Сквозь косой дождь

“...Бежала как по воздуху, с лицом как май распахнутым, и вьющиеся волосы казались рыжим пламенем. И только дыма не было, но шла волна горячая, она бежала нежная, красивая, парящая”. Откуда-то из глубины сознания всплыли подзабытые строчки, рождая давно забытое ощущение. Еще с минуту Катя пыталась припомнить автора, сбрасывая остатки сна. И резко дернулась, с недоумением глядя на свои неподвижные ноги. Она никогда не вела дневник, но теперь время от времени брала в руки толстую тетрадку в клеточку. Ей одной она могла доверить свои истинные мысли и обуревавшие чувства. Аккуратным почерком Катя отстраненно писала о своей жизни, в которой однажды остро отточенным лезвием судьбы была прорезана безжалостная грань.

Май 94-го года. Помню наш первый выезд на машине за город. Как я гордо поглядывала на прохожих из окна собственного автомобиля! На Шаморе побродила по берегу, потом занялась обеденным столом, раскинула скатерть-самобранку. А Борис в упоении возился с машиной: что-то тер, подкручивал, включал-выключал радио. 12-летний сын вертелся рядом с ним, и я еще подумала - вот удивительное дело, как “колеса” могут по-новому сцементировать семью.

Уже давно наши домашние разговоры крутились вокруг обыденных тем: заработок, покупки, школьные оценки сына. Я даже и не помню тот момент, когда мы перестали с мужем быть интересны друг другу. Я привыкла выплескивать эмоции среди подруг, он оживлялся лишь в компании, да еще приняв рюмку-другую. И тогда он казался мне глупым, смешным. Хотелось громко кричать: я достойна другой жизни!

В душе клокотала грусть...

1 июля 94-го года. С утра мои развели в доме суету: шумел пылесос, с кухни тянул аромат жареной картошки. Громким шепотом Борис урезонивал Даньку: не греми, маму разбудишь. А я лежала и уговаривала себя, ну смирись, не заводись, как-никак праздник сегодня. И тут же горько усмехнулась: 15 лет совместной жизни - праздник?! Наверное, по этому поводу муж явился вчера “чуть тепленький”: на работе отмечали день рождения сотрудницы. Теперь вот старается. Не знаю, когда он мне противнее: вчера - залихватски-веселый или сегодня - виновато-тихий. С трудом уговорила себя не злобствовать. Выходя из спальни, натянула праздничное платье.

Август 94-го года. Ездили с друзьями на пикник. Семеновым взбрело в голову ночевку устроить на даче. Борис как заговорщик стал им подмигивать, мол, уговаривайте сами. Я психанула: забот полон рот, стирка, уборка, Данька еще в школу не собран, этому лишь бы веселиться. Меня еще мегерой выставляет. Слышу, муж с сарказмом, в пустоту: “Ну все, губы поджала, молчанка на неделю мне обеспечена”. Зло отпарировала, как же, не выпил, значит, день впустую прошел. Он маханул в машину, резко рванул с места. Мне же ничего не оставалось, как ехать на семеновскую дачу.

Как он меня уже достал...

Октябрь 94-го года. Данька дерзит, огрызается, наверно, подкатил переходный возраст. Борис же потакает ему во всем. Пришла с работы. Как всегда, учебники разбросаны, на кухонном столе грязные тарелки. Папа спокойно смотрит футбол. Ему трын-трава. Выдала сыну по первое число: “Что, хочешь, как отец, всю жизнь гарцевать, ни забот, ни обязанностей”. И вдруг в ответ: “Зато он добрый, веселый, а ты злая, злая, оставь нас в покое”. Я ударила Даньку по губам, Борис кинулся ко мне, схватил за руку. Разразился скандал. Поставила условие: или Борис делает соответствующие выводы, или собирает вещички.

Муж перестал быть человеком мужского рода, скорее среднего - Оно.

Пусть Оно наконец-то задумается...

1 января 95-го года. Новый год встречали дома с друзьями. Первого к вечеру отвезли Семеновых домой. Выпили кофе, Анна с Олегом горазды куражиться, все-таки открыли еще бутылку шампанского, как я ни возражала. Уговорили и Бориса выпить бокал. Он как-то странно на меня взглянул и хоть никогда не употреблял, будучи за рулем, тут выпил.

Пожалуй, назло мне...

Машину занесло на повороте, я помню яркую вспышку света и пронзительную боль. В себя пришла на больничной койке, после операции, рядом сидел Борис, у него - ни царапины. В голове крутилась единственная мысль: слава богу, Данька у бабушки.

Март 95-го года. У меня раздроблены кости тазобедренного сустава. Впереди еще две операции. Только к чему? Диагноз безжалостный: неподвижность. В лучшем случае - я буду передвигаться на костылях.

Сын у родителей, Борис появляется у меня каждый день. Просила его не приходить, молчит. Его виноватость убивает хуже всякой боли.

Спасибо тебе, Борис, за все!..

29 апреля 95-го года. Первый день дома. И первый сюрприз, повергший в ступор. Оказывается, Борис, починив машину, продал ее и буквально перед моей выпиской купил новую. “А деньги?” “Дом был пустой, подрядился ночным сторожем на стоянку, да еще подрабатывал как автослесарь”. А я-то не могла понять, почему у него такой измученный вид, гадала, то ли чувство вины загрызло, то ли женщина появилась.

Во мне шевельнулась жалость...

Поздно вечером, когда Даньку наконец-то отправили спать, вторая неожиданность. Борис произнес: “Давай поговорим про нас двоих, как дальше жить будем”. Сердце оборвалось: за этим объяснением - мое одиночество. “Столько молчали, отложим еще на неделю”.

Струсила...

Июнь 96-го года. Занималась смешным делом: рассортировала фотографии, собираю семейный альбом. Если б так можно было склеить заново всю нашу жизнь.

Невероятно, какие мы были с Борисом улыбчивые! Ну почему люди с годами становятся жестче? Вспоминаю наши конфликты. Пыль до небес, и ведь все из-за пустяков.

Какое, оказывается, неожиданное может быть путешествие - внутрь себя. Но каждый раз дохожу до определенной точки: я просто обязана его освободить от себя. Он живет рядом со мной из чувства жалости. Данька подрастает, как-нибудь протянем на мою пенсию. Ведь если не катастрофа, мы бы точно разошлись.

Сейчас, когда я пытаюсь повкуснее приготовить, отутюживаю рубашки, жду его с работы, расспрашиваю, сама делюсь, что читала, что смотрела по телевизору, Борис как будто втягивает плечи. Конечно, он расценивает мое поведение однозначно: жена-инвалид ублажает, чтобы удержать рядом здорового мужа.

Сиротливое одиночество вдвоем...

Июль 96-го года. Борис уже не просто выпивает, а самым настоящим образом пьет. Я успокоилась, решение принято. Собираю таблетки, благо, они под рукой, сильнодействующие. Разом принять, вот и развяжется гордиев узел.

В тетради в клеточку это была последняя запись...

Борис от встречи долго отказывался - к чему ворошить прошлое. А потом позвонил, предложил увидеться дома. В машине он скупо рассказывал, как случайно обнаружил дневник жены, читал утром на работе. Больше всего взбесило “Оно”! А долистав до конца, лихорадочно кинулся звонить, но телефон молчал. Не помнит, как добрался домой. Жена вроде спала. И долго не могла сообразить, что он там кричит про любовь и трясет ее как грушу.

За окном барабанил косой дождь...

Р. S. Наш разговор с Катей и Борисом затянулся. Можно было бы еще много рассказывать, как заново они строили свои семейные отношения. Но это уже совсем другая история.