На край света

Ровно 120 лет назад, в 1883 году, началось большое морское переселение русских людей в Приморье. Тысячи людей, бросив родные места, плыли морем – за новыми землями? За счастьем?

Интересно, что делали в эти июльские дни те первые переселенцы? Спешно строили хаты? Обустраивали колодцы? С тревогой вглядывались в первые огородные всходы? А лето, как назло, выдалось ужасно засушливым…

Но лучше по порядку.  13 апреля 1883 года в порту Владивостока бросил якорь пароход “Россия”, и на берег сошла шумная толпа – мужики, бабы, малые дети и старики в поддевках, свитках и армяках, жутко умотанные тяжелым 40-дневным морским переходом. 733 человека. 30 апреля вслед за “Россией” пришвартовался пароход “Петербург”, на его борту еще 810 пассажиров - первые партии переселенцев, прибывших морским путем. На “зелэный клин”, как говорили на украинский манер. Именно морем, а не посуху, планировалось наконец-то заселить дальневосточные земли массово…

Еще немного времени, и эти люди, погрузив скарб на телеги, тронутся в дальний путь, в глубь края. Туда, где их никто не ждет. Где еще толком нет дорог. Но придирчиво оглядывая чужие окрестности, они будут выбирать место, где предстоит жить им и их детям, внукам. Ведь назад пути нет…

Мы сидим в домашней библиотеке моего отца, Сергея Филипповича Крившенко, литературоведа, профессора, доктора филологических наук. Он всю жизнь по крупицам собирает историю освоения Дальнего Востока, в основном ту, что отражена в литературе – исторической, документальной, художественной.

На диктофоне крутится пленка: “Еще в детстве от бабушек и дедушек доводилось слышать рассказы о том, как шли морем, какие страны видели, что пережили. Но эти рассказы остались как мираж: вроде было и вроде не было. Еще говорили: а вот такая-то семья прибыла в Приморье “на французе”. Почему “на французе”?

Потом с годами все прояснилось: дед по матери прибыл в 1883 году с первым пароходом “Россия”. Дед по отцу – в 1889 году французским пароходом “Кантон”, зафрахтованным Обществом Добровольного флота. Получается, и в самом деле “француз”. Мои поселились в нынешнем селе Григорьевка. Сотни других разбрелись по краю,  собственно, тогда было основано сразу множество сел: Жариково, Павловка, Воздвиженка, Покровка, Борисовка, Раковка, Городечное, Ивановка, Николаевка, Майхинское и другие.

Но вот в библиотеке им. Ленина довелось взять в руки книгу уникальную: “Сборник главнейших официальных документов по управлению восточной Сибирью. О кругосветном переселении в Южно-Уссурийский край и устройстве там 1-й партии переселенцев, отправленной из Одессы в 1883 году”. Издание 1884 года, г. Иркутск.

По-чиновничьи аккуратное, точное описание – как вербовали желающих, когда отплыли из Одессы, что везли с собой, а что погрузили на грузовой пароход “Кострома” (вышел тоже из Одессы 8 марта 1883 г.), как проходило плавание. И точный список всех! Вглядываюсь в фамилии – да ведь в Григорьевке и сейчас есть эти фамилии, значит, живы потомки первых переселенцев. Вот лишь фрагмент: «Антонченко Онуфрий, число душ – 2 мужских и 5 женских. Антонченко Семен, 3 муж., 1 жен. Дрань Максим, 1 муж., 1 жен.,  Дяба Кирилл, 2 муж., 2 жен...». Помню,  в детстве, в 30-х годах, у меня был первый друг – Дяба Степа. И с Пантелеем Дроздом в школе учился. А вот в списке и мой прадед по матери – Семен Усенок, 25 лет. И его семья: Анна – 25 лет, Михей – 3 года, Агафья – 5 лет, Марфа – 1 год. Молодые были, полные сил. И не боялись же везти с собой детей. А Крившенко Мартын, мой дед, прибыл сюда “Кантоном” в 1889 году, было ему 17 лет. В Григорьевке и поныне живет мой двоюродный брат Дмитрий Петров, там и его сыновья с семьями. Потомки первых переселенцев…”.

