Бестеневая лампа

В прошлом году, в номерах с 7 августа по 23 октября, мы публиковали первую часть книги «Бестеневая лампа». Ее автор – наш земляк Иван Панкратов, хирург из Владивостока и, как выяснилось, талантливый прозаик, не так давно с успехом присоединившийся к когорте врачей-писателей.

Эта публикация вызвала огромный интерес и живой отклик наших читателей. Поэтому мы приняли решение опубликовать вторую часть «Бестеневой лампы». Разумеется, с любезного согласия автора.

Приятного вам чтения!

Продолжение. Начало в номерах за 5, 12, 19 февраля и 4 марта

– Что делать с Коваленко? – спросила Татьяна, перевязочная медсестра.

Больной давно лежал на столе, а Виктор все стоял, упершись лбом в оконное стекло, и думал, думал… 

– Спирт с левосином, Танюша, – ответил он, не сразу придя в себя. – Завтра Коваленко опять со мной, лучше с утра. 

Он вышел в коридор, на ходу развязал маску и вдруг понял, что не хочет возвращаться в кабинет.

– Когда же это все кончится? – спросил он сам себя и ответил: – Да никогда. Кончится одно – начнется другое.

Он вошел, принялся бесцельно перебирать истории болезни, стараясь не смотреть в сторону шумной компании. Тарелка с пельменями к тому времени опустела, на столе появилась еще одна бутылка водки. Ольга куда-то исчезла – по-видимому, посчитала свою роль на сегодня полностью выполненной. Вот и хорошо: не будет пошлости с поцелуями в предбаннике, задранными халатами и помадой на небритых щеках… 

И тут зазвонил телефон. Пришлось взять трубку:

– Хирургия, Платонов.

– Приветствую, Виктор Сергеевич, это Шаронов.

Машинально приложив палец к губам, чтобы никакие пьяные выкрики не достигли ушей ведущего хирурга, Платонов поприветствовал его в ответ.

– Как обстановка в отделении?

– Все спокойно, тяжелых нет, – ответил Виктор.

– Начальник на месте?

– А куда же он денется?.. В перевязочную вышел, – сказал Платонов, посмотрев на Рогачева. Тот благодарно кивнул.

– Суть проблемы: везут вам обожженного. Тут недалеко, скоро будут, минут через пять. Если исходить из того, о чем мне доложили, место ему в реанимации. Будь готов принять больного, ты ж у нас по комбустиологии академик. Если начальник при памяти, пусть тоже подходит. Но тебе я тут доверяю. У нас тех, кто по ожогам проучился в Питере, лет двадцать не было. Посмотришь – перезвонишь. Нужна будет моя консультация – подойду.

– Понял, выхожу. Если все плохо, будем просить эвакуацию в округ или в краевой ожоговый центр?

– Если все плохо, то он никуда не долетит, ты же знаешь… Хватит рассуждать, выполняй.

Гудки. Виктор задумчиво смотрел перед собой, собираясь с мыслями.

– Чего там случилось? – Рогачев пытался аккуратно отрезать кусок сала, но у него плохо получалось.

– Нам ожог везут…

– Ожог? Кто?

– Непонятно. Ведущий не сказал. Вы тут особо не дергайтесь, я схожу, посмотрю сам. Будет нужна операционная сестра – вызову, все сделаю. Потом только подпись поставите.

Взяв со стола ключи и сотовый телефон, Платонов вышел из здания. Идти было довольно далеко, госпиталь старый, со столетней историей, барачного типа. Каждое отделение занимало свой корпус, что создавало определенные неудобства: не набегаешься на консультации, а зимой и подавно. Но порой в этом находились свои плюсы: шагая от корпуса к корпусу, Виктор успевал подумать, взвесить шансы свои и больных, вспомнить учебники и лекции, сделать какие-то предварительные выводы и надиктовать самому себе диагностическую программу-минимум.

Вот и сейчас перед ним вставали таблицы определения глубины ожогов, схемы переливания крови и растворов, он видел сразу многих своих пациентов – и тех, кто скончался, и тех, кому удалось выкарабкаться с того света. Все они в эти минуты смотрели на него и ждали – сможет ли…

Возле входа в реанимацию стоял медицинский уазик с распахнутыми задними дверцами. Внутри никого не было, водитель курил в сторонке.

– Привезли? – зачем-то спросил Виктор, хотя все и так было понятно.

– Привезли, – кивнул водитель. – Теперь машину проветривать неделю…

Платонов и сам чувствовал запах горелого мяса, свойственный только человеческому телу. К нему примешивались другие запахи – то ли пластмассы, то ли еще чего-то, сразу разобрать было невозможно, да и незачем. Понимающе кивнув шоферу, он вошел внутрь. 

