Бестеневая лампа

Продолжение. Начало в номерах за 7, 14, 21, 28 августа и 4 сентября 

Николай Иванович оглянулся на Платонова, сделал движение головой, приглашая за собой. Виктор достал из кармана шапочку, надел. Они вошли, здороваясь на ходу с анестезистками, снующими между пациентами и полками с медикаментами. От дальней кровати отошла лаборантка с пробирками, кивнула хирургам. 

За ширмой не было видно пациента целиком; только приблизившись к кровати, Рыков с Платоновым смогли разглядеть, кто там лежит. Это был молодой парень с испуганным взглядом – и он постоянно хотел посмотреть на свои руки. 

А посмотреть там было на что. Раздутые, как барабан, с лоснящейся белой кожей, предплечья. Одинаковые, словно отражения в зеркале. Ближе к кистям кожа из белой становилась серой, словно на руки надеты перчатки. Правая кисть будто выломана сбоку в суставе, в свете потолочных ламп поблескивала суставная поверхность лучевой кости. Пальцы были совсем черными, даже ближе к багрово-фиолетовому; все суставы пальцев, за исключением мизинца, был раскрыты словно консервным ножом. Это напомнило Платонову руку киборга из второго «Терминатора», только вместо суставных головок в фильме были шарниры. 

Рыков остановился справа от пациента, Платонов обошел и посмотрел, что с левой рукой. Там было чуть лучше с суставами, но по передней поверхности предплечья в глаза сразу бросался обугленный участок размером с детскую ладонь. 

Парень посмотрел сначала на Рыкова, потом на Платонова. Взгляд, испуганный и просящий, говорил о многом. Их об этом всегда умоляли люди с подобными травмами, но, к сожалению, законы физики таковы, что прохождение электрического тока через тело человека часто оставляет после себя вот такие разрушения. И сделать уже ничего нельзя. 

– Сколько времени прошло? – спросил Рыков. 

– Я не помню, – хрипло ответил парень. 

– Два часа, – сказала за него анестезистка, подошедшая, чтобы сделать инъекцию. – Доставили сорок минут назад, сделали снимки, их травматологи разглядывают. 

«Вот для чего тут передвижной рентгенаппарат», – понял Виктор. 

– Двумя руками взялся? 

– Я не помню, – тот же шепот в ответ. 

– Руки болят? Ты их чувствуешь вообще? 

В ответ пациент поднял руки над кроватью, покрутил ими в локтевых суставах, но ничего более добиться от рук он не смог. 

– Вы же не отрежете, нет? – просящим взглядом уставился он на Рыкова. Тот хотел что-то ответить, но промолчал. Спустя несколько секунд он указал Платонову на дверь: 

– Пойдем поговорим со всеми сопричастными. 

Они вышли, оставив мальчишку на кровати наедине с медсестрой, что работала с подключичным катетером, устанавливая капельницу. Платонов просто физически ощущал взгляд, которым парень прожигал им спины. 

В кабинете у Медведева собрались к этому времени все, кто был нужен: сам начальник реанимации, Манохин со своим ординатором и Рыков с Платоновым. Ведущий хирург не спешил с визитом, но мог прийти в любую минуту. 

– Итак, что мы имеем, – начал Медведев. – Электротравма три часа назад. Термические ожоги обеих верхних конечностей, открытые переломовывихи правого лучезапястного сустава и почти всех суставов пальцев правой кисти. 

– Слева повеселей, – подал голос Рыков. 

Манохин молча кивнул, держа в руках снимки. 

– Согласен, – кивнул Медведев. – Я, собственно, не веду речь об уровне ампутаций. Я пока в целом. Что касается его общего статуса – могу сказать, что парень в рубашке родился, потому что мотор не пострадал особо, фибрилляция если и была, то он из нее выскочил самостоятельно. На ЭКГ есть незначительная экстрасистолия – до тридцати или сорока в сутки. Я ее всерьез не рассматриваю. Мазур потом придет перед операцией, благословит. 

– Отсюда ты хрен сбежишь, – шепнул Рыков, услышав фамилию Мазур. – Этого в нашем договоре не было. 

Тем временем Манохин развернулся к окну, показал всем снимки правой кисти. 

