Бабка-йога

Сосредоточиться на образе не давали мальчишки, которые возились у карусели. Одни, что сидели на вращающемся круге, кричали от испуга и восторга. Вторые старались раскрутить карусель как можно сильнее, точно двигатели, питавшиеся растворенными в воздухе эмоциями. Вера Павловна наблюдала с любопытством за тем, как отражается и возрастает энергия, проходящая между мальчишками, словно между катушками в трансформаторе. Но наблюдение отвлекало ее от занятий.

Вера Павловна сидела на скамейке у подъезда и пыталась воскресить в своей памяти зеленый треугольник. За две недели упорной визуализации фигура обрела странноватую бугристую текстуру, словно ее наспех и прямо по ржавчине выкрасили матросы перед приездом командующего. Треугольник также получил еще одно измерение и превратился в пирамиду, один из углов которой был чрезмерно вытянут. Пирамида плавала в каком-то черном пространстве, как на скринсейвере Виндоус. Фон напоминал широкоформатный экран ноутбука. Фигура двигалась к краю, отталкивалась от него и плыла к другому краю, при этом вращаясь вокруг своей оси. Странным было то, что у фона вообще были края, так как, по сути, пирамида плавала в бесконечном пространстве воображения, и только луч сознания выхватывал ее из бездны.

Вера Павловна старалась придать пирамиде начальное равностороннее очертание. Но вместо этого у фигуры отсекся угол, а на одной из сторон появилась желтая надпись УК «Жилуслуги», отчего она стала похожа на мусорный контейнер. Вера Павловна мучительно вздохнула. Она работала уборщицей и сталкивалась с подобными фигурами ежедневно. Узнать, что венцом ее визуализации была чертова урна, было нестерпимо обидно. Она закрыла этот канал внимания и попыталась перекалибровать воображение, которое вскоре нащупало новый объект. Им оказалось широкое каретное колесо.

Новый объект понравился Вере Павловне, тем более что фрагментарно мог представлять алмазную колесницу. Конечно, колесо больше подходило какой-нибудь карете, описанной Гоголем и в виде своем символизирующей всю Россию. Оно было старым, дерево кое-где пошло трухой, а спицы имели весьма печальный вид, словно постаревшие и сгорбленные атланты, которым не то что небо, даже козырек райсуда держать стало невмоготу, и они бы давно бросили все, но пенсия слишком маленькая, а тарифы с мая выросли.

Вера Павловна догадывалась, что до алмазной колесницы ей еще очень далеко, если не вечность. В какой-то притче вечность описывалась железной плитой величиной с многоэтажный дом, и каждый день ангел проводил по ней шелковым платком. Когда ангел стирал все железо в порошок, одна вечность заканчивалась и начиналась другая.
Тут же Вере Павловне вспомнился анекдот, где пришельцам объяснили самое большое число с помощью матерного языка и железной дороги.

Оба этих примера имели философский подтекст: они пытались определить вечность, но только разными способами. Первый пример имел красивую образность, второй, как обычно, был ближе к истине, потому что опыт вечности в нем давался в ощущениях.

Мальчишки все еще играли.

«А кто сидит в этой алмазной колеснице? – подумала Вера Павловна. – И неужели, чтобы достигнуть правильной визуализации, требуется поместить туда и пассажира?» Нет, рассудила она, правильный образ должен стать откровением, родиться не от желания человека, а сам по себе. В данном случае ей надо просто проложить дорогу, чтобы она не подскочила на кочке и не свернула в ухаб. А дорогой служил канал внимания, пространство, где Вера Павловна формировала образы.

Сколько их было за последние несколько лет? Много. Сначала – ее собственная комната. Она воссоздавала свою квартиру в малосемейке с дотошностью криминалиста. Несколько раз ей хотелось поменять обои и перекрасить прихожую – хотя бы здесь, в канале внимания. Но это бы нарушило весь духовный опыт.

Еще был колхоз, восстановленный неуклюже, как черно-белая военная фотография, бока которой подточило время, а лица людей стали едва различимы. Хорошо получилась только дорога, идущая меж полей в какую-то сияющую даль. Не без романтических допущений, конечно. У дороги стояли столбы, серые и под разным углом, по которым тянулись провода, и откуда-то свысока гремели строчки «Прощай, немытая Россия» – с какой-то укоризной, будто бы в этом была ее вина и сам Лермонтов стращал бедную уборщицу за невыполнение служебных обязанностей. Впрочем, голос поэта был запечатлен в визуализации едва заметной рябью, и если не знать, то ее можно было списать на обычные помехи. Да и кто будет приглядываться? Показать эту картину кому-либо не представлялось возможным. Разве только ученые хитрым инструментом изловчились бы вытаскивать картинку из воображения, но куда им с их-то грантами и зарплатами?