Возле входной двери лежала какая-то куча тряпок. Виктор перешагнул ее и понял, что это куски одежды, снятой или срезанной с обожженного. Посреди этого пахнущего свежепотушенным костром вороха светилась офицерская звездочка.

В отделении вовсю царила рабочая суета. Реанимация в такие минуты напоминала Платонову муравейник. Сестры и санитарки мелькали у него перед глазами, заставляя порой путать, с кем поздоровался, а кого видит впервые. Он заглянул в реанимационный зал, заметил своего подопечного на дальней от двери кровати и прошел к начальнику отделения. 

Борисов рисовал карту. 

– Здорово, – протянул Платонов руку. Они поприветствовали друг друга, склонившись над листом с расписанным на нем лечением. – Ты быстро… 

– А чего тут думать? – пожал плечами Борисов. – Майор Никитин. Секретчик из штаба армии. Не жилец. Но надо все сделать так, чтобы не было мучительно больно.

– Не жилец, говоришь? – Виктор присел на диван. – А что там с обстоятельствами?

– Не знаю. Мне вот привезли – будь любезен, лечи. Ты смотреть-то его будешь?

– Буду, конечно, – Платонов встал, надел маску, бахилы и вошел в зал. Тот же запах, что был в машине, наполнил и реанимацию. 

На белоснежных, но местами испачканных копотью простынях лежал совершенно голый человек. Его грудь и лицо были ровного светло-коричневого цвета, напоминающего кожу дубленки. Руки обуглены до черноты, пальцы сжаты в кулаки. Даже стоя в дверях, Виктор видел вскрывшиеся суставы пальцев. Еще через несколько секунд он определил, что у майора вывихнуто плечо и откуда-то потихоньку натекает лужица крови – похоже, на ногах были какие-то раны. Подойдя ближе, он машинально отметил сильную одышку, прикоснулся пальцем к груди…

– Надо делать разрезы, дышать он не сможет даже на аппарате, – сказал Платонов. – Звоните в неотложку, пусть сестра подойдет. Скажите, ожоговые раны обработать…

Дыхание раненого было свистящим. 

– Внутри тоже все сгорело, – покачал Виктор головой. – А Борисов не так уж не прав… 

Вернувшись в кабинет начальника, он вновь сел на диван, закинул ногу на ногу и сказал:

– Руки сгорели, грудь тоже. Лицо не восстановить. Легкие скорее всего бульон. Наваристый… Как его лечить? Ладно, сейчас сделаю послабляющие разрезы, задышит лучше. Ты в него трубу засунешь…

– Даю ему сутки, – прокомментировал ход мыслей хирурга Борисов. – Шок – три. Процент поражения – свыше шестидесяти. Основные ожоги…

– …Третьей бэ степени. Есть, правда, кое-где четвертой, – закончил Виктор. – У нас таких было мало. Помнишь, прапорщик, которого вольтовой дугой долбануло в локаторной чаше? Тот трое суток протянул, причем в полном сознании.

– А на четвертые… – Борисов развел руками. 

– И у него не было ожога дыхательных путей. В принципе, с твоим прогнозом согласен. А кто его привез? С кем поговорить о случившемся? Сейчас ведь нагрянут и из части, и из прокуратуры, и из округа. Мне надо будет всем отвечать.

– Я не в курсе, – открестился Борисов. – Мое дело, сам знаешь, какое…

Платонов кивнул. 

– Виктор Сергеевич! – позвали из зала через несколько минут. – Сестра готова. Вас ждут.

Он вернулся к кровати, надел протянутые перчатки, протер их спиртом.

– Скальпель, – сказал, не оборачиваясь. 

В руку вложили лезвие. Он наклонился к майору, кинул взгляд на системы для переливания, через которые в вены ног капала плазма, спросил: «Обезболили?» И, получив положительный ответ, приложил скальпель к обожженной груди.

Ему показалось, что он режет старый футбольный мяч. 

С жарой бороться было нечем: японский кондиционер, врезанный в оконную раму кустарным способом, умудрялся сжигать один трансформатор за другим, за что был предан анафеме еще в прошлом году. Вентилятор уныло гонял теплый воздух по ординаторской, временами потрескивая от прикосновений к помятой защитной решетке, но это лишь напоминало ветер в пустыне.

Платонов сидел в одних зеленых операционных штанах, сбросив верх от костюма на спинку стула. Это не спасало, капельки пота периодически сбегали по шее и груди, он вытирал их ненужной уже маской, что держал в левой руке, в правой была ручка, ею Платонов медленно записывал в историю болезни, взятую из реанимации, результаты сегодняшней перевязки Никитина, временами прищуриваясь и вспоминая состояние ран.

