вообще ничего, ему никогда не нравилось. Хоть какое-то представление о пациенте надо было составить.

– Слушаю, Василий Петрович, – ответил Платонов на звонок, собравшись с мыслями.

– Доложи, – без предисловий начал тот.

– Рядовой Алексей Жданов, на лечении четырнадцатые сутки по поводу инфицированной раны стопы, к выписке не готовили, ибо работал на пищеблоке, безотказный, исполнительный, найден медсестрой в туалете на полу около часа назад. Осмотрен мной, телесных повреждений нет, кровотечение прямокишечное, до литра. Переведен в реанимацию, проводится интенсивная терапия…

– Смотрел? – перебил Шаронов.

– Конечно, смотрел, – кивнул Платонов. – Картина химического ожога сигмовидной и прямой кишки. Кровотечение аррозивное из подслизистых сосудов, в настоящий момент прекратилось. Сам он все еще в оглушении, понять, что с ним произошло, невозможно.

 В телефоне стало тихо, было слышно, как ведущий хирург сопит в трубку.

– Колоноскопия?

– Не помешает. Я уверен, там и выше то же самое. Думаю, он что-то выпил. Материт кого-то в бреду, говорит, что не видел чего-то.

– Так. Значит, слушай. С сестры объяснительную. С соседей по палате – тоже. Колоноскопия ему, по логике вещей, противопоказана из-за возможности перфорации, но вариантов у нас нет. Помрет до утра – нас всех повесят. Вызывай. По результату перезвони. Я пока командиру доложу.

Разговор прервался.

«Умеет ведущий настроение поднять», – покачал Платонов головой, взял трубку местного телефона и распорядился вызвать эндоскописта. Через пару минут ему сообщили, что раньше утра никто не приедет.

– Она одна в графике, не может же человек месяц дома сидеть, привязанный к телефону, и ждать. Сегодня пятница, предупредила, что уедет куда-то в район, на дачу, а там то ли связи нет, то ли она сама телефон отключила, – разъяснил дежурный врач.

Осталось только кивнуть, вздохнуть и ждать утра. 

Платонов подошел к Жданову, спустил одеяло до колен, согнул ему ноги. Колени разъезжались в стороны, но он оперся на них и положил руки на живот. Под пальцами было мягко, но в левых отделах живота, когда Платонов надавил чуть сильней, Жданову стало больно, он застонал и, как грудной ребенок при осмотре, хотел оттолкнуть руку Платонова.
– Что ж ты такого сделал с собой, Жданов?

Вопрос остался без ответа. Виктор встал возле головы, открыл пациенту рот, вытащил рукой в перчатке язык – чисто. В горле – тоже спокойно. 

«Что бы там ни было, либо он это сразу в кишку пихал, либо во что-то заворачивал». Представить себе солдата, делающего в одиночку ночью в туалете клизму кислотой, было довольно сложно.

Виктор перезвонил в отделение, поинтересовался тем, что написали в объяснительных. Все было довольно предсказуемо, как при всех ЧП: свидетели видели, как Жданов минут за пятнадцать до случившегося вышел из палаты. В санузле вместе с ним никого не было.

– Наташа, я надеюсь, это не ты ему помогала? – спросил Платонов и тут же пожалел об этом. Медсестра возмутилась так, что пришлось отодвинуть трубку от уха. Ефремов, сидя в метре от него, оторвался от рисования карты, прислушался к тому, что доносилось из динамика, усмехнулся. – Понял, извини. Не забудь все то, что ты мне сейчас говорила, в свою объяснительную записать. В приличной форме, если можно, – сказал Виктор в телефон, когда Наташа закончила возмущаться. – Утром чтобы все было у меня на столе. Стоп, нет, – вспомнил он про то, что в кабинете может все еще быть Инна, – на столе не надо. Отправь с дневальным в приемное отделение, пригодится мне на сдаче смены. 

Он опустился на диван рядом со столом Ефремова, запрокинул голову на мягкую спинку, прикрыл глаза и вытянул ноги. Сбоку тихонько бубнил телевизор. В ординаторскую вошла анестезистка, положила на стол экстренные анализы с фамилией «Жданов». Платонов скосил под прикрытыми веками глаза и увидел, как она легонько коснулась плеча Романа. Тот в ответ, не прекращая писать, свободной рукой погладил ее пальцы (буквально секунду, не больше), затем она вышла. 