– Тут вопрос ясен: проксимальная треть предплечья. 

– А как же приказ по калечащим операциям? Оставлять максимально возможный сегмент? – подал голос Рыков. – Я за дистальную треть. В крайнем случае интраоперационно определимся. Но не больше средней трети. 

Манохин насупился. 

– Ведущий нас рассудит. 

– Лично для меня, – добавил Медведев, – это решающей роли не играет. Что так сорок минут, что эдак. А вот левая рука? Есть по ней мысли? 

Платонов молча встал, снова вышел в зал и вернулся к пациенту. Тот впал в какую-то медикаментозную дрему, глаза были прикрыты, он ровно дышал и ни на что не реагировал. Виктор присел на корточки рядом с кроватью, аккуратно прикоснулся к серой толстой руке. Приподнял, осмотрел со всех сторон, взял шарик со спиртом, прошелся по всем поверхностям в поисках хоть какой-то чувствительности. И увидел то, ради чего пришел. 

Его возвращения ждали. Он сел на место, помолчал немного и сказал: 

– Левую руку я бы оставил. 

Рыков сделал вид, что ослышался, наклонил к Платонову голову поближе и переспросил: 

– Что бы ты сделал? 

– Повторяю. Левую руку я бы оставил. Там видно, что лучевая сторона жива. Хорошо видно. По крайней мере, мне. Пальцы не выломаны, сустав тоже. Фасциотомию сделаем, давление уменьшим. Посмотрим, как поведет себя ожоговый струп. Своя рука лучше, чем протез, тем более что один у него точно будет. 

В кабинете повисла гнетущая тишина. Каждый присутствующий думал над словами Платонова, прокручивал варианты, вспоминал случаи из практики. И в этот момент открылась дверь и вошли ведущий хирург полковник Кравцов, а следом за ним – Мазур. 

Кравцов пропустил Елену к дивану, Манохин подвинулся, и в итоге Мазур оказалась между ним и Платоновым. Виктор почувствовал, как она изо всех сил старается поджать ногу, чтобы не прикасаться к нему. 

Сам ведущий опустился за стол напротив входа, куда обычно сажают самых привилегированных гостей вроде начмеда или командира. Он достал из кармана халата пачку сигарет, из листа бумаги свернул пепельницу – эдакий кулечек, в каких бабушки на базарах семечки продают, закурил, оглядел всех и сказал: 

– Коротко доложите. По существу. 

Медведев поднялся и сказал: 

– Сегодня около тринадцати тридцати из камеры временного содержания при военно-следственном комитете совершил побег сержант Михаил Терентьев. Он сумел выбраться из зарешеченного окна, но не удержался на карнизе и упал на расположенную внизу трансформаторную будку, во время падения машинально ухватившись за высоковольтный кабель обеими руками. Был отброшен ударом тока на пятнадцать метров, но по чистой случайности упал на свернутый во дворе брезент и других повреждений больше не получил. Вызванная «скорая помощь» доставила его к нам не очень быстро, но вполне себе в приемлемые сроки. Проведена рентгендиагностика, взяты анализы, установлен подключичный катетер, начата интенсивная терапия. Консультирован всеми специалистами, в настоящий момент требуется предоперационный осмотр начальника кардиологического отделения. 

Платонов скосил взгляд на Мазур, но вдруг понял, что в этом докладе была какая-то странность… 

– Терентьев? – шепнул он Рыкову. 

– А я говорил: тебе будет интересно, – ответил тот. 

«Бог шельму метит», – покачал головой Виктор. Это тот самый сержант, что сломал челюсть Липатову и был увезен из госпиталя сначала в комендатуру, а потом в другое ведомство. Судя по всему, Терентьев насмотрелся сериалов и решил рвануть в бега – за причиненные увечья ему грозил реальный срок. И вот как обернулось… 

 Тем временем Елена попросила историю болезни, что-то там посмотрела, после чего вышла в реанимационный зал. На диване стало посвободнее, Платонов вытянул ноги и приготовился выслушать решение Кравцова. Но прежде надо было дать слово Рыкову и Манохину. Каждый из них сказал, что думал; Николай Иванович принял сторону Платонова в отношении левой руки. 

