Не знаю, что сказал бы Пастернак…

Опера «Доктор Живаго», написанная Антоном Лубченко, художественным руководителем Приморского театра оперы и балета, наделала много шума еще задолго до ее премьеры, которая состоялась в немецком городе Регенсбург.

Конфликт между композитором и режиссером многие европейские, ведущие российские и почти все местные, владивостокские, СМИ называли политическим. И о самой опере в Европе писали весьма неоднозначно на фоне той истерии, которая сегодня существует вокруг России. Так что нет ничего удивительного в том, что, когда Антон Лубченко и участники творческой группы вернулись во Владивосток и решили показать «Доктора Живаго» приморской публике, интерес к постановке проявили немалый.

Первый же вопрос, заданный композитору и автору оперы Антону Лубченко, как раз и касался самых острых точек: отзывов об опере, причин конфликта.

– Как возник конфликт? Во время репетиции, – сказал Антон Лубченко. – Я посмотрел на происходящее на сцене (а шла репетиция самой нежной, интимной сцены между Ларой и Живаго) и сказал, что, если вот это, это и это не уберут из постановки, репетиция продолжаться не будет. Я не знаю, может, в Румынии во время романтических свиданий умные, образованные мужчина и женщина пьют водку, возможно. В России, где я живу, такое не принято. Поэтому я и потребовал убрать горячительное, некоторые другие детали. В ответ режиссер Сильвиу Пуркарете сказал: «Я режиссер, я так вижу, а ты вот станешь когда режиссером, тогда и делай, как хочешь, а пока стой в яме и дирижируй». Тогда уже я ответил резче, мол, хорошо, я забираю своих солистов, которые поют по нескольку партий, и спектакль идет без нас. Режиссер пошел на уступки, но через день я увидел в одной из газет статью о нашем конфликте с заголовком типа «Россия: конфликт за сценой». И уже там был политический контекст. Ну что ж, когда ко мне с просьбой прокомментировать эту статью обратились российские СМИ, уже своих эмоций скрывать не стал и сказал: «Пуркарете просто свинья». Замечу, что ни в одно СМИ я сам не звонил, просто прокомментировал, когда попросили.

Что касается отзывов об опере… Прессы было много, немало хорошей, с лестными оценками. А в некоторых статьях моим главным недостатком как музыканта называли то, что я подписал письмо в поддержку позиции президента Путина по Крыму. Вот это – политизация. Мне вообще непонятно, каким образом моя гражданская позиция относится к моей композиторской работе.

На мой взгляд, премьера прошла успешно. Артисты и вокалисты работали замечательно, были прекрасные декорации и костюмы. И величайшие стихи Пастернака, конечно. Поверьте, когда я стою за пультом и слушаю «Мело, мело по всей земле за все пределы», у меня горло перехватывает. Все это сделало постановку интересной, и никакие режиссерские изыски испортить это уже не могли.

– Но ведь режиссер имеет право на свое видение…

– Имеет. Но! В Европе – и не только там – уже давно не ставят оперы в классическом варианте. Это никому не интересно. Да, наверное, «Евгения Онегина» можно ставить как угодно: пусть Татьяна ходит по сцене с фалоимитатором, пусть Онегин и Ленский целуются… Знаете, почему? Потому что существует множество прекрасных, классических постановок этого спектакля. И их всегда можно найти и посмотреть. Режиссер имеет право сказать: есть классическая версия, а я вижу вот так. Но опера, которая ставится впервые, это другое дело. И когда режиссер делает буквально все наоборот тому, что написано в либретто, это странно.

Я являюсь автором не только музыки, но и либретто. А оно утверждено правообладателями – наследниками Бориса Пастернака.

Предположим, режиссер так видит Россию: ни шагу без водки, грязь, проститутки… Но тогда брал бы роман Пастернака, писал либретто, согласовывал его с семьей поэта и ставил спектакль под своим именем. А спектакль выходит под моим именем, но при этом получается, что никакого отношения ко мне, к тому, что я написал, не имеет. С этим я не согласен.

