“ВАНЕЧКА, ГОЛУБЧИК, НАЛЕЙ СЕБЕ ПО РУБЧИК”
Кажется, он и сегодня, морской пехотинец Гладченков, готов пойти в атаку, рвануть тельняшку на груди - и вперед, на врага. Вот только где враг, кто, с какой стороны? Да и есть ли вообще?
А если нет врага, то почему из окна дома Иван Афанасьевич каждое утро видит одну и ту же картину? Зовет меня: вот, гляньте, пошли старики за своей дотацией, рады, если найдут в мусорном ящике пустые бутылки. Кто довел ветеранов до жизни такой? 20 миллионов погибших, расстрелянных, повешенных, затравленных собаками. А 150 тысяч ежегодно в России умирающих от туберкулеза - кто ответит за эти потери в мирное время?
Резок в словах, суждениях Иван Афанасьевич, не щадит разного рода “дерьмократов”. И пожелание его к Дню Победы однозначное, типа: да чтоб они сгинули. Слушаю я солдата Великой битвы, командира роты разведчиков 123-й ордена Ленина Лужской стрелковой дивизии, отмеченного орденом Отечественной войны 1-й степени, двумя орденами Красной Звезды, орденом Славы 3-й степени, множеством медалей, и как-то внутренне съеживаюсь: его правду и крыть-то нечем.
- Ощущение, что стали мы, ветераны, третьим сортом. Какое кощунство - хороним друга, провожаем в последний путь героя войны, скромно, как уж теперь смогли. Самый что ни на есть простой памятник поставили, а рядом - гранитная махина, монументальная глыба - криминальному авторитету. Горечь берет: ради чего воевали? Попраны честь, достоинство великой нации...
А еще охватывает душу беспокойство, что в мире поднимает свои знамена фашизм. Вот оно - звериное лицо национал-социализма, самой страшной философии - трагедия в американской школе города Литтлтон.
- Помню, в Эстонии освободили мы лагерь. Уходя, фашисты расстреляли пленных из трех бараков. Готовились сжечь: уложили мертвых плотным рядом, сверху - дрова, вновь расстрелянные, опять слой дров - и такой “штабель” выше человеческого роста. Рядом виселицы, ветер раскачивает повешенных. Чудом оставшиеся в живых кинулись к нам, а мы боимся руки им жать, косточки такие хрупкие, кажется, сожми в пожатии, рука и рассыплется как труха.
Скоро полвека будет, как отгремели бои, а Иван Афанасьевич до сих пор непримирим.
Как защитник Ленинграда, однажды ветеран был в День Победы в городе-герое на встрече с боевыми друзьями. Вечером пошел в ресторан, швейцар не пускает: в зале ужинает иностранная делегация из Германии. Тельняшка не затрещала на груди лишь потому, что отступил ресторанный страж порядка. Прошел Иван Афанасьевич в зал, сел к столу. Немцы культурно так шнапс потягивают, граммов по 50. Заказал Гладченков графинчик водки емкостью в 250, перелил в фужер да и опрокинул разом за Великую Победу. Туристы изумленно-уважительно крякнули: “О, mein God!”
- Фронтовые 100 грамм... Это ж надо, в газетах договорились уж до того, что не будь их, и храбрых бы не было. Да что ж вы такие неверящие стали... Мужество было в том, чтобы страх внутрь загнать. Говорят, в бою страха нет - неправда это. Перед боем сердце сосет. О смерти прямо не упоминали, другу просто скажешь, мол, если что, напиши моим. А еще когда рассказывают, вот какие чудеса героизма совершали, я вспоминаю: возвращались мы однажды из разведки по минному полю. Иду впереди, за мной шаг в шаг братишки, я и в пехоте так друзей звал. Вдруг позади - взрыв. Оступился товарищ, наскочил на мину. Я подхватил истекающего кровью друга, иду замыкающим, он шепчет: пристрели меня, ты же ничего не видишь, сам подорвешься. Как жив остался, не знаю. А только когда вышли на безопасное место, с меня не пот лил, а какое-то мыло сползало. Безрассудство? Героизм?..
На фронте встретил он свою любовь, в 1943 году, с тех пор неразлучны с Зинаидой Степановной. “Любовь от смерти нас спасала...” Иван Афанасьевич читает стихи, ей посвященные, я интересуюсь датой: там такая свежесть чувств, с такой нежностью о любимой. Оказывается, последнее написано всего год назад, и почти целая книжка - за все годы, прожитые вместе.
Три похоронки получила мать на сына, пока шел ее 19-летний мальчик по дорогам войны. Сходит к гадалке, раскинут карты: жив твой Ванюша. Жестокие ранения, контузия, госпиталь, сестричка, которая вытащила Ивана после боя, спасла от смерти. Столкнулся с ней потом случайно, думал увидеть гренадершу исполинского роста, а перед ним - пигалица, уму непостижимо, как сдюжила.
Встретился с матерью, плачет, обнимает, а сын ей - топи жарко баньку, так промерз за всю войну. Она после с разговорами: Ваня, неужто ты убивал? Убивал. Война - жестокая работа: или ты врага, или он тебя, другого не дано.
Болит душа почище фронтовых ран: подрастающее поколение о войне имеет суждение превратное, в учебниках истории о Великой Отечественной - пара глав, вот и спрашивают школьники: а правда, что войну русские выиграли благодаря американцам? А действительно шли в бой под дулами комиссаровских наганов?
Задаю и я Ивану Афанасьевичу, который сегодня своим огромным долгом считает встречи с молодежью, свой затаенный вопрос: а если завтра война, если завтра - в поход, встанут нынешние 17-20-летние на защиту Родины?
- В одной семье могут вырасти как великие патриоты, так и великие шкурники. Но я уверен: большинство молодых, как и мы когда-то, не отдаст Отчизну на поругание. Мой внук служил в армии, и когда набирались добровольцы служить на таджикской границе, он один из первых сделал этот выбор. Родители в панике. А он потом прислал мне письмо: дед, ты меня поймешь...
В школе пацаны разглядывают награды, глазенки горят, вот бы и нам повоевать. Говорю им: не приведи господь!
Знаете, чего я боюсь больше всего ныне? Что последующее поколение обвинит нас в благодушии, что мы позволили развалить Россию. И забросят могилы. И не будут помнить великих солдат великой страны...
