Однокурсник Смоктуновского
В нескольких выпусках «Читального зала» мы знакомили вас с литературным творчеством главного режиссера Приморского театра кукол Виктора Бусаренко. Сегодня завершаем публикацию его рассказов, а также предлагаем оценить поэтическую сторону его таланта. Надеемся, уважаемые читатели, что и театральные байки, и стихи Виктора Васильевича придутся вам по душе.
– В театре, практически в любом, – заметил Федя, – есть свои легендарные личности. Причем это редко бывают актеры и почти никогда – режиссеры. Среди этих только хамы легендарные встречаются. Главным образом это какой-нибудь старый технический работник, помреж, машинист сцены или парикмахер…
Вот у нас в театре в 60-е годы было два уникальных типа – помреж и завтруппой. Были они то друзьями, то врагами, то пили вместе, то закладывали один другого.
Помрежа хлебом не корми – дай только выйти на сцену. Он выходил в массовке, зрители его замечали и начинали ржать, потому что вид у него был киношного типажа: длинный, худой, косой и с огромным шнобелем. По пьянке всех увольнял: директора, главного – всех!
А завтруппой, наоборот, на сцену выходить не соглашался ни под каким видом. Был он старичок маленький, тихий и жутко ответственный. Запивал один раз в квартал дня на два-три, его в это время всегда страховали, потому что он давал только третьи звонки. Один раз при мне он дал третий звонок трижды, причем в первый раз – за сорок минут до начала.
***
Ну, это так, преамбула. А вообще-то, я хотел вам рассказать про одного деятеля. Тоже завтруппой, между прочим, только из другого театра. Любопытная, кстати, должность – вроде прапорщика в армии: и не большая, и не маленькая, незаметная, но ключевая, и власти на этом месте себе каждый берет сколько может.
Так вот, в том театре, где я тогда работал (раньше говорили – «служил», но сейчас как-то…), этот пост был с большими полномочиями и занимал его человек солидный.
Я в этом городе, Красноярске, дольше всего сидел, лет десять, потом чего-то взбрыкнул и ушел, из-под самого звания… Город сибирский, старый, ухоженный, с историей и большой, надо сказать, фанаберией. Да того дошло, что официальное название жителей этого города было сибиряки-красноярцы! Москвичи, гуляки, челябинцы – по одному слову, а тут два: сибиряки–красноярцы! Вообще, сквозил у них этот местный патриотизм: и область у них больше Европы, и речка самая длинная, и пироги самые вкусные.
Как-то приехали мы в другой город на гастроли, пошли на озеро купаться. А у нас актер был Володька Кемеров, хороший парень, хохмач. Нырнул он в воду, а резинка от трусов была слабая, трусы сползли и задница сверкнула. Полный берег народу – свои, чужие, хохот стоит, а он трусы поймал и из воды лозунг выдает: «Красноярские ж... – самые белые в мире!». Шутка, но показательно…
Да, значит, завтруппой. Было это еще в 70-х, стало быть, возраст у него еще был хороший, чуть за 50. Звали его Скороходов Сергей Сергеевич. Имел звание «засраку».
– За что имел? – насторожился кто-то из слушателей.
– Ты что, вчера родился? – изумился Федя. – Заслуженный работник культуры так сокращается! Дядька был фактуристый, осанистый, всегда в кожаном пиджаке и при галстуке. Красивый даже, можно сказать, но… Глаз уж слишком белый, и голос немного в блеянье отдавал.
Знаменит был, кроме всего прочего, тем, что когда-то учился в одной театральной студии с Иннокентием Михайловичем Смоктуновским. От разговоров о знаменитом однокурснике чаще всего уклонялся, но, бывало, выпив рюмочку-другую (пил он крайне умеренно и с большим умом) вспоминал: «Кешка тут, в гримерке, жил два года. На костюмах спал. У него даже и трусов не было, у парикмахеров марлю брал и хозяйство заворачивал. Потом он на север подался, боялся, что туда по этапу пошлют, за плен. Я его к матери домой брал – подкормить. Пил слабо, всегда вырубался. А по бабьей части был молодец. Вообще, хорошо мог устраиваться. Думаешь, он в Ленинград-Москву как попал? Через баб. У нас на курсе и получше его были…»
Кто знал Сергеича, с ним не спорил. Во-первых, бесполезно, во-вторых, себе дороже. Заработаешь врага надолго и мелких неприятностей – немерено. А если, не дай бог, сам проштрафишься… Да как-то и не хотелось с ним ни о чем спорить.
