«Ну-ка, мать, плесни борща лауреату!»

Он может все: играть в кино, воспитывать шестерых детей, заниматься восточными единоборствами, совершать паломнические путешествия, собирать стадионы мыслящих людей, чтобы рассказать о своих взглядах на мироустройство. И теперь вот – писать книги, которые в книжных магазинах будут стоять в одном ряду с классиками и современниками.

Хотя самого Ивана этот факт несколько смущает. «С Шекспиром, например, меня объединяет то, что он писал так же безграмотно, как и я!» – шутит он. О том, как и почему появилась на свет книга «Песнь созвездия Гончих Псов», о книгах, которые «вырастили» его самого, а также о том, почему писателем быть интереснее, рассказывает сам Иван Охлобыстин.

– Иван Иванович, что вам все-таки ближе на сегодняшний момент: быть актером, режиссером, драматургом, священнослужителем или писателем?

– При всех моих ипостасях мне впору было родиться фокусником! Но, увы, что имеем, то имеем. Поэтому я – все то, что есть.

– О чем ваша книга, которую представляют как сатирическую прозу?

– Книга на самом деле далека от сатиры, потому что я никого в ней не оцениваю. Юмористической тоже не назовешь, потому что там много отсылов к постсоветскому апокалиптическому пространству. Она – о любви. Вообще, все книги в мире пишутся о любви. Она – о мужчине и женщине, о поиске человека в пространстве. Мы пережили такие сложные исторические перипетии, что теперь можно встретить физика-теоретика, который возит людей на такси или занимает олигархический пост… Я могу оперировать только десятилетиями своего жизненного опыта. И эту сладкую истому от пережитой в жизни сказки я пытался перенести на страницы книги. Получилось или нет – не скажу, я необъективен. Нормальный человек не любит ни свое изображение, ни свой голос в аудиозаписи – всегда кажется, что в жизни он лучше. Это базовый инстинкт. Если этого нет, значит у человека психика нездоровая. То же самое и в литературе. Тут важно, как книгу оценят люди. Но я надеюсь, что лет через десять молодая барышня или брутальный муж откроет книгу, которую много лет использовали как подставку. Прочитают, вздохнут… И, впечатленные и просветленные, пойдут по жизни дальше. Меня же тоже воспитывала литература. Я вообще процентов на 90 состою из того, что прочитал, и из того, что мне дало мое окружение. А кино – это как довесок к литературе.

– Вы готовы забросить кино ради писательской деятельности?

– Литературой мы всегда славились, нам в этом нет равных – как нашим женщинам в красоте. Да и в литературе сложнее опозориться. Тем более что нет у меня актерской гордыни, и проектов масштабных нет. Нового Тарковского я последние лет 30 что-то не встречал… Что хотел, я вроде все сделал. Все, что делается сейчас в кино, либо постыдно, либо в лучшем случае идет к середняку. Мне по возрасту уже не положено метаться с неопределенными намерениями на экране, браться абы за что – мне все-таки полтинник. А литература для меня – что-то священное, сакральное. И будет логично, если в конце концов с кино завершу и буду заниматься только литературой. Это даст мне возможность в будущем – когда люди наконец забудут, как выглядел доктор Быков, – вернуться в храм. И люди будут идти на службу не к доктору Быкову, а к отцу Иоанну.

– Вам хорошо в церкви?

– Я люблю церковь и как общественный институт, и как институт, преподающий истину. Мне там комфортно. И лишь от жадности я стараюсь хапнуть в этой жизни все. Теперь вот надеюсь, что литература даст мне буфер, чтобы я прошел этот период безболезненно. Ну а если опозорюсь… Помните, как у Кена Кизи в его романе «Над кукушкиным гнездом»? Там есть момент, когда один индеец наблюдает, как главный герой пытается вырвать унитаз, чтобы пробить им бетонную стену в психиатрической лечебнице. Индеец ему говорит: «Зачем ты это делаешь, это же бесполезно?» Тот ему отвечает: «Но я хотя бы попробовал». В финале, кстати, главный герой погибает, а индеец вырывает унитаз, пробивает стену и убегает из больницы. Так что почему бы не попробовать?..

– Знакомые ведь будут спрашивать: зачем написал книгу, с чего это вдруг?

– Я придумал, как отвечать на этот вопрос. Во-первых, я неказистый. И когда меня дети чмырят за то, что одеваюсь вслепую, я им говорю: «Это раньше меня стиль формировал, а теперь я его для себя формирую. И вообще, не смейте мне указывать – я мужчина года, по версии журнала «Гламур»!» Не знаю, чем там руководствовались, когда вручали мне этот приз. Киношные награды у меня тоже пылятся в кладовке.

А литератором я стал из-за гордыни – вот так буду отвечать. Из такой злобной, мрачной, дартвейдоровской гордыни. Хочу, чтобы, когда буду помирать, мог сказать детям, указывая на полку с моими книгами: «Вот, смотрите, как надо жить! Широко – как гармошка в растяжку!»