«Это везде, – подумал Виктор. – Везде и всюду…»

Платонов попытался посчитать, сколько служебных романов кроме своего собственного десять лет назад с Мазур он видел за все время работы, и понял, что где-то на втором десятке начал путаться. Лучше всех запомнилась история одного из ординаторов хирургии и операционной сестры, просто потому что именно она олицетворяла собой всю кажущуюся ценность этих отношений.

Сергей, будучи одним из лучших хирургов госпиталя и одновременно женатым человеком, обратил внимание на красивую длинноногую Галину, операционную сестру, строгую, неприступную, обжегшуюся в первом браке. Обратил внимание и как-то сумел завоевать ее сердце на период с девяти утра до половины седьмого вечера каждый рабочий день и на все ночи на совместных дежурствах. Тайной это перестало быть примерно через пару месяцев, когда Галя попросила у старшей операционной сестры немного исправить график этих самых дежурств. Та внесла изменения, а потом посмотрела, с кем Галине так хотелось идти в ночь. Молчать удавалось около двух месяцев, но, когда стало ясно, что фамилия дежурного хирурга все время одна, сохранить это в секрете в коллективе, состоящем на восемьдесят процентов из таких же наблюдательных женщин, было очень сложно.

Продолжалось все примерно год. Любовь-морковь, диван в ординаторской, цветочки, подарки. А потом он что-то нащупал у нее в груди. В ее шикарной груди третьего размера, стремящегося к четвертому, как она сама любила говорить. Спасибо, конечно, Сергею за внимательность…

Надо было оперироваться. И Галя захотела, чтобы он… Вот такой уровень доверия у них был. Сергей все сделал, удалил, отправил на гистологическое исследование. В итоге поехала она в Москву, в госпиталь Бурденко, потому что в заключении гистолога было все грустно.

Сергей через какие-то свои каналы пробил ей там местечко, ее прооперировали, назначили химию. Вернулась она с одной грудью, абсолютно лысая, как Брюс Уиллис. И любовнику более оказалась не нужна. Сергей спустя полгода написал рапорт на замену и уехал на запад. С семьей. Галя оправилась от химии, сделала силиконовую грудь. И нашла себе другого любовника. Круговорот служебных романов продолжился...

– Не спи, – сказал Ефремов, стукнув ручкой по столу. – Размечтался. Живот смотрел?

– Да, – встряхнулся Платонов. – Перфорации нет. Пока. Я вот что думаю… Пока неясно, что с ним случилось, будем считать, что он сам что-то с собой сотворил. И это «что-то» где-то у него в кишечнике. Давай клизмочку ему очистительную, пока нет колоноскопии. Может, выйдет из него это дерьмо…

– Ага. А если там карбид какой-нибудь?

– Если там карбид, Рома, хуже не будет… Представляешь, Никитин обгорел два дня назад, а дымом у вас потихоньку до сих пор пахнет. Или вы тут где-то одежду его храните?

– Какая одежда, следователь забрал все в первый же день… Да чуть ли не в первый же час. Исследовать собирались на горючие жидкости. Смотреть не будешь его? Все равно ж здесь.

Платонов отрицательно покачал головой. Он его днем еще перевязал, пусть сегодня начальник повозится, не все ж ему бухать.

Виктор встал, потянулся, посмотрел на часы. Чуть больше шести утра. Через час придет ведущий, надо было подготовить документы на перевод Жданова в общую хирургию, судя по всему, к нему в гнойную он уже не вернется. 

На крыльце реанимации курили санитарка и медсестра. Платонов вышел, кивнул им. Свежий воздух оказался изрядно приправлен табачным дымом. Задержав дыхание, он прошел мимо, за углом выдохнул и жадно вдохнул...

– И вот я здесь, дорогая моя, – закончил Платонов свой рассказ. – А теперь мне надо писать. Много писать. Для прокурора. Часа на полтора.

Инна кивнула, взяла вещи, подошла и поцеловала в щеку.

– Когда теперь? График есть?

