Солженицын, открывший Владивосток

…Все, кто присутствовал при его встрече в Артеме, в аэропорту и потом на первой пресс-конференции на русской земле в большом зале администрации края, могут уверенно сказать: «Я видел триумфатора». В страну вернулся человек, который сохранил честность и совесть в писательском труде. И страна, которая сначала выгнала его, теперь ждала похвал.

27 мая 1994 года Владивосток стал по-настоящему открытым городом. Встреча Брежнева с Фордом собрала меньше прессы, чем возвращение Солженицына из США самолетом «Аляска эйрланз». Вообще-то самолет уже делал посадку в Магадане. Но это была только репетиция. Для истории нога великого изгнанника впервые коснулась родной земли, когда он вышел из самолета во Владивостоке. Больше сотни журналистов караулили его в аэропорту. Нас всех расставили. Протянули какие-то ленточки. Телевизионщики загнали операторов на складные лесенки. Лайнер подрулил, к нему подали трап, дверь открылась, но зияла чернотой. Там, видимо, раздвигали бортпроводниц, чтобы не лезли вперед. Вот в ней появилась львиная голова писателя и, как мне показалось, с ужасом посмотрела на скопище прессы. Как только он стал спускаться по трапу, у кого-то из фотооператоров сдали нервы и он «за первым кадром» ломанулся за ленточку. Через секунду вся пишущая и снимающая братия образовала кучу малу вокруг ошалевшего литератора. К нему тянулись микрофоны, камеры. Девицы в кокошниках с хлебом-солью были чуть не сбиты с ног.

Солженицын, несомненно, готовил речь не хуже нобелевской, но не перед этими же шакалами массмедиа ее было произносить. Но он заученно проговорил начало:

– Дорогие соотечественники, все годы моего изгнания я напряженно следил за жизнью в нашей стране. Я знаю, что я приезжаю в Россию истерзанную, обескураженную, ошеломленную, изменившуюся до неузнаваемости, в метаниях ищущую саму себя и смысл собственный свой. Я надеюсь во встречах со многими местными людьми проверить свои впечатления, готов исправить их, но хотелось бы после этих общений помочь и искать вместе с вами, какие есть верные пути, чтобы нам выбраться из нашей 75-летней трясины.

Потом все кинулись в центр города. На площади местные демократы говорили речи. Но писатель пошел не на митинг, а в более комфортную атмосферу большого зала администрации на пресс-конференцию. Все переволновались, и возникла пауза. Могу похвастать, что молчание нарушил я. Что я спросил, не помню, неважно это нынче. Вопрос так и остался в 1994 году. Были еще какие-то столь же «дежурные вопросы». Телевизионщикам не хватало изюминки. И одна бойкая дама с федерального телеканала прошипела мне на ухо:

– Пусть ваш сын тоже задаст вопрос…

Сыну было около девяти, он был румян, блондинист и очень телегеничен. Мы с женой посовещались, и наш мальчик звонко пропел в микрофон:

– Александр Исаевич, а какие книги вы читали своим детям, когда они были маленькие?

И в конце концов получил автограф «Солжа» на книжке «Архипелаг ГУЛАГ», выпущенной местным издательством.

Я и сейчас могу сказать, Солженицыну не о чем с нами говорить. Вот навещал его дома Путин, был ли наш президент достойным собеседником? Не говорить – читать надо. Нынешней молодежи не понять, что такое было году в 1975-м хранить дома растрепанный журнальчик «Роман-газеты» за 1963 год с «Одним днем Ивана Денисовича». Повесть получила Госпремию, но ее автор («жертва сталинизма», недавно реабилитированная) успел поссориться и с позднесоветским режимом. Куски из этой уже запрещенной книжки было принято знать наизусть у студентов нашего журфака.

У Солженицына много книг. Важных, серьезных, «исторических». Объясняющих, почему Россия попала под «красное колесо». Но только незлобливый Иван Денисович Шухов из ранней повести остался в памяти. И хоть сказал Шаламов, что он «в таких лагерях не сидел». Неважно. В истории остаются герои, а не лагеря.

Двадцать лет Солженицын прожил в США, но гражданства не просил и не заискивал. Он всегда стремился вернуться в Россию. Но от страны остались «рожки да ножки». Он писал: «Государственное устройство – второстепеннее самого воздуха человеческих отношений. При людском благородстве – допустим любой добропорядочный строй, при людском озлоблении и шкурничестве – невыносима и самая разливистая демократия. Если в самих людях нет справедливости и честности – то это проявится при любом строе». А что он видел вокруг, в новой России? Искалеченное тело и душу Родины.

Со временем все станет на место

– В 1998 году еще студентом я решил написать Александру Солженицыну письмо – кажется, поздравить его с 80-летним юбилеем, сказать какие-то добрые слова, – писал в материале, вышедшем в «В» после смерти Солженицына, журналист Василий Авченко. – Я читал его книги, уважал его за принципиальность, уважаю и теперь, хотя и не могу разделить его оголтелый антисоветизм, особенно проявившийся в том же «Архипелаге ГУЛАГ». Считаю, что, например, «Раковый корпус», если абстрагироваться от каких-то сиюминутных политических моментов, – это великолепная книга о человеке, о жизни и смерти, это замечательная литература.

Так вот, где-то в газете я нашел адрес – даже не самого Александра Исаевича, а некоего контактного лица в Москве, отправил письмо. Как ни странно, Солженицын вскоре мне ответил, даже прислал две свои последние на тот момент публицистические книги с автографом. Его письмо, написанное от руки, заканчивалось такими словами: «Что на меня несут всякий вздор – это неизбежно при полной потерянности и разброде русского сознания. Так будет долго продолжаться – но со временем все станет на место».