***
Кабинет завтруппой был на стратегически выгодном месте: если открыть дверь, просматривались сразу служебный вход, курилка и выход на сцену. В театре этот кабинет, куда, между прочим, не всякому и войти позволялось, называли «КПСС» – то есть «командный пункт Сергея Сергеича».
Обычно Сергеич ко мне благоволил, но, поскольку за годы совместной работы я слышал, как он проходился по адресу, считай, всех работников театра, думаю, и для меня исключения не сделал. При этом он сохранял безупречную лояльность по отношению ко всем действующим режиссерам, которых пережил никак не меньше двух десятков.
Все режиссеры хотели его занимать из-за благородной внешности. Сергеич не отказывался: зачем терять денежку? Но просил роль с минимальным количеством слов и еще уговаривал режиссера делать вымарки. Дело в том, что у него совершенно не было памяти на текст (на что другое память была – будьте покойны), и если он даже выучивал роль к премьере, никто никогда не знал, что он отчебучит во время спектакля. Его оговорки были популярнее передачи «Вокруг смеха».
Приходишь в театр – бежит навстречу актер:
– Слыхал?
– Что?
– Сергеич вчера выдал в «Женщинах Нискавуори». Приглашал гостей к столу и должен был сказать: «Ну, теперь, когда мы ублажили наши души, пора подумать и о грешном теле».
– Ну?
– А он говорит: «Ну, теперь ваша тела УДАЛИТВОРЕНА, можно подумать о душе!»
В «Разломе», играя адмирала, он распекает своего подчиненного: «Почему вы без формы и не при палаше? Вылезли бы еще в кимоно и туфлях!» Сергеич выдал: «Почему вы без кимоно и палаша?»
В «Молве» забыл последнее слово во фразе «Здесь будет город и большая железнодорожная станция». Сказал: «Большая железнодорожная…». Задумался. И завершил: «…вокзал!»
Вы понимаете, в сочетании с его внушительностью и прямо-таки эпической интонацией это производило эффект гомерический. Он мог вырубить всю массовку, крикнув вместо «У меня есть кое-что почище веревки» – «У меня есть почище КОЕ-ЧТО веревки!». Вот я вам рассказываю – и не смешно, а мы по сцене катались!
***
Сергеич был вечным предместкома. Разбирать заявления, решать проблемы, что-то доставать, привозить, вообще быть в центре мировой жизни театра – это он обожал. Если кто-нибудь получал, допустим, путевку или матпомощь, он обычно подходил (а он всегда общался один на один очень близко, чуть ли не на ухо) и говорил значительно: «Ну, я тебе сделал…» Ему хватало, впрочем, словесной благодарности.
Каждый год перед отчетно-выборным собранием он обходил театр и всем говорил: «Все! Хватит! Больше не могу! Давай, я тебя порекомендую». Собеседник, понятно, отмахивался руками и ногами, и через несколько дней Сергей Сергеич снова принимал руководство месткомом «в последний раз».
Ну и, конечно, все, что касалось внутритеатральных отношений – дружбы, вражды, соперничества, группировок, было под его абсолютным контролем. Особого внимания удостаивались, конечно, всякого рода романы и новеллы. Надо признать, мелким стукачом он никогда не был, но выгоду свою имел хотя бы в том, что очень многие искали дружбы такого информированного человека.
Когда я уезжал из Красноярска на Дальний Восток, Сергеич отозвал меня в сторонку и сказал, как он это умел делать, тихо, значительно и слегка оглядываясь:
– Слушай. У вас там есть лимонник. Он тонизирует. Ты мне пришли сюда.
