Война - совсем не фейерверк...
Своим ходом прошагал радист Иван Опарин от Москвы до Кенигсберга. “Нигде ни на чем не подъезжал, - уточняет фронтовик, - ну, разве что через реки переправлялись...” Он стал обладателем в ту военную пору 4 медалей “За отвагу”, одной - “За боевые заслуги”, ордена Красной звезды. Ну а уже в наши времена награжден орденом Отечественной войны, другими наградами. Но разговор наш пошел сначала не о тяготах и превратностях военного времени. Иван Опарин - и по сей день заядлый охотник и рыбак. И сегодня вернулся с рыбалки с небольшим уловом: карасики, бычки...
- Иван Григорьевич, а где у вас излюбленное место для рыбалки?
- В окрестностях села Ясного есть озерцо Табунково. Оно в общем-то искусственное и названо так, говорят, в память о милиционере, который тут утонул. Но рыба в озере развелась, попадались караси и по 400-500 граммов. А самое главное - раки водились, я по ведру порой приносил, у меня внуки очень любят раков. Да вот, как всегда, строители дорогу рядом ведут. И то ли керосин, то ли солярка в воду попала. Исчезли раки, вернутся ли?
- Ну а как охота?
- Как перебрались мы с семьей в 76-м году сюда к старшей дочери, она замужем за военным летчиком, взял охотучасток там же, под Ясным, затем другую территорию мне выделили у Заводского. Работал в аэропорту “Владивосток” по безопасности полетов, сутки через трое. Так по трое этих свободных суток и пропадал в лесу. Родился я на Урале, в Башкирии, с 12 лет охочусь. Любил на глухарей, косачей ходить. После войны вернулся на Урал и 30 лет проработал лесником. Благодарностей немало получил за сдачу пушнины, на медведя, на кабана ходил.
- И, как говорят, бог миловал: ни фашист не убил, ни зверь не задрал. А как начиналась для вас война?
- Учился в ФЗО на лесника. Призвали. Несколько месяцев учебы - и направили туда, где шли самые жаркие бои - немцы рвались к Москве. Привезли нас в Химки, оттуда уже пешим ходом на передовую. Наш
2-й отдельный стрелковый батальон отдельного тогда Уральского корпуса укрепился подо Ржевом.
- Сразу вспоминается известное стихотворение Твардовского “Я убит подо Ржевом”...
- Да, убитых там было много. Подо Ржевом я, восемнадцатилетний новобранец, и получил боевое крещение.
Мой окопчик был на высотке, метрах в 50 от штабного блиндажа. Мне было хорошо видно, как падали наши бойцы. А добравшиеся до передовой повисали на колючей проволоке... Бои шли долго, несколько раз Ржев переходил из рук в руки.
- За что вы получили первую из четырех медалей “За отвагу”?
- Приказ был краток: ночью форсировать Днепр ниже Смоленска, укрепиться на том берегу. Перебрались, не успели занять оборону - немцы бросили свои силы. И пошла тут ночная “мясорубка”. Доходило и до рукопашной. И с нашей стороны кричат: “Иван!” или “Николай!” И с той - то же самое, что за черт? Когда рассвело, поняли: власовцы. Дрогнули они в конце концов, отступили. Политрук у нас, хохол, жесткий был: “изменников Родины в плен не брать!” Вот за ту ночь, за тот бой и выпала первая “отвага”. Другую такую медаль получил за то, что раненый рацию не бросил, продолжал выполнять свои обязанности. Мне бойцы говорили, что за такое и орден Славы полагался, да не об этом мы больше думали. Вот на празднике Победы в минувшем году во Владивостоке “афганцы” как увидели у меня 4 “отваги”, а у них такая медаль в высокой цене, схватили меня и давай качать.
- Ну а орден Красной звезды?
- В боях за Оршу. Ночью велено было занять оборону, копать траншеи. Когда рассвело, и немцы засуетились, нагнали жителей из окрестных мест - тоже рыли траншеи, сооружали блиндажи. Тут же в лесу, рядом с нами, стояли и части поляков. Артподготовка перед боем длилась два часа. Видимо, наши старались облегчить участь полякам, поднять у них боевой дух. Ну, поляки и пошли в атаку смело, уверенно. Быстро продвинулись вперед к Орше. Наш батальон прикрывал их фланги, чтобы не отрезали, не окружили. Немцы, когда поняли с кем имеют дело, рассвирепели. И пошла тут такая заваруха, самолеты неистовствовали, да и на земле рубка шла жестокая. Не могли фрицы пережить, что поверженная Польша вновь поднимает голову. И поляки вынуждены были отступить.
В дальнейших боях так получилось, что батальон, в котором я воевал, отрезал противник. Немцы к нашим укреплениям подступились внезапно, ночью. Я еще складывал антенну, а из блиндажа выбежали все остальные, причем в “свою” сторону. Я слышал гортанную отрывистую речь фрицев, потом крики комбата... Схватил рацию и выскочил тоже, но в сторону немцев. Угодил в глубокую воронку. Недолго пробыл там в одиночестве, вскоре скатился туда и немецкий офицер. Сначала я оторопел, ну тут уж - кто вперед. Выхватил финку и ударил ей в грудь врага. Вскоре немец затих. Настроил радиостанцию, нащупал волну и передал: квадрат такой-то, на нас наседают немцы, прошу огня. Ударили тут наши пушки, потом и свои подошли.