А потом был муж, долгая память и вечный покой. Жизнь била его со злостью, будто он чем-то ей насолил. А инфаркт прикончил бедного токаря. Вот только во всех визуализациях он никогда не получался «живым». Это была картонная фигурка, кукла, а не человек. Вера сумела хорошо воспроизвести только его рыбачий тулуп. Но самой яркой деталью был запах, доносящийся от предмета одежды. Крепкий, режущий глаз и вместе с тем не без приятности, не без уюта. С примесью дыма «Примы», сырой земли, костра и сухой травы. Восстановить этот запах в визуализации не представлялось возможным, но тень ощущения осталась.

Вера Павловна заметила, что все ее визуализации не исчезают бесследно после очередной неудачи, а сохраняются в памяти. До некоторых пор они оставались разбросанными по уголкам сознания. Но потом уборщица провела то, что назвала впоследствии ментальной дефрагментацией. Механизм был довольно прост: она представила себе сундук. Он вынырнул откуда-то из глубокого прошлого. Это был бабушкин сундук, обитый полосками железа, с ремешками из кожи и ржавым замком, открывающимся столь же ржавым ключом. В него Вера Павловна научилась складывать все созданные ею картины. Таким образом, ее визуализации помещались внутри другой визуализации. Более того, масштабные полотнища свободно укладывались в крохотное пространство сундука – Вера Павловна назвала это ментальной архивацией. И это было фокусом, которым она очень гордилась. Гордилась до отчаяния, потому как рассказать о нем кому-либо казалось невозможным. В первую очередь потому, что никто бы не понял и в лучшем случае покрутил бы пальцем у виска.

Мальчишки начали громко кричать. Один из них – тот, что придавал карусели ускорение, упал и заплакал от боли. Крик походил на сирену. И вместе с нарастанием и убыванием звука каретное колесо принялось растворяться в пустоте. Вера Павловна напрягла все силы, но визуализация ушла. Попытки воскресить картинку ни к чему не привели, и она корила себя, что не успела вовремя поместить ее в сундук.

Утром Вера Павловна, как всегда, проснулась от боли в груди, словно кто-то поместил на нее невидимый мусорный контейнер, причем таинственный садист поставил его на уголок – так, что каждый вздох вдавливал металл в ребра все глубже и сильнее.

Боль приходила не сразу. Сначала Вера Павловна открывала глаза, проходилась отсутствующим взглядом по скромной обстановке комнаты, как мокрой тряпочкой. Взор ее останавливался на фотографии мужа, висевшей на стене. Мужчина на ней был уже немолод и крайне серьезен, но в лице его усматривалось умение быть счастливым. Как вода спускается по скалам и делает в них бороздки, так и тысячи улыбок протекали по лицу этого человека, оставляя после себя едва заметные следы. 

Боль просыпалась вместе со всеми остальными чувствами и мыслями. Вера Павловна давала ей раскачаться, показать себя во всей силе. Только после того, как боль доходила до пика, она мысленно включала кнопку «терпение» и пыталась отвлечь себя другими делами.

Вера Павловна приготовила завтрак на двоих. Она всегда делала так, хоть и жила уже больше года в абсолютном одиночестве. Гостей не принимала. Никто к ней не приходил, и сама она ни к кому не приходила. Она не спрашивала, зачем готовит на двоих, просто считала это нужным. 

На ужин, как правило, она готовила куриный суп. Ставила на стол две тарелки, в каждую помещала ложку, раскладывала две салфетки, разрезала хлеб на двух человек. Садилась. Придвигала еще один стул. Разливала суп по тарелкам. Ела из своей, а вторую потом выливала. 

Она вела себя странно во всем. По вечерам включала телевизор и уходила в другую комнату. Никто его не смотрел. По пятницам покупала маленькую бутылку водки и выпивала ее до середины. Вторая рюмка стояла рядом. Никто из нее не пил. Ночью расстилала постель. Взбивала две подушки. Перед сном зажигала сигарету. Выходила на балкон и ждала, пока она догорит. Но сама не курила.