Если же серьезно, то приятно подумать, что в книжном магазине моя книга будет стоять по соседству с Грассом, Толстым… Если же перебирать видеокассеты, то фильмы с моим участием могут оказаться где-то посередине между непотребным кино и псевдо-арт-искусством, где по 40 минут ложка в стакане болтается в поезде «Москва – Хабаровск». Вот она трясется, и это должно у меня вызывать набор каких-то ассоциаций… Поэтому приятнее все же в книжном магазине, с приличными людьми. Не западло, как говорится!

– А почему вы в театр не идете, если есть некоторое разочарование в кино?

– К театру отношусь очень пиететно. Это драматическое искусство, а я совсем из другой области. Я прожил всю жизнь рядом с ними, театральными актерами, но никогда даже не покушался на то, чтобы на сцене что-то представлять. В театре надо жить. Они же не работают – они служат. У меня одна из дочерей так, в порядке бреда, говорит: «А может, мне актрисой стать?» Я ей говорю: «А вот ты готова получать одинаково приятные чувства от того, что ты идешь где-то на престижном фестивале по красной дорожке, и от того, что ты где-то в детском спектакле играешь роль огурца? И вот ты 30 лет выходишь на сцену в этой роли в провинциальном театре – и ты счастлива… Если есть такое творческое опьянение и готовность к жертвенности, тогда да, иди». Потому что в целом эта работа трудоемкая, неблагодарная, малооплачиваемая, семьи у многих актеров рушатся из-за многочисленных командировок и разного рода искушений. В театре много интриг, и я с детства не отравлен этой пылью. А без этого нет смысла туда погружаться.

– А сами в театр ходите?

– Вчера был на спектакле «Петр и Феврония» в театре «Практика». Я очень не люблю, когда пытаются паразитировать не религиозной тематике. Она деликатна и индивидуальна. И надо быть супервиртуозом, чтобы обойти острые углы и не навязать свое мнение. Потому что к Богу нельзя прийти, очарованным чьим-то интеллектом, обаянием. Только своим свободным путем. Только так Господь тебя принимает. Так вот, я остался очень доволен спектаклем! Это действительно что-то новое в нашем театре.

– Вы всегда носите четки. Давно они с вами?

– Всю жизнь. Хотя… ну как всю жизнь? Мы с женой поженились, когда ей было 22, мне 27. Мы были два огонька и поняли в какой-то момент, что сгорим в этом пламени любви. В звонкие 90-е было ощущение, что возможно все. И мы это утверждали самым варварским методом. И вдруг поняли, что вот так тупо и помрем. Стали искать платформу, на которой сможем стабилизировать свою жизнь. И пришли в церковь. Нашли хорошего духовника. И действительно как-то втянулись. И люди нам там понравились. Мало-помалу это стало частью нашей жизни. Потом мы все перероднились – крестный, крестная… Из всех молитв мне ближе всего Иисусова молитва. Иногда, не успевая вычитывать полное правило, я компенсирую чтением этой молитвы везде, где только возможно. Беру четки – и вспоминаю, что надо молиться. Молюсь – и вспоминаю, что надо брать четки. Благословил меня на это ныне покойный архимандрит Авель – один из признанных российских старцев. Без благословения это обычно не делают.

– В вашей книге описаны нравы и быт провинциальных городков России. Откуда вам известны такие нюансы – вы ведь житель большого города?

– Я сам деревенский, до 5-го класса под Малоярославцем жил. Это был счастливый период моей жизни. Во-первых, это детство. А во-вторых, окружение было очень комфортное. И когда в Москву приехали, она еще сохраняла свой облик. Помню, у нас в Тушино, когда оно еще не слилось с безликим массивом, продавщица на кассе говорит другой: «Лариска, у меня завтра выходной – я в город поеду!» То есть никто себя с городом не ассоциировал. В маленьких городах люди искреннее, они знают друг друга с детства, и там уровень доверительности выше, чем в большом городе. Маленькие города очень похожи между собой – и в этом есть что-то великое. Это как Вселенная. На снимке Хаббла это что-то прекрасное и цветущее. Но это так мы видим, а на самом деле там может быть каша серого цвета. Так же неприглядно может выглядеть какой-то городок. Но если погрузиться в его уют, проникнуться всем этим, ты будто прорастаешь в землю: меняются приоритеты комфорта и все другие приоритеты. Для меня это – любовь.

– Супруга прочла вашу книгу?

– Нет, но обещала прочесть. Я, может быть, втайне мечтал ходить по дому гордым, загадочным таким. Подтягиваешь треники, смотришь загадочными глазами на супругу и говоришь: «Ну-ка, мать, плескани борща лауреату!» Но на самом деле даже не говорил жене, что начал писать книгу. Потому что она меня выслушала бы и отослала мусор выносить. То есть это никак не повлияло бы на течение ее космической жизни. Оксана – это отдельный культурный и человеческий феномен. Я могу ей сказать: «Пошел я статью писать – давно уже ждут и ругаются…» А она: «А мы сегодня с тобой и чаю не попили…» Идем и пьем. В жизни очень важно срезонировать с любимым сердцем. Вот у нас это, к счастью, случилось.

Автор: Мария Донская, ИА «Столица»