Было около часа ночи. Очередное дежурство, шестое, последнее в июле. Он любил, когда их много – четыре или больше. Месяц, в котором их было три, он считал неудачным. Месяц с одним или двумя дежурствами он просто вычеркивал из жизни. 

«…На передневнутренних и задних поверхностях обоих бедер определяются участки глубокого ожога мертвенно-бледной окраски, без волосяного покрова и с отрицательной спиртовой пробой», – написал он, тихо проговаривая каждое слово. На последних буквах чернильная ручка отказалась написать черточку в букве «й». Платонов встряхнул ее, как термометр, постучал аккуратно кончиком пера о перекидной календарь, попробовал – ничего.

– Час назад только заправил, – покачал он головой, открыл ящик стола и достал футляр от ручки. 

Лист бумаги из принтера он положил перед собой, открыл футляр – там лежал инсулиновый шприц с испачканным чернилами павильоном. Флакон с «Паркером», наполовину пустой, стоял прямо перед ним. Он взял шприц, набрал кубик чернил, раскрутил ручку и принялся аккуратно наполнять картридж, что был когда-то одноразовым.
– Кольщик… Наколи мне купола… – тихонько пропел он, понимая, как выглядит его чернильно-заправочная станция со стороны. – Аккуратненько… 

Заправил, закрутил, положил перед собой. Писать истории постепенно становилось каким-то анахронизмом. Но иногда очень хотелось. Брать аккуратно из стопки, открывать, перелистать через анализы к последнему дневнику, отвести глаза в сторону, вспоминая раны, поставить дату и начать со слов «общее состояние ближе к средней степени тяжести…». 

Ноутбук, конечно, решал все проблемы с бесконечным повторением одних и тех же фрагментов текста, но сейчас он был занят. На разложенном диване на простынях с клеймом министерства обороны на животе лежала обнаженная женщина и, болтая ногами в туфлях на шпильке, смотрела на нем в наушниках кино. Руками она подгребла под себя подушку, на поясницу кинула уголок одеяла, чтобы создать некое подобие целомудрия. Светящийся экран бросал на лицо бледные цветные блики, она накрутила на один из пальцев провод от наушников и была крайне заинтересована происходящим. Пару раз приподняла брови, улыбнулась, потом нахмурилась.

Платонов откинулся в кресле, закинул руки за голову, потянулся. Атмосфера была близка к домашней, он на несколько секунд забыл, что находится на работе. 

Инна приходила к нему почти два месяца. В госпитальном быту ее не смущало ничего – ни плакаты со страшными фотографиями, ни разговоры об операциях, ни пристально наблюдающие за всем медсестры. Она воспринимала себя в его ординаторской как неотъемлемую часть атмосферы, как ту самую важную деталь, без которой дежурный хирург просто не в состоянии приступить к работе. Приходила всегда в такой одежде, в какой не сложно перелезть через забор у закрытой калитки: рваные джинсы, камуфляжная куртка, кроссовки. То, что она практически никогда не просила Платонова встретить ее, ставило Инну сразу на несколько ступеней выше всех остальных его женщин. 
Приходила, открывала кабинет своим ключом, если хозяин был где-то занят, доставала из рюкзака «костюм женщины», переодевалась и ждала на диване, попивая кофе и глядя или в смартфон, или в телевизор.

Для Виктора всегда было сюрпризом, в чем он увидит ее, когда вернется с обхода или операции. Казалось, арсенал платьев, юбок, чулок и туфель не знает предела, каждый раз новая прическа, новые серьги. В свободные дежурства он был этому рад, если же приходилось уходить в операционную, это раздражало. Стоя на крючках, он бросал взгляды на часы над дверью и понимал: драгоценное время уходит, а женщина, что в состоянии утолить его душевный и фетишный голод, наверное, уже заснула.

Да, два раза так и выходило: по закону парных случаев – на перфоративных язвах, доставленных по «скорой» за полночь. Пока посмотришь, пока обследуешь, пока приедет на помощь ургентный хирург, а потом еще оперировать… Возвращался он, усталый и взмокший, ближе к четырем утра. Инна, разобравшись с тем, как раскладывается диван и где лежит постель, спала детским сном, сунув кулачок под щеку. 

Платонов заходил в кабинет как можно тише, садился в кресло и, не включая настольную лампу, смотрел на спящую женщину. 