Объяснить, зачем она это делает, Вера Павловна не могла. И никогда не пыталась. Возможно, она считала такое поведение побочным действием духовных практик, которыми увлеклась два года назад. 

За это время она прочитала много эзотерики, философской литературы, наставлений восточных мудрецов и йогов. Особенно ее сердце захватило индийское учение о трех колесницах, венцом которого являлась Великая алмазная колесница. Достигнуть ее было так же сложно, как стереть металлическую стену шелковым платком. 

Добиваться цели Вера Павловна решила практикой визуализации, как наиболее эффективной, если судить по отзывам на одном тематическом форуме. Веру Павловну в Интернет завел счастливый случай. Один из сотрудников офиса, где она подрабатывала уборщицей, забыл выключить компьютер перед уходом. Вера Павловна слабо представляла, как работает Всемирная сеть, но ею управляли интуиция и увлеченность. Под их руководством она добыла все, что хотела узнать. 

Вера Павловна знала, кто она такая, знала свое место в жизни, в обществе, в мире. Она была ничтожной пылинкой. Но она также знала, что все люди – это пылевые облака, которые выбиваются из-под тяжелых алмазных колес. И разница между ней и индийскими мудрецами – это разница между двумя пылинками, которые ангел стирает платком с металлической стены, пытаясь сточить ее в порошок. 

Еще одна фраза захватила ее сердце сразу после того, как врач сказал ей о злокачественной опухоли в легких. Вера Павловна испугалась тогда, что не успеет создать визуализацию до дедлайна. В тот день из всех книг она почему-то предпочла «Сокрытое в листве», в которой прочла: «Если каждое утро и каждый вечер должным образом направлять свою душу, ты сможешь жить так, словно тело твое уже мертво, и тогда обретешь свободу на Пути и преуспеешь». Ее сердце зажглось.

Была еще одна фраза, которая коснулась души Веры Павловны. Среди всего, что она узнала за последний год, среди мудрых изречений и немыслимых йогических упражнений ей почему-то больше всего запомнились слова Лао-Цзы: «Кто умер, но не забыт, тот бессмертен». Они имели слабое отношение к ее духовному Пути, но не выходили из головы. 

Работа не утомляла Веру Павловну, не причиняла ей хлопот, не радовала, не печалила ее. Работа выполнялась автоматически. Вера Павловна могла задумать о чем-то рано утром, а вечером отвлечься от мысли и увидеть, что она скоблит засохшее пятно от кофе в одном из офисов, где подрабатывала. Днем Вера Павловна трудилась дворником. Следила за чистотой у мусорных контейнеров. Механическая рука, переваливая содержимое баков в «пузо» мусорной машины, частенько промахивалась или действовала неаккуратно, разбрасывала сор вокруг. Благодаря Вере Павловне двор содержался в идеальной чистоте.

Уборщица исполняла обязанности прилежно. Настолько прилежно, что иногда ей просто нечего было делать. Тогда она брала метлу и проходилась ею заново по месту, которое недавно подметала. Иногда она поливала пенек от упавшего после шторма дерева. В этом бессмысленном занятии скрывалось изящество духовной практики. Изящество, видимое только старухе-уборщице. Местные жители принимали ее за сумасшедшую. Вера Павловна давала им много поводов так думать. Она могла разговаривать с метлой или застыть отрешенно на месте, провалившись в какую-нибудь из многочисленных своих дум. 

Вера Павловна была одинока и не искала общества. 

В один из вечеров, готовя на ужин куриный суп, она заметила, что телевизор включен, и посмотрела программу на спортивном канале. Речь в ней шла о бабушке, которая в 70 лет вела активный образ жизни и занималась йогой. 

Участие в программе приняли дети, внуки и подружки этой замечательной бабушки. Все они выражали восхищение и признавались в любви. Вера Павловна понимала, за что этой старушкой можно было восхищаться: прекрасное здоровье, подтянутая фигура. Каждое утро она начинала с пробежки.

– Она совмещает утреннюю зарядку с выгулом наших корги, – говорила ее дочка. – Знаете, что я скажу? Собаки домой возвращаются измотанными. 

Сама бабушка скромно рассказывала о течении своей жизни. Днем ее всегда можно найти в спортзале.

– Движение – это жизнь, – рассказывала героиня передачи, не сходя с беговой дорожки. – Если стоять и ничего не делать, то ничего и не получится.