– Вашу музыку некоторые СМИ называли компилятивной, навевающей ассоциации с «Хованщиной», «Семеном Котко», «Носом»…

– Знаете, в моем любимом мультфильме есть слова «Кто говорит – плагиат, а я говорю – традиции», – смеется Антон Лубченко. – Но если говорить серьезно…

В Европе не любят традиционное искусство. Ни в режиссуре, ни в музыке. Как говорил Родион Щедрин, там композиторы пишут так, словно соревнуются в том, кто дальше зашвырнет скрипичный ключ.

А я не скрывал, что своей оперой хочу возродить русские оперные традиции, которые были заложены в

XIX веке и утрачены в середине xx века. На мой взгляд, наличие мелодии в музыке – это нормально, какие-то аллюзии и ассоциации – тоже нормально. Я к этому стремился, я хотел написать оперу, понятную зрителю.

– Роман Пастернака густонаселен, в нем множество сюжетных линий. Когда вы работали над либретто, что для вас было главным?

– Хочу сказать сразу: чтобы понять всю трагедию того периода русской истории, весь масштаб замысла Пастернака, всю полноту красок его произведения, не нужно слушать оперу, а нужно прочитать роман. Никогда ни одна интерпретация великого литературного первоисточника, будь то экранизация, или опера, или балет, никогда не будет тождественной оригиналу.

Кроме того, в опере невозможно было уместить всех действующих лиц. В опере Прокофьева «Война и мир» 150 действующих лиц, и каждый театр, прежде чем взяться за нее, чешет репку, где же набрать столько солистов. А я не хотел, чтобы и по отношению к моей опере театры так же чесали репку. Поэтому некоторых персонажей убрал, а некоторых, пойдя на вольность, объединил, сделав из двух-трех героев одного. Но это, кстати, согласовано с правонаследниками. Не знаю, что сказал бы Борис Пастернак, но Елена Пастернак покритиковала, но согласилась.

Главным для меня была любовь Лары и Живаго, ее я провел красной нитью сквозь всю оперу. У них ведь особая любовь, подумайте, сколько было встреч у героев, сколько дней они провели вместе? Несколько дней в госпитале, три – в Юрятино, и еще пара встреч, а потом уже только на похоронах Живаго. У каждого из них была своя семья, между каждой их встречей проходили годы и целые эпохи менялись. Но их любовь прошла через все это! Вот о такой великой любви мне хотелось рассказать, вписав ее в исторический контекст.

Все остальные персонажи, каюсь, мне казались «моржовыми», на нашем оперном языке это значит – второстепенными. Поэтому я их объединял, сокращал. Вот Виталий Ишутин поет Стрельникова и Комаровского, в образе Стрельникова я объединил и командира партизанского отряда, и Антипова… Алексей Костюк поет четыре партии – раненого, это такой архетип человека, который во время Первой мировой войны потерял все, вплоть до цели жизни… Вторая партия – предателя, это тоже некий архетип, обобщенный образ. Третья – гость на свадьбе, образ эдакого сплетника, стукача. И четвертая – писатель, образ потерявшего совесть человека. Елена Стихина споет Лару. Евгений Плеханов споет тестя Живаго. У нас будут два приглашенных солиста: Владимир Байков споет Живаго, а Андрей Попов – Сивоблюя.

– Получается, приморский зритель увидит новую версию спектакля, не постановку Пуркарете?

– Да. Над постановкой работает наш штатный режиссер Дарья Пантелеева. Это, кстати, будет полуконцертная версия. Мы не тратим на эту постановку бюджетные деньги театра, это моя принципиальная позиция. Будут небольшие декорации, костюмы, которые мы берем в аренду.

Я не считаю правильным сейчас ставить «Доктора Живаго» на сцене Приморского театра оперы и балета в полной версии. Потому что пока еще у нас нет достаточного запаса классического репертуара. Вот когда будет в репертуаре и «Тоска», и «Пиковая дама», и «Травиата», и много чего еще, тогда… Словом, за костюмами, масштабными декорациями приходите к нам 4 апреля, когда мы будем давать премьеру «Тоски». А «Доктора Живаго» пока поставим в варианте концерта.

Автор: Любовь БЕРЧАНСКАЯ