В ПОИСКАХ СЧАСТЬЯ

Попробуем примерить на себя: люди бросали все – дома, родных, обжитые деревни. И ехали в безвестность. От хорошей ли жизни? Помните, у Бунина – “На край света”, печальный и пронзительный рассказ. Как раз про переселение вот сюда, в наши места. Горько плачет дивчина Зинька, прижимая к глазам рукава сорочки: с переселенцами уходит на новые земли и ее любимый, не быть им теперь вместе. Другая семья оставляет старого деда доживать в хате при новых хозяевах, потому что вряд ли он вынесет морской переход. И вот они уходят навсегда…

Сухие строки разных документов и отчетов рассказывают о том же, но совсем в другом ключе. Например, по свидетельству начальника переселения Федора Буссе, губернаторы Новгородской и Екатеринославской губерний сообщили, что желающих переселиться там не нашлось. Зато откликнулись крестьяне Полтавской, Черниговской губерний.

И вновь строки отчета. “Первый пароход “Россия” вышел 1 марта 1883 года из Одессы. На борту – 794 человека. В порту в Суэцком канале оставили больных 51 человека. Родилось в пути 5 человек, умерло 15”.

Ну не удивительно ли? – в такой тяжкий путь, через моря и океаны, отправлялись женщины на сносях. И рожали – прямо на пароходе.

Об этом первом рейсе остались хоть и весьма точные, но эмоционально скудные сведения.

Зато чуть позже, в 1889 году, с очередной партией таких же переселенцев на пароходе “Кантон” отправится в плавание врач, знаменитый писатель и путешественник Александр Васильевич Елисеев. Его перу принадлежат уникальные документальные и при этом полные внутреннего драматизма очерки – “По белу свету”. О необыкновенной выносливости русских людей. И о чудовищных испытаниях, выпавших на их долю.

“…Во время этого плавания в первый раз мне удалось наблюдать несколько сот русских людей, никогда не выходивших из родной деревни и сразу перенесенных под тропики. …Но и при таких тяжелых климатических условиях русский человек переносил все лишения в общем так хорошо, что приходилось только удивляться…”.

И все же Елисеев не может не отразить всю правду.

“Особенно тяжело стало нам на третий день плавания по Красному морю. Реомюр тогда даже в полночь показывал +28 (35 гр. по Цельсию. – М.И.), абсолютный штиль обусловливал страшную духоту и сырость воздуха. …Можно себе представить, какова атмосфера была тогда в трюмах, где спало несколько сот человек?! Не разбирались тогда ни пол, ни возраст, никто не стеснялся в одеянии, не только дети, но и взрослые ходили без рубах и, несмотря на то, обливались потом.

Самыми тяжелыми для нас днями были 7, 8 и 9 июля, когда с пустыни Аравии подул самум... Этот ветер не освежал, а буквально обжигал северных жителей, переходивших в июльские жары Красное море, накаляемое двумя пустынями. Июля 8 начались солнечные, или, скорее сказать, тепловые удары, под вечер почти одновременно пало трое человек в трюмах, с трудом … нам удалось отстоять их”.

9 июля беды продолжались.

“В 10 часов утра начались солнечные удары и на палубе, преимущественно у детей, большинство их мне удалось также отстоять, но четверо малолетних ребят были вынесены из трюмов без всяких признаков жизни…

В этот тяжелый и памятный день к полудню у нас было пять смертных случаев, и я готовился потерять еще несколько человек… К нашему счастью, после полудня мы подошли к острову Периму, из-за скал которого прорвалось освежающее дыхание океана…”.

И тем не менее ситуация оставалась трагичной: на пароходе вспыхнула эпидемия кори, от которой начало умирать ежедневно по двое, трое детей. В распространении эпидемии отчасти были повинны и сами переселенцы: трюмы представляли собой страшную, “грязную клоаку”, - как печально отмечает Елисеев, а заболевших детей скрывали всеми силами…

“Убедившись в самом начале, как тяжело действует на окружающую толпу более или менее торжественная обстановка так называемых “морских похорон”, мы стали производить их тайно, выбрасывая детские трупики, обшитые парусиною, с балластинами на обоих концах, из окна одной каютки при помощи длинной доски. Никто из посторонних, кроме близких родных покойного, не присутствовал при этом печальном акте, хотя временная остановка машины, которую мы производили при опускании трупа в воду во избежание подвертывания его под лопасти винта, давала знать всему населению “Кантона”, что в этот момент опущен на дно один из его сограждан…”.

Но вот пройдены самые знойные широты, позади и страшная качка – еще одна напасть, измучившая сухопутных пассажиров. Позади страшный тайфун, во время которого “две переселенки разрешились от бремени, когда пароход бросало как щепку, и мы должны были привязывать рожениц”. И что же?