Кравцов послюнявил кончик сигареты, потушив ее, бросил в свой кулечек, смял его, положив на стол. Потом сделал жест обеими руками, будто поднимал всех с дивана. Доктора встали и прошли с ним к пациенту.

 Возле кровати они выстроились полукругом, ведущий подошел поближе, взглянул на руки Терентьева, потом на протянутые Манохиным снимки. Платонов же смотрел то на лицо пациента, то на разглядывающую чуть в стороне ЭКГ Мазур. Елена пришла в реанимацию в форме, поверх был накинут халат, натянувшийся маленькими полочками погон на плечах. Ему казалось, она чувствует, как он на нее смотрит, поэтому старалась стоять максимально выгодно, немного полубоком, откинув волосы за ухо. 

– Я думаю, имеет смысл согласиться с позицией наших комбустиологов. Правую руку убирать в средней трети предплечья, левую пока оставить. Мнение Платонова по ней поддерживаю, – подытожил Кравцов. – Записать как обход с ведущим хирургом, операцию выполнить немедленно. Взять согласие, известить родственников. 

 Манохин что-то пробубнил себе под нос, но вслух высказываться не стал. Он отправился на выход, уводя своего ординатора. Больше ему здесь делать было нечего. 

– Ишь, недоволен, – проводил его взглядом Рыков. – Руки отрезать мы и сами умеем. Пойду узнаю, что там по сердечку. 

Он подошел к Мазур, что-то спросил. Та в ответ показала несколько мест на ЭКГ, что показались ей сомнительными, потом на мгновение оглянулась на Платонова и, недовольная этой своей слабостью, окончательно повернулась к нему спиной. Чтобы не раздражать Елену, Виктор вернулся в кабинет. Следом зашел Рыков. 

– Родственников извещать, думаю, не придется, – проинформировал начальник. – Когда этого боксера забрали, его отец примчался откуда-то из Сибири. Гостиницу тут снял, пытался адвоката найти. Ему уже сказали в военно-следственном комитете, я уверен. 

– Противопоказаний по сердцу нет? – уточнил Платонов. 

– А если б были? – усмехнулся Рыков. – Ты бы отложил операцию?

Виктор пожал плечами. 

– А кто согласие подписывать будет? 

– Отец, – Рыков пошарил по карманам, нашел сигареты. – Хитро Кравцов с этими кулечками придумал. Курит везде. Я у нас за диваном пару таких бумажных пепельниц как-то нашел после обходов. Покурит и прячет их по углам. 

– Странная привычка, – Платонов думал о предстоящей операции, но пытался поддержать разговор. 

– У него это, говорят, еще с Афганистана. Ему в операционной санитарки такую штуку придумали, чтоб он пепельницу не искал. Курил между операциями. Ты у него в кабинете был? 

– Конечно. 

– Обрати внимание – пепельниц там нет. Он свои кулечки на рефлексах крутит. 

Возле входных дверей в реанимацию возник какой-то шум – сквозь медсестру пытался прорваться взъерошенный седоватый мужчина в мятом костюме. 

– Пропустите, у меня сын здесь! – объяснял он свои права, а потом увидел в глубине отделения врачей, махнул им рукой и крикнул: 

– Что с моим сыном? Терентьев Михаил, я знаю, что он здесь! 

– Пропустите к нам, – скомандовал Рыков.

Медсестра нехотя отошла в сторону, мужчина быстрым шагом пересек коридор, но у входа в реанимационный зал задержался, чтобы бросить внутрь быстрый взгляд, да так и замер там. 

– Надо ему чего-то накапать, – сказал Николай Иванович, не обращаясь конкретно ни к кому. 

– Что накапать? – поднял голову от истории болезни Медведев. – Это реанимация, а не детский сад. Тут даже в таблетках почти ничего нет. Ишь, накапать, – буркнул он себе под нос, завершая монолог. – Если что, по щекам похлопаем, кислород дадим. 

– Логично, – кивнул Рыков, подошел к отцу Терентьева и, взяв его за руку, привел в кабинет. – Давайте пока здесь обсудим, у вас еще будет время с сыном пообщаться. Вас как зовут? 