– А сколько вам прислать?
– Ну откуда я знаю, сколько нужно. Чтобы это… Говорят, помогает.
Я пообещал. Но, должен признаться, оказался сволочью: переезд, то-се, короче, лимонника ему так и не послал.
А пару лет назад в отпуск поехал я в Красноярск. Друг меня давно уже звал в свой деревенский дом – порыбачить да грибов пособирать. Зашел в театр, конечно. В театре пусто, все в отпуске. А дверь в КПСС открыта, и Сергеич там сидит. И все в том же кожане! Только похудел немного и плешь сзади решительно высунулась.
Про лимонник не спросил – видать, проблема отпала. Потащил меня в фойе, показал фотовыставку к своему юбилею. Поглядел я на фотографии, вспомнил его роли и его знаменитые оговорки в этих ролях, но не улыбнулся, а выставку похвалил.
– Вот, – сказал Сергеич, – какая жизнь. Было нас на курсе 25 человек, а кто актером стал? Ну я, ну Смоктуновский. Кто еще?..
Из песен к спектаклю «Остров сокровищ»
Ползет сырой туман. Слегка качает
Лохмотья пены грязная волна.
И чудятся в тревожных криках чаек
Погибших капитанов имена.
В порту, где бредят шхуны и корветы,
На палубы выходят по ночам
Немые и угрюмые скелеты
В тяжелых парусиновых плащах.
Полночных гостей вид
Вселяет в живых страх.
А чайки вскричат: «Флинт!»
А гром проворчит: «Прах!»
В таверне за десятой кружкой эля
Косматый боцман заведет рассказ,
Что где-то на далекой параллели
Покойник Флинт сокровища припас.
И выплывает из мрака и тумана,
И завлекает несбыточной мечтой
Зеленый остров в далях океана
И вожделенный призрак золотой.
Злодейка-судьба злит,
И карты сулят крах.
А чайки вскричат: «Флинт!»
А гром проворчит: «Прах!»
Ничья земля в неведомом пространстве
Клад мертвеца – бери его, он твой!
Холодный и веселый ветер странствий,
Как сабля, просвистит над головой.
И грянут ураганы, как органы,
Штурвал фортуны заскрипит в руках...
И скалятся немые капитаны –
Они-то знают точно, что и как.
Тут воздух с водой слит,
Тревожен сырой мрак.
А чайки вскричат: «Флинт!»
А гром проворчит: «Прах!»
Капитан Ее Величества
Когда колонна к черту в ад
Свершает марш-бросок,
Когда измученный солдат
Три дня жует песок
И раскаленный карабин
Молотит по спине,
Тогда средь марева пустынь
Я вижу, как во сне,
Ваш образ, леди, на лужайке для крокета
Иль у камина в старом замке в поздний час…
Ах, боже мой, да неужели было это?
Черт побери, ведь я сто лет не видел вас!
Когда в саванне хлещет дождь,
Когда из липкой мглы
Ты день и ночь в затылок ждешь
Отравленной стрелы,
Когда, упав лицом в траву,
Не хочется вставать,
Тогда в бреду, как наяву,
Мне чудится опять
Ваш голос, леди, словно звук виолончели,
И, как горящий газ, свеченье серых глаз…
О, боже мой, все это было неужели?
Черт побери, ведь я сто лет не видел вас!
Но, если все же пронесет
Сквозь джунгли и пески,
И если бур не разнесет
Мой череп на куски,
И если будет суждено
Мне, возвратясь домой,
Узнать: вы замужем давно,
Останется со мной
Ваш образ, леди, на лужайке для крокета
Иль у камина в старом замке в поздний час…
Ах, боже мой, да неужели было это?
Черт побери, ведь я сто лет не видел вас!
Ваш голос, леди, словно звук виолончели,
И, как горящий газ, свеченье серых глаз…
О, боже мой, все это было неужели?
Черт побери, ведь я сто лет не видел вас!
Автор: Виктор БУСАРЕНКО