В землянке я от усталости и пережитого сразу свалился спать. А тут голос комдива: “Ну, где тут герой, что огонь на себя вызвал? Покажите мне его!” Я подскочил. Комдив обнял меня, поблагодарил и вручил орден.
- А ранения еще были, Иван Григорьевич?
- Да, пару раз зацепило. Выдавали нам тогда такие бумажки-справки, которые до наших дней, конечно же, не сохранились. Я вот сейчас инвалидность имею, сберег бы бумажки, она фронтовой бы считалась. А так... Даже телефон по льготной цене не могу поставить. Телефон установить за две тысячи стоит, а по льготе - 600. Она только для инвалидов войны.
- О войне рассказы послушать любим... Хотя о ней, конечно, сказано-пересказано. Какие-то необычные случаи вы можете припомнить?
- Были и трагичные, таких, наверное, более всего, и счастливые, трогательные, и такие были, и... потешные даже. Всякие. Вот припоминаю, когда Минск уже взяли, шли дальше. Немцы, оставляя села, поджигали их и драпали на автомашинах. Мы, перерезав дорогу, ставили им заслон. Порой к нам из лесов выходили партизаны. Лето, а они в полушубках, рваных валенках. Один раз - немцы уже приближаются - начала бить наша артиллерия. Да больше по нам. Я стучу по рации, чтобы они замолчали, но стрельба продолжается. Ко мне подбегает лейтенант с пистолетом и кричит: “Передай, пусть прекратят, или я тебя пристрелю!” Хорошо, за меня заступились: “Сержант-то при чем? Без радиста нас оставишь”. Меня все-таки услышали, прекратили обстрел.
Форсировали Неман, там река на два рукава распадается. Мы перебрались, а тылы не смогли. 12 суток пробыли в окружении. В Польше картофель у селян хранился в длинных буртах, прикрытых соломой. С одной стороны мы к этому картофелю добирались за пропитанием, с другой немцы. Есть-то надо было и тем, и другим. Потом кавалеристы к нам прорываться стали. Самолеты вражеские заходили в пике и бомбили их. Разворотили одну сельскую пасеку. Пчелы обезумели, а там рядом оказались командир кавалеристов и его адъютант. Адъютант завернулся в плащ-палатку с головой, а командира пчелы жгут. Он давай вырывать плащ-палатку у подчиненного, кричит: “Я тебя пристрелю!” А тот ни в какую не отдает, разъяренные насекомые страшнее фашистов и командирского гнева ему показались. Война, бой идет, а посмотришь на такое - смех разбирает. А рядом - трагичное. От взрывов снарядов песок в траншеях сдвигался. Меня, помню, его массой вытолкнуло с радиостанцией, кого-то, наоборот, придавило.
- Ну а в последние дни война для вас что преподносила?
- Расскажу об одном случае при взятии Кенигсберга. Там были форты, мосты убирались к городу. Нас послали в разведку. Подбираемся к одному форту, видим - белый флаг. Сдаются фрицы. Бывало, что они фанатично стояли до последнего. А тут опустили мост по нашему приказу, выходят группами, офицер командует, много их выбралось из подвалов, а нас - всего двенадцать... Но я уже по рации сообщил командованию, вот-вот подойдут остальные.
А возле другого форта выводили да выносили вусмерть пьяных немецких вояк. Там прощально накрытые столы ломились от яств и бутылок. Похоронный пир себе устроили. Но были случаи, когда внезапно протрезвевший немецкий офицер выхватывал вдруг пистолет и стрелял в наших. Вот это была горечь - погибнуть, когда уже, можно сказать, война окончилась.
Там, в Кенигсберге, точнее, чуть дальше, в Пилау, для Ивана Опарина закончилась война, но не служба. Ее он продолжал уже в морской форме до 47-го в Кронштадте. “Из ада да в рай попал”, - вспоминает он. Такой ему показалась нефронтовая служба. Демобилизовавшись, как уже говорилось, вернулся на родину и работал лесником, ведь и учился именно этой профессии в ФЗО. И тут уж он свой талант охотника проявил сполна. Впрочем, и на войне ведь время от времени прикладывался к снайперской винтовке, “охотничал”, и небезрезультатно. Пенсия у него до недавнего времени была 600, в начале этого года до 800 подняли. А жене, Анне Степановне, увеличили на 5 рублей. Была 300, сейчас 305.
- Иван Григорьевич, вот говорят, что война была самым тяжким испытанием. А что вы думаете о нынешней жизни?
- Песни раньше были очень душевные. Как “Землянку” услышу, слезы на глаза наворачиваются. Сто граммов приму - и сам попеть люблю. А вообще-то мы народ такой - никогда не сдавались...