– Петр Афанасьевич, – мужчина представился. Он все время порывался оглянуться на двери зала, но Рыков не выпускал его руки и медленно подводил к дивану. 

– Присядьте. Сын ваш жив, умирать пока не собирается, но нам надо решить с вами очень важные вопросы. 

 Терентьев-старший сел, сложил руки на коленях и приготовился слушать. Когда ему озвучили диагноз и вероятное развитие событий на ближайшие несколько часов, он как-то неожиданно сгорбился, ссутулился, пригладил седые волосы рукой, потом поднял умоляющий взгляд на Рыкова и спросил: 

– Это окончательное решение? Он будет инвалидом?

 Николай Иванович, глядя ему в глаза, молча кивнул. 

– Надо же что-то подписать, – сказал Петр Афанасьевич. – Давайте, я подпишу… 

Рыков взял протянутый Медведевым лист согласия на операцию, быстро внес туда ее название «Ампутация правого предплечья на уровне средней трети под общей анестезией» и протянул отцу Терентьева. 

– Просто впишите свои данные вот в эти строчки… – Рыков показал куда. 

Петр Афанасьевич обреченно подсел к столу, взял ручку и медленно и аккуратно написал то, что от него требовалось, поставив внизу небольшую незамысловатую подпись. 

– Я могу с ним поговорить? – спросил он, закончив эту процедуру. 

– В настоящий момент он находится не совсем в подходящем для беседы состоянии, – ответил Медведев. – Мы его немного заседатировали, потому что руки свои он видел, к сожалению. И неизбежность происходящего осознает. Но подойти к нему не запрещается. Вот халат, – он достал из шкафа одноразовую голубую накидку, – стульчик там поставим рядом. Но недолго, пожалуйста, начинается предоперационная подготовка. 

Петр Афанасьевич кивнул, накинул халат и вошел в зал. Рыков и Платонов встали в дверях. Санитарка поставила ему табуреточку, он опустился на нее, а потом увидел руки сына. Несколько секунд он рассматривал их широко распахнутыми глазами, и у Рыкова возникла мысль о том, что они только что увидели самое начало инфаркта, но потом отец выдохнул, задышал ровнее, медленно прикоснулся к левой руке сына и погладил ее немного выше отека. 

– Не могу на это смотреть, – сказал Рыков, отворачиваясь. – Ненавижу калечащие операции. 

– А кто ж их любит, – угрюмо ответил на это замечание Платонов. – Помните офицера с отморожениями, которому мы из двадцати пальцев восемнадцать убрали? Одномоментно причем. Я ж помню – зашли в операционную, руки разложили на столики в разные стороны, присели и начали пилить и строгать. Вы ему на правой руке сохранили первый и второй пальцы, он хоть штаны в туалете снимает сам… 

– Помню, конечно, – стоя спиной к залу, ответил Рыков. – На ногах тоже все тогда убрали. Стоит признать, Виктор Сергеевич, что за все годы службы я не видел ни одного человека с ожогами или отморожениями по какой-то серьезной причине… Ну, например, в карауле стоял. Или людей из пожара вытаскивал. Только по дури. Только по глупости. И почти всегда по пьяни. 

– Давайте операционников известим, – прервал эту философию Платонов. – Я думаю, через час возьмем на стол. 

Рыков посмотрел куда-то в пол, потом вынул пачку сигарет и молча пошел на улицу. 

– То есть я буду звонить, – кивнул сам себе Виктор. – Ну тогда я сам и сделаю все. 

Через пару часов с небольшим все было закончено. Ломать не строить – тут этот девиз подходил просто идеально. 

Правую руку убрали, положили в таз, завернув в полотенце. На левой сделали три послабляющих разреза – благодарные освобожденные мышцы тут же выбухли в них, как красное тесто. 

– Руку никуда не деваем, – уточнил Платонов. – Упаковать для судебников. После операции опишу макропрепарат, и отнесете в лабораторию. Лично передадите, – объяснил он операционной санитарке. – Я помню, как вы в прошлом году ампутированную ногу в окровавленной простыне к стене прислонили у входной двери нашей патанатомии, потому что вам вовремя не открыли. А если бы ее собаки съели – как бы мы потом доказали, что она вообще была? 