(«Самое главное для женщины – чувствовать себя в безопасности…») 

Она спала, как большой красивый ребенок. Побеспокоить ее было бы кощунством. Виктор в таких случаях бросал себе под голову на кушетку бушлат, ложился и, глядя в потолок, медленно засыпал, прокручивая в мыслях детали прошедшей операции… 

Если же, как сегодня, никто из приемного отделения Платонова не тревожил, Инна проводила ночь по своему сценарию – каждый раз по-разному. 

Сегодня она, выпив немного вина, молча разделась, взяла, цокая каблуками, со стола ноутбук, легла и включила фильм. Виктор провожал ее глазами, не очень понимая, что происходит. Тусклый свет настольной лампы, который хорошо освещал лишь стол хирурга, раскрыл ее как-то по-другому. Он смотрел на линии ее тела и не узнавал, а она, как Платонов понял, предлагала сегодня именно смотреть. 

Откинув в сторону один наушник, Инна взглянула на него и сказала:

– Фильм идет час сорок, а у тебя истории, наверное, не писаны. Поработай, если хочешь. 

Он молча согласился, но после каждого написанного дневника примерно пару минут смотрел на Инну. Просто смотрел… 

Последней в стопке была история из реанимации, куда он собирался вдумчиво внести сегодняшний обход и перевязку обгоревшего майора. К исходу второй страницы ручка отказалась писать, и он вышел из этого состояния фиксации на пациенте, поняв, что совершенно забыл о лежащей на диване женщине. Словно стараясь исправиться, он заправил ручку и смотрел на нее дольше обычного, понимая, что не готов отвести глаз и вернуться к работе. 

Внезапно Инна отпустила провод. На экране пошли титры. Виктор понял, что работал с историями больше полутора часов, а дописать историю Никитина так и не успел.

 Диван скрипнул, Инна опустила крышку ноутбука и, не убирая подушки от груди, повернулась набок. Они встретились глазами.

– Закончил? 

Он отрицательно покачал головой.

– Вот последняя. Сложный случай.

– Что там?

– Ожоги. Глубокие. Много.

– И как?

– Никак, – пожал плечами Платонов.

– Почему? – Инна немного подалась вперед, челка упала на глаза, она недовольно дернула головой и поправила ее.

– Я не волшебник. Мы не волшебники. Слишком все грустно по диагнозу. Такие периодически выживают, конечно, но не в наших условиях. А отправить его мы никуда не в состоянии, – он развел руками. – Ближайший ожоговый центр в ста километрах, но мы его туда просто не довезем. Да там и мест никогда не бывает.

– Жаль, – Инна опустила голову на подушку. – А что с ним случилось?

– Его подожгли.

– Подожгли? – она присела на диване, обнажив грудь, но не заметила этого. – Как? Кто?

Виктор нашел в себе силы поднять глаза чуть выше привлекательного места, усмехнулся (то ли самому себе, то ли тому, что собирался сказать) и ответил:

– Жена.

– Высокие отношения, – покачала головой Инна. – А есть подробности?

– Да, – кивнул Платонов в ответ. – Вчера приходил военный следователь, а сразу после него и обычный, гражданский. Наш был словоохотливее, рассказал. Жена его подожгла, прямо в машине. Плеснула какого-то розжига, а сама выскочила. Судя по всему, готовилась, потому что, по данным экспертизы, у него был сломан замок на ремне – на неизвлекаемость. Они сели в машину, о чем-то говорили, она дождалась, когда он пристегнется, и подожгла.

– Она дура, что ли? – широко открыв глаза, смотрела на Платонова Инна.

Виктор пожал плечами:

– Причины у нее были, как сказал следователь. Какие-то свои причины. Он успел и соседей опросить – подожгла она машину прямо во дворе. Говорят, жили как кошка с собакой, ругань по ночам до утра сутки через двое.

– Пил? Гулял?

– Да какой там пил. Он секретчик из штаба армии. Лишний раз на свой день рождения не выпьешь. Так что, наверное, или деньги, или бабы.

Виктор сказал это и закрыл глаза, благо Инна смотрела куда-то в окно, осмысливая услышанное. Ему казалось, что он сейчас рассказывает историю своей жизни.

Осталось только сгореть до головешек…

– Ну раз сломала ему замок, значит, готовилась? – внезапно спросила Инна. – Значит, умысел?

Платонов развел руками.

– Хотел бы я узнать, как это бывает… 

Он сейчас не соврал ни на грамм. Он действительно хотел бы знать, как это бывает. Где та грань, что отделяет умысел от аффекта или наоборот…

(кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?) 

– А выбрался он как?

