«И так я однажды покаюсь...»

 17 сентября этого года приморскому поэту Геннадию Лысенко исполнилось бы 60. Он рано покинул этот бренный мир. Почти как в песне Высоцкого: “На цифре тридцать семь с меня в момент слетает хмель. Вот и опять как холодом подуло: под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль, и Маяковский лег виском на дуло...” Но не хочу, чтобы создалось впечатление, что в этом месте автор пытается поставить знак равенства с великими мира сего во всем. Нет, конечно, у каждой личности свои масштабы. Однако поколение приморцев 70-х теперь уже прошлого столетия лирика героя этого повествования волновала и радовала, согревала и тревожила... Нынешнему же - почти неизвестна.

Дескать, бражничал, дескать, куражил...

В помещении Приморского отделения Союза писателей России на подоконнике лежит мемориальная доска. Поднимем газеты, которыми она прикрыта. Рельефно выделяется хорошо узнаваемый для тех, кто знаком был со стихотворцем, бюст, начертаны слова: “Я поэт от России...” Геннадий Лысенко». Как давно она здесь? Оказывается, решение коллегиального органа Союза писателей об увековечении памяти приморского поэта принято еще в начале 90-х. Было задумано изготовить мемориальную доску и установить ее на здании Приморского отделения Союза писателей. В гипсе мемориал выполнил скульптор Эдуард Барсегов. Начались переговоры с Дальзаводом, с тем самым, где в свое время работал и Лысенко, чтобы отлить доску хотя бы из чугуна. На бронзу отыскать деньги было сложно. И, наверное, при определенной настойчивости проблему эту решить было можно даже в те трудные годы бурно покатившегося по стране кризиса. Но неожиданно возникли другие сложности - крутые разногласия в самом Союзе писателей. И это было тоже отражением того времени, ведь страна тогда только-только вдоволь “нахлебалась” малодоступных ранее суверенитета, свободы, демократии... Не буду приводить чьи-то мнения или чьи-то имена. Просто скажу, что разногласия возникли такого плана: поэт-де бражничал, куражил, со всеми вытекающими отсюда последствиями, а мы-де его бюст да на святую стенку. Нехорошо...

И благое дело заглохло