– Да что ж вы мне тот случай все время вспоминаете? – сокрушалась санитарка. – Холодно тогда было, зима, я в одном халате выскочила. Не повторится больше, тыщу раз уж сказала. 

– Сколько надо будет, столько и вспомню, – Виктор самостоятельно накладывал повязку на левую руку и временами оглядывался на собеседницу. – Вы мне передачки носить не станете. 

Санитарка вздохнула, взяла руку в полотенце, вышла с ней в предоперационную. Там стоял готовый бикс для транспортировки – оставалось только положить туда направление и описание. Платонов услышал, как она нарочито громко щелкает застежками и что-то бубнит себе под нос, посмотрел на Рыкова, стоящего напротив, и улыбнулся под маской. 
Когда они сняли стерильные халаты и вышли из операционной, Петр Афанасьевич ждал их у дверей ординаторской. Увидев их, он молча встал, глядя на врачей с надеждой. 

– Все сделали, – коротко сказал Рыков, доставая из заднего кармана ключ. – Ничего сверх того, о чем говорили.

Он открыл дверь, жестом предложил отцу зайти, в кабинете указал на диван. 

– Сегодня его заберут в реанимацию, где он пробудет, я думаю, еще пару дней, – открыв окно, повернулся к Петру Афанасьевичу начальник. – Надо подстраховаться – все-таки кроме ожога кистей он еще получил общую электротравму. Понаблюдаем. 

Петр Афанасьевич кивал чуть ли не каждому слову Рыкова, словно в них была какая-то стихотворная размерность. 

– Лечить вашего сына в дальнейшем будет капитан Платонов, – Николай Иванович указал на Виктора. – Не смотрите, что молодой. Операцию выполнял именно он. И идея сохранить левую руку принадлежит тоже ему. 

 Терентьев встал с дивана и подошел к Виктору. 

– Спасибо вам, – он пожал доктору руку, хотя тот даже не успел ее поднять навстречу. – Спасибо. 

Платонов молча кивнул и немного отстранился – он не любил бесед на таком близком расстоянии. 

– Когда я смогу с ним поговорить? 

– Завтра, – Платонов хотел освободить свою руку, но Петр Афанасьевич не понимал этого и продолжал сжимать пальцы Виктора. – Пусть отдохнет после операции. В реанимацию вас пропустят, мы договоримся. 

Наконец ему удалось вырвать сжатую ладонь, и он отступил еще на шаг, после чего сел за свой стол, закрывшись от Терентьева экраном ноутбука хотя бы частично. 

Петр Афанасьевич вздохнул, потом вынул из кармана мятый листочек бумаги и положил рядом с Платоновым. 

– Это мой телефон… Если что. Завтра я приду, конечно. 

 Он помолчал, сделал пару шагов к двери, но потом снова повернулся и спросил куда-то в стену: 

– А что теперь будет с его делом? Ну за ту драку.

Рыков поднес ко рту сигарету, остановился на секунду, но все-таки щелкнул зажигалкой, затянулся и только потом ответил: 

– Отсутствие руки не позволяет служить в армии. А вот сидеть в тюрьме… Драка, потом побег. Сейчас будет, как в «Джентльменах удачи»: «За побег еще три припаяют». 

 Петр Афанасьевич невесело усмехнулся, а потом вдруг спросил: 

– Может, вам денег дать? У меня есть. Немного, но есть. Вы ж его все-таки… 

– Что мы?! – швырнув в окно едва начатую сигарету, вдруг взвился Рыков. – Мы ему руку на хрен отрезали! Какие деньги? Кому? За что? 

– Я не знаю, – отступил на шаг Терентьев. – Я подумал, что вы…

– Завтра приходите, – отрезал Николай Иванович. – В реанимацию. После семнадцати ноль-ноль. Деньги у него есть, ну надо же!.. 

Петр Афанасьевич зачем-то поклонился – немножко совсем, после чего, пятясь, вышел и аккуратно притворил дверь. 

– Да что ж за день такой сегодня? – Рыков сел с размаху в свое кресло, немного прокатившись по полу. – Ладно, ты мне лучше скажи: придумал, что с левой рукой делать будешь? 