– Помогли. Гаражи рядом. Пока он орал в машине, кто-то прибежал с ножом, дверь открыли, дунули огнетушителем, ремень отрезали. Но на нем вся одежда практически сгорела, ну и сиденье водительское. А там же еще химии всякой полно, надышался. Короче, мы в реанимации ставки сделали – кто на завтра, кто на послезавтра.

– На смерть?

– Нет, на второе пришествие, – несколько грубовато ответил Платонов. – Ну конечно, на летальный исход. Аппарат не вывозит. Я удивился, что сегодня пришел на работу, а он живой.

– Вот вы уроды, – Инна с трудом сдержалась, чтоб не кинуть в него подушкой. – Лучше бы подумали, как…

– Никак. Инна, просто поверь. Никак. Это в ожоговом центре на специальных кроватях спасают до девяноста процентов по площади. У нас предел – тридцать по глубоким. Ну, дай бог, тридцать пять.

– А у него?

– Не меньше семидесяти. Мы сейчас просто в него вливаем все аптечные запасы – гуманность, черт бы ее побрал. В никуда по факту. А я там что-то перевязываю с умным видом – чисто для прокурора. Чтоб потом можно было сказать: мы сделали все, что могли. Извините нас, конечно, но братья Гримм все придумали. Чудес не бывает.
Инна поджала колени, не замечая, как острые шпильки втыкаются в простыни. Длинные серьги с камушками подрагивали в ушах. Виктору казалось, что она что-то шепчет, но он не мог расслышать ни слова.

– Высокие отношения, говоришь? – хмыкнул он, намереваясь разбить тишину и немного увести разговор в сторону от умирающего майора. – Я много знаю о высоких отношениях. Помнишь, у нас в городе училище было военное? Его лет пять как сократили и под школу прапорщиков приспособили. Перед выпуском один пятикурсник жене говорит: мол, вот и диплом наконец-то, я парень перспективный, надо карьеру делать где-то на западе, ты местная, на фиг ты мне там нужна. Пора разводиться. А она в это время картошку чистила своему ненаглядному на ужин. И как услышала этот монолог, так сразу ножиком ему в грудь, без рассуждений и угрызений совести. И не один раз, между прочим. 
Платонов остановился, вспоминая, как принимал раненого курсанта, как рядом в «скорой» сидела угрюмая жена с окровавленными руками, как потом приехала полиция. Ведущий хирург тогда сделал что мог и что не мог…

– Живой? – только и спросила Инна.

– Да, – кивнул Виктор. – Естественно, в армии с последствиями такого ранения не задержался. Жена просидела в СИЗО несколько дней, он пришел в себя, написал собственноручный отказ от претензий – чуть ли не «я сам на тот нож два раза упал». Начальник училища сумел дело замять, чтоб на все вооруженные силы не прогреметь.

– Ну и к чему ты это вспомнил? – Инна слегка прищурилась и сложила руки на груди.

– Да к тому, что надо осторожнее с женщинами. Добрее, я бы сказал. Тебе не холодно?

– Нет. Лето на дворе, не забыл? И если надо, в одеяло завернусь. Если я никому в таком виде не нужна…

 Платонов засмеялся. 

– Мне нравится перемена темы. Открывается новая грань высоких отношений.

– А у нас они высокие?

– Бывают и выше, – ответил Платонов.

– Ах вот как, – нахмурилась Инна.

– Да. Я читал. 

Спустя пару секунд она рассмеялась. Напряжение стало спадать. Платонов встал и хотел подойти к ней, но внезапно в дверь постучали. Громко и настойчиво. 

– Виктор Сергеевич, это Наташа.

Платонов пристально посмотрел в глаза Инне и сказал: 

– А ведь они у меня заинструктированы идеально.

Какого, спрашивается, черта? Накинь одеяло.

Он подошел к столу, направил свет лампы на дверь, чтобы в темноте скрылось все, что в кабинете, потом накинул операционную рубашку и открыл.

– Извините, но там Жданов… Упал. В туалете. Кровотечение какое-то. 

– Откуда? 

– Непонятно. Он в луже крови лежал. Парни его в процедурную занесли, а там с куртки госпитальной капает все равно. Я думаю, что его ножом ударили… 

– Ставь вену срочно. Я через две секунды, – он аккуратно, но жестко выставил Наташу за дверь, закрыл на ключ, вернулся к Инне. – Так. Я занят. Возможно, долго. Ты или спи, или, уж извини, домой. У меня там случилось что-то… Нехорошее.

Он сделал пару шагов к дивану, наклонился, быстро поцеловал в щеку и выбежал на площадку. 

Продолжение следует

Фото с сайта pixabay.com

Автор: Иван ПАНКРАТОВ