Платонов пристально посмотрел ей в глаза, потом перевел взгляд на грудь и вспомнил историю Сергея и Гали.

– График… Есть, конечно. Теперь через три дня.

Инна посмотрела в календарь на стене.

– Понедельник? Постараюсь, но не обещаю, у меня в салоне учеба будет пару дней, выездной цикл. Надо развлекать одного профессора…

Платонов поднял бровь, улыбнулся.

– Да не в этом смысле, Витя! – уточнила Инна. – В «этом» смысле у тебя конкурентов нет, не сомневайся. Короче, я напишу.

– В рабочее время, – напомнил Платонов.

– Точно. Ну как я могла забыть. Все, пока.

Она ушла, оставив после себя запах сладких духов. Виктор открыл историю болезни Жданова и приступил к изложению ночной драмы. 

– Дайте, пожалуйста, ножницы тканевые… Да, вот эти, с золотыми ручками.

– С золотыми ручками здесь только операционная медсестра. Все остальное с напылением.

Эту свою шутку Шаронов произносил примерно два раза в год, и людей, что ее не знали, практически не осталось. Попадались только прикомандированные или новенькие хирурги, оказавшиеся в штате госпиталя аккурат между теми самыми двумя разами. 

Никто не улыбнулся, хотя ведущий обвел глазами всех за столом, ожидая реакции. Лишь Кульков, молодой лейтенант, и попросивший эти ножницы, смутился и покраснел, чего не смогла скрыть маска. 

Операция шла третий час. Виктор ассистировал Шаронову. На столе перед ними лежал Жданов, чей химический ожог не оставил никаких шансов спасти нижний отдел кишечника – пришлось идти на резекцию.

Он, конечно же, ни в чем не признался, даже когда ему чуть ли не в нос ткнули двумя кусочками фольги. Не признался ни в том, что в них было, ни сколько таких бандеролей он отправил в кишечник.

Его поставили перед фактом: придется расстаться с частью кишечника из-за угрозы спаечного процесса. Предстояла резекция сигмовидной кишки и нисходящего отдела ободочной с выводом противоестественного ануса. 

– Какать набок будешь, придурок, – безэмоционально сказал в глаза Жданову Шаронов вчера на обходе. – Как ежик резиновый, который шел и насвистывал. Той самой дырочкой в правом боку. Только у тебя в левом будет. Вот здесь, – и он ткнул пальцем Жданову в живот.

– Когда? – спросил солдат.

– Завтра, – уточнил Шаронов. – Чего тянуть? Перфорации ждать или нового эпизода кровотечения? А через пару дней все там слипаться начнет. Если бы ты уксус выпил, мы бы пищевод спасти постарались. Но то, что у тебя в кишечнике бахнуло, – уксус и рядом не стоял…

– А потом? – Жданов не выглядел испуганным – скорее заинтересованным.

– Потом – недели через три или через месяц – восстановим кишечник. Соединим, я имею в виду. Новый не получится сделать, чтоб как в детстве… Если ты, конечно, захочешь, – Шаронов усмехнулся. – Потому что был такой человек – Марк Бернес. Слышал когда-нибудь?

Жданов пожал плечами.

– Да что вы сейчас знаете… Бернес – актер такой, в кино снимался. «Темная ночь», «Журавли» – нет?

В глазах у Алексея ничего не добавилось.

– Ну и ладно, – махнул рукой Шаронов. – Я к тому, что Бернес всю свою жизнь с колостомой прожил – не хотел операции. Боялся, наверное. Но поверь, Жданов, сложно из себя мачо изображать, когда у тебя на животе мешочек с говном прицеплен. Поэтому лучше восстановить.

– А служить я больше не буду?

– А хочется? 

Жданов отрицательно замотал головой на подушке. 

– Нет, с таким в армии не оставят, – успокоил Шаронов. – Домой поедешь. Это сто процентов, не переживай. И поэтому предупредить тебя хочу: ты больше с собой не делай ничего. Договорились? Уже все сделано, что нужно, – свидетельство о болезни у тебя в кармане. В округе подпишут – и на свободу с чистой совестью. Месяца через два будешь у мамки под крылом. Без метра кишечника. 

Продолжение следует

Фото с сайта pixabay.com

Автор: Иван ПАНКРАТОВ