Запоздалые слёзы кукушки. Не та мать, что родила?

Подруга уезжала на пару недель и оставила ключи: «Цветы раз в три дня полить, почту из ящика вытащить, свет вечером несколько раз зажечь – в общем, создать иллюзию, что кто-то дома. Тебе ведь несложно? Я бы соседку, Катеринку, попросила – у меня хорошая соседка, молодая, вежливая, да она квартиру продаёт, боюсь, не до меня ей…»

Помочь подруге мне и правда труда не составляло, да и откровенно говоря, я даже обрадовалась возможности на три-четыре часа пару раз в неделю сбегать от семьи – почитать в тишине, попить чаю без ежеминутного «мааа!» или «Лена, а где…».

Тишину подружкиной квартиры разорвал надрывный женский вопль. Выронив с перепугу книгу из рук, я бросилась к дверному глазку. На площадке голосила дурным воплем, как в сериальных скандалах, крупная дама в пергидрольной завивке. Колотя в соседскую дверь ногой, она истерически орала: «Мать не признаёшь! Родную мать! Проклятая!» - добавляя к печатной лексике обильно непечатную. Уж не знаю зачем, наверное, по старой советской привычке «не оставаться в стороне», я вышла на площадку и попыталась успокоить буйную визитёршу. Себе на беду, конечно.

Весь пыл пергидрольной дамы – кстати, лицо у неё оказалось испитым и опухшим, а по возрасту, вероятно, мы были почти ровесницами - обратился на меня. Тесня к дверям меня пышным бюстом, дама орала и размахивала руками. Мои робкие: «Что вы себе позволяете, прекратите!» - оказывали на неё влияния не больше, чем на слона – укус комара.

Дверь Кати – с этой милой спокойной женщиной 30 лет и её 8-летней дочкой я успела познакомиться и даже прониклась к ним тёплыми чувствами, настолько симпатичными они казались – наконец распахнулась. Соседка вышла на площадку, опустив голову, ни на кого не глядя.

- Уходи отсюда. Сию минуту. Или с лестницы спущу. Ты меня знаешь! – в голосе молодой женщины звучала такая спокойная ледяная решимость, что крикастая визитёрша заткнулась, словно ей вставили кляп.

- Уходи.

- Доченька… Доченька…

- Уходи, добром тебя прошу… - Катя наконец подняла глаза, и я, поймав её взгляд, поразилась – в нём кипела ненависть... и боль.

Блондинистая крикунья средних лет ушла – пятясь, что-то пытаясь сказать… Ощущая себя ужасно неловко, понимая, что незваной попала в разгар семейной сцены, я решила удалиться незаметно, но Катя окликнула.

- Елена Ивановна, подождите…

* * *

Вообще-то Катя считает, что ей в жизни во всём везло. С даты рождения начиная…

- 1977 год. Отличное время, не находите? Уже Брежнев челюстью шамкал, и за деньги можно было купить абсолютно всё, но в то же время КПСС ещё много значила, и те, у кого были сразу два этих бонуса - партийная власть и деньги, были властелинами мира… В райцентре, куда приехал мой отец с родителями в 1975-м, как раз такими властелинами были её родители: первый секретарь райкома и директор райпромторга. Представляете? Небожители!

- Катя, я не поняла, кто это – она?

- Она… Вы с ней имели сомнительную честь сегодня познакомиться. Как нынче модно говорить, моя биологическая мать. Но назвать её этим словом – мама – я не могу. Всю жизнь мамой я звала бабушку, и менять это не собираюсь. Мать у меня одна, а она – так, никто… Вы думаете, я жестокосердная? А погодите меня судить, послушайте…

Дедушка у меня военным был. Всю жизнь по гарнизонам, из одного в другой. И мама, то есть бабушка, за ним. И сын – мой отец. В тот райцентр, где я родилась, они приехали, когда отец в девятом классе учился. Он у меня – это я вам объективно говорю – красавец! Как в советских фильмах про положительных комсомольцев: высокий, кудри чёрные, глаза глубокие, плечистый – он тогда старше своих лет выглядел. Что ж удивительного, что в него в школе девчонки влюблялись поголовно? Только папа был не из ходоков, он и учился отлично, и к девочкам всегда относился по-рыцарски. Она в том же классе училась. Мать – торгашка, отец – партийное начальство. Да она отказа ни в чём не знала, королева местная. Рожей-то так себе, но всё при ней – наряды, японский магнитофон, продукты, каких в магазин никогда и не завозили, косметика… В общем, в классе она считалась самой, как сейчас бы сказали, крутой девчонкой, с парнями кадриться начала рано, с рук ей многое сходило – при таком папаше кто скажет, что дочь-то – потаскушка?

В общем, на отца она сразу глаз положила. А он словно и не замечал её. Это задело. Как мне потом мама рассказывала (ей папины одноклассницы проболтались), она даже поспорила, что папа будет с ней гулять. Как уж там вышло, не знаю, могу только догадываться, а папе дали комсомольское поручение: подтянуть её по физике. Вот тут она и прилипла к нему, как пластырь. И домой приходит, и к себе зовёт, и на переменах глазками хлопает… В общем, спор она выиграла. Папа ведь тоже не железный – ну какой парень устоит, если девчонка сама в руки падает и кричит: бери! Всё лето и начало учебного года они гуляли. А потом… потом она залетела. Она долго отцу с матерью не говорила, а когда сказала – аборт было делать поздно. Представляете?