Платонов отрицательно покачал головой. 

– А что ж ты тогда за нее так боролся? 

– Чтобы хоть чем-то от медпункта отличаться, – ответил Виктор. – А иначе зачем мы здесь вообще? 

Рыков посмотрел на Платонова, потом на часы и сказал: 

– Значит, так. Я домой. Ты за старшего. Операцию запишешь, ведущему доложишь. Ну, чтоб не зря ты здесь, как говорится, вообще. Пишите письма, шлите переводы. 

 Он на скорую руку переоделся в офицерскую форму, хлопнул дверцей шкафа и ушел. Виктор посидел немного в тишине, прислушался к своим ощущениям, потом собрался с мыслями и начал печатать ход операции. 

Внизу хлопнула дверь санитарной машины. Сержанта забрали в реанимацию. 

Дед положил перед Виктором на стол несколько учебников. 

– Вот почитай про итальянскую пластику. 

– Прям итальянскую? – усмехнулся Платонов. – Я только итальянское диско знаю. 

– Не паясничай, – сурово сказал дед. – Плохо, что ты в ожоговом отделении работаешь, а про такое ни сном ни духом. Итальянские врачи еще в пятнадцатом веке этим занимались, между прочим. С руки на нос лоскуты пересаживали. 

Виктор, конечно, несколько грешил против истины, говоря, что не слышал о таком, – конечно, слышал. Название, суть, какие-то случаи из чужой практики. Сам никогда не делал. Да и знаком был с пластикой больше по работам хирургов девятнадцатого века и позже. В эпоху Возрождения для приобретения опыта он точно не заглядывал.
Речь об этом зашла спустя десять дней после ампутации у Терентьева. К тому времени культя прекрасно зажила, а вот на левой руке начал формироваться просто огромный дефект тканей с локтевой стороны. Виктор сделал одну некрэктомию, убедился окончательно, что кисть жива и питается вполне достаточно из бассейна лучевой артерии, но получившаяся яма недалеко от сустава не давала ему покоя. 

Сам Терентьев все эти дни был, конечно же, подавлен и молчалив. Перевязки переносил молча – да, собственно, больно там особо и не было, Платонов работал на участках ожога четвертой степени совершенно свободно хоть скальпелем, хоть ножницами. 

И только к исходу десятого дня, после длительного химического воздействия салициловой мазью, он наконец-то добрался до жизнеспособных и кровоточащих участков. Сам пациент, не ожидая этого, внезапно охнул и отдернул руку. 

– Мне нравится, – прокомментировал Платонов и попросил шарик со спиртом. 

Терентьев отреагировал на прикосновения в нескольких местах. 

– Щипет, – сказал он, глядя в глаза доктора. 

– Это лучшее, что я слышал за последние две недели, – ответил Виктор. – Юля, хлоргексидин с левомеколем на рану. 

– А это там кость? – спросил Михаил. – Там, на дне. 

И он дернулся правой рукой, чтобы указать на то, что было ему непонятно, но через мгновение вспомнил, что указывать ему нечем, и убрал культю за спину, чтобы не видеть ее. 

Медсестра мастерски наложила повязку и поместила руку на косынку. Терентьев встал, сказал спасибо и вышел в палату. 

– Там действительно кость, – согласилась с ним Юля. – Хороший дефект получился. 

Платонов понимал, что после очередной некрэктомии он откроет локтевую кость на довольно большом участке и защитить ее будет нечем. Вспомнился вопрос Рыкова: «Ну и зачем ты за нее так бился?» 

– Легко спрашивать, когда у тебя две руки, – сам себе сказал Платонов, выйдя в коридор. – Когда ты сигарету можешь подкурить, стакан ко рту поднести, машиной управлять, женщину обнять. 

Он уже не держал зла на сержанта за ту драку. Парень хлебнул сполна после этого, лишившись руки. Да и вторая пока под вопросом, но Виктор собрался бороться за нее до конца. 

Именно поэтому он и пришел сегодня к деду – показать фотографии полученного дефекта и спросить совета. Так всплыла тема итальянской пластики. 

Продолжение следует

Автор: Иван ПАНКРАТОВ