“В первое же воскресенье мы организовали импровизированный праздник: на ют были вызваны парни и девицы, которые начали петь песни, мало-помалу перешедшие в общее пение собравшейся толпы, откуда-то появились доморощенные музыканты со скрипками, бубнами и гармониками, под звуки которых некоторые побойчее из молодежи начали лихо отплясывать “Русскую” и «Казачок»… Для увеличения возбуждения кают-компания выставила ведра два красного вина для мужчин и подносы с лакомствами для женщин и детей…”.

Это ли не свидетельство превосходного душевного состояния и редчайшей выносливости этих мужественных людей, о которых не без гордости пишет Елисеев?

Еще несколько тяжких дней – и пароход вошел в бухту Золотой Рог.

И РОДНЫХ КАМУШКОВ В МЕШКЕ

Во Владивостоке первые переселенцы получили кое-какое материальное вспоможение от переселенческих властей: скот, купленный в Китае, провиант, семена. Но и привезли с собой немало: колеса, кухонный скарб, вплоть до ложек и кружек. Кое-кто – вот уж дальновидные хохлы! – прихватил камней для “гнета” в кадки с квашеной капусткой: вдруг в далеком краю не будет?!

Двинулись в путь. Но прибыли только 3 июня! – поздно, ничего толком не успели посадить. Да и нужно было осмотреться. Поселились в шалашах, быстро строили хаты и, по свидетельству Буссе, построились почти все. Причем в первый же год родилось в разных селах 60 младенцев! 

Но незнакомые места таили неприятные сюрпризы. В первый год все, что успели посадить, гибло от засухи. А вот как пишет о тех, кто поселился в Григорьевке, писатель Г. Муров, побывавший в тех местах чуть позже, в 1896 году. Первой же осенью вспахали часть долины, но пришла весна, и Чахеза разлилась по долине, потопив все пашни. Ведь крестьяне поначалу выбрали для усадьбы место поближе к реке, которая могла служить водопоем. Увы, пропали и засеянные пашни, и зерно, отпущенное казною. Многих ждала явно голодная зима… Бедствующие крестьяне обратились к начальству, однако в ответ получили лишь гневную отповедь – за неумение хозяйствовать.

Чуть позже, с 1887 года, вместо “подъемных” в натуральном виде власти стали-таки выдавать переселенцам по 600 рублей ссуды с рассрочкой на 30 лет, и это позволило многим неплохо потом обустроиться.

Но что пришлось пережить первым – одному богу известно…

РАЙ НА ЗЕМЛЕ?

Так что же манило их туда? Почему этот клич “на край света”, “на Амур” (так тогда называли весь юг Дальневосточного края), который разнесся во многих уголках святой Руси в конце позапрошлого века, - будил в душе многих тысяч русских людей “дух бродяжничества и переселения”? Авантюризм? Отчасти, иначе как бросить все и двинуться в неизвестность. Нищета? Именно так считал Бунин. Но и кое-что другое.

“Спросите любого переселенца, - размышляет путешественник Елисеев. – Вы получите всегда ответ оптимиста. “Амур – страна вольная, богатая, хлебородная… Земли сколько хочешь, лес строевой, реки рыбные, оброчины никакой”. …Слишком заманчива для русского человека сладкая перспектива – побродить по свету и поискать за тридевять земель себе счастия, которого он не мог найти у себя дома…”.

И люди шли и шли, тысячи и тысячи, сушей и морем. Поливая потом и слезами эту землю, радуясь своим простым радостям…

“Глядя на эти возы, нагруженные незатейливым скарбом и крошечными грязными детишками, на этих истрепанных мужиков и баб, как-то грустно становилось за этих бедных людей… Но эти жертвы не бесполезны, думалось мне. …Принося с собою русский дух и культуру, эти грязные оборванные переселенцы составляют собою тот краеугольный камень, на котором твердо будет покоиться русское владычество в этой далекой нашей окраине…”.

Горько сознавать, что сегодняшнее внимание центра к нашему краю нередко ограничивается хоть и красивыми, но, увы, пустыми словами. Земли эти пустеют… И, очевидно, вновь нуждаются в державной заботе. Земли, освоенные предками ценой таких трудов и потерь.

Автор: Марина ИВЛЕВА, «Владивосток»