Советские времена, 10-й класс, дочь первого секретаря… Скандал! Точнее, был бы скандал, если бы не власть папаши и деньги мамаши. Её перевели на домашнее обучение. Отцу моему, он ведь, наивный парнишка, как положено, свататься пошёл, она в лицо букет швырнула и орала – ну вы слышали, как она орать может, - что он ей всю жизнь испортил, что не нужен, морда бедняцкая, что у неё другие планы… А папаша её моему дедушке сказал: держитесь от нас подальше, а то за изнасилование посадим.

В общем, отец мой думал, что, когда ребёнок родится, всё образуется, он ведь представить не мог, на что способны люди, причастные к «уму, чести и совести» нашей эпохи…

Я родилась в конце апреля, до последнего звонка и экзаменов сущие недели оставались. В роддоме сразу же, как в себя пришла, она от меня отказалась. Нет, никаких отказов не писала. Всё было проще и гаже. В том же роддоме за сутки до неё девчонка детдомовская рожала. Сирота. Ребёнок не выжил, и она, бедолага… Ну так папаша на главврача нажал так, что у того очки сами с ушей свалились, и меня записали как ребёнка этой сироты, а её малыша умершего – ну, понятно… В общем, вышла она из роддома вроде как ни при чём – ребёнка нет, гуляй, душа! И по документам всё чисто выходило. Только главврач оказался не совсем последняя сволочь: когда к нему пришли мой отец, мама и дедушка, меня им отдал. Как там с документами всё устраивалось, мама – бабушка, если официально, – рассказывать не любила, сказала только, что записать меня на родного отца стоило ровно столько, сколько её любимые серьги с рубинами, старинные, семейные…

Ну а на выпускном она в новом платье танцевала, смеялась, веселилась, а отец мой со мной дома «танцевал» - из бутылочек кормил, купал, баюкал… Вместе с мамой-бабушкой…

Один раз – один! – он взял меня на руки и пошёл к ней. То ли надеялся, что сердце ёкнет при виде дочери, то ли что… Зря, конечно, надеялся. Его и на порог не пустили, а она из-за двери сказала, что никакой дочери у неё нет и не было и пусть больше не является – она в Москву в актрисы едет поступать. И умотала, да. Поступила ли? Я вас умоляю… Актриса погорелого театра. Вернулась через пару лет, пошла в торговлю.

Я росла самым счастливым ребёнком на свете. Детям ведь что нужно? Только любовь. А меня так любили… Даже когда папу в армию забрали, он мне каждый день письма писал, я потом их читала, когда выросла. Дай бог каждому расти в такой любви! Бабушку звала мамой, да она мамой и была, собственно. А то, что соседки-кумушки косились, так, пока я была малявкой, меня это не волновало, а когда мне семь лет исполнилось, отец и бабушка мне всё рассказали. Я, помню, не особо расстроилась. Это потом, в подростковом возрасте, когда себя жальче всех, плакала несколько раз. Мечтала, вдруг мама приедет, ага…

Когда мне исполнилось десять лет, мы переехали. Дедушка вышел в отставку, мы в большом городе поселились. Отец? Нет, он не женился, не успел. Через год после переезда он трагически погиб. Да, мне было 11. Нелепая случайность… Осталось во всём мире нас трое – я, бабушка да дед. Дед мне не говорил, потом выяснилось, когда я переписку нашла… Он написал ей, мол, погиб отец твоей дочери, не проявились ли материнские чувства, мы ничего не просим, но ведь ребёнок… Ответ я вам цитировать не стану, я такие слова вслух не произношу.

В общем, всю свою жизнь до минуточки вам рассказывать мне смысла нет. Хорошая у меня жизнь, счастливая! Замуж вышла, дочь родила. Как я радовалась, когда поняла, что беременна, и муж был на седьмом небе – он мне из рейсов столько подарков не приво-зит, как доченьке... Ну и горя, как все, хлебнула, деда и маму-бабушку вот недавно друг за другом похоронила… А она… Она возникла два месяца назад. Из ниоткуда. В дверь позвонила. Я её и не узнала – откуда бы, спрашивается… А она с порога начала: «Доченька, солнышко!» - и в квартиру мылится. Когда до меня дошло, кто это, я её с лестницы спустила. А она стала кричать, что инвалид, что подаст в суд на алименты… Ха! Алименты. Я ей напомнила, что её ребёнок – вполне официально – умер. А я – чужая. Что у неё там за инвалидность и откуда она узнала мой адрес – мне неинтересно. С мужем созвонилась, мы сразу решили квартиру продать и переехать. Так, чтобы она уже меня не нашла. Мы, собственно, давно хотели трёхкомнатную, чтобы второго родить. А тут и повод появился поспешить. Поэтому, когда она приходит вот так в дверь ломиться, а она это примерно раз в неделю проделывает, я стараюсь не выходить. И сегодня бы не вышла, если бы не вы… Кто она мне? Никто. Контейнер для зародыша, кювеза… Можно у кювезы спросить: почему ты меня не любила, не захотела? Нет. Ну и пусть стучится. Мне-то что?

Автор: Елена РАССКАЗОВА