Ведущий перечислил, что бабушка посещает курсы кулинарии («Что же я за бабушка, которая не может накормить собственных внуков перворазрядной домашней выпечкой?»), литературный кружок («От старости истощаются кости, но не мозги»), и, конечно, занятия йогой.

– Знаете, я всегда увлекалась богатыми культурами Востока и Азии, – заявляла старушка, приняв одну из йогических поз. – Много путешествовала по миру, была в Индии, Лаосе, Непале, Китае. Путешествия – это мое главное увлечение, без которого я не могу представить любое время года. Осень я предпочитаю проводить в Европе. Зиму, конечно, в теплых странах, на песках Гоа или Пхукета. Весной я всегда пробую что-то новенькое. Например, в марте у меня запланирована поездка в Бутан. А летом? Летом я, представьте, люблю горный отдых и катание на лыжах. Но больше всего меня обворожила Индия. У меня есть личный духовный наставник, браман Аншу Намасте. Мы с ним постоянно общаемся по скайпу, переписываемся в мессенджере. Я делюсь впечатлениями от той или иной техники, от применения нового стиля дыхания в сочетании с той или иной позицией. Он дает советы и задания. И знаете, я не отлыниваю. 

– А еще наша бабушка – завсегдатай салона красоты, – бодро продолжал ведущий. 

– Видели бы вы, как трепетно она относится к своей внешности, – с улыбкой рассказывала администратор салона. – Мы прозвали ее стильной штучкой. Если честно, она заряжает всех таким зарядом позитива! Если я в ее возрасте буду хотя бы наполовину такой же энергичной, как она, то стану счастливым человеком. 

– Неудивительно, – продолжал ведущий, – что за такой «модной штучкой» ухлестывает множество ухажеров.

– У меня богатая личная жизнь, – призналась бабушка. – Сейчас я встречаюсь с одним очень приятным человеком. Он на 20 лет младше меня. Мы познакомились с ним на танцах.

Вера Павловна выключила телевизор. Грудь сдавила знакомая боль. Только непривычно сильная. Слишком глубоко вздохнула. В последнее время дышать стало совсем невозможно. Ей сейчас сильно недоставало старой доброй метлы, с которой так хорошо вести разговоры по душам. 

Мальчишки все еще возились у карусели. Их крики давно перестали быть сколько-нибудь различимы для Веры Павловны. Они причиняли рябь на визуализации. Вторая попытка оказалась успешнее первой. Уборщица сумела рассмотреть не одно колесо, а все четыре. Хоть и пришлось обнулить практически все остальные каналы восприятия.
Затем, приложив максимальную концентрацию, Вера Павловна выудила из темноты кабину колесницы. Только выходило так, что это не колесница вовсе, а, скорее, телега. И как только она это подумала, за телегой появилась лошадь, а за лошадью – проселочная дорога, кромка леса вдалеке, вечернее небо уже со звездами и покосившиеся черные столбы. Слава богу, на визуализацию фона не пришлось тратить много времени. В ментальном архиве – во вкладке с колхозом – лошадь уже была заготовлена. Как и все остальное.

Вера Павловна подумала, что, скорее всего, для каждого человека существует своя оригинальная алмазная колесница. Кому-то она представляется в алмазах и золоте, кому-то в железе и дереве. Но разницы между ними нет, потому что все они призваны исполнить всего одну функцию.

Визуализация стала яркой, контрастной. Появились звук, даже запах – чего никогда ранее не происходило. Все это стало осязаемым, теплым, холодным, громким, глухим, твердым и мягким. Вера Павловна протянула руку и сжала комочек земли в руке. Почва смялась в ее кулаке, просочилась грязью сквозь пальцы. Она вытерла руки о передник и вдруг поняла, что в повозке сидит ее муж. В той самой замусоленной куртке, будто с рыбалки едет, в которой банка с червями, плохо запечатанная, вечно переворачивается. Вера Павловна заплакала. Она впервые за два года была счастлива. Все эти годы одиночества и духовной практики – все это было не зря. 

Вера Павловна запрыгнула в телегу и обняла мужа. Ее щека прикасалась к плечу мужчины. Он обнял ее в ответ одной рукой. 

– Кто умер, но не забыт, тот бессмертен, – произнесла Вера Павловна. 

Два старика ехали в телеге по проселочной дороге. Впереди виднелись холмы, расчерченные полями, кромка леса, чернеющее закатное небо и ряд покосившихся столбов, торчащих из земли сгоревшими спичками. По картинке иногда пробегала едва заметная рябь. Через некоторое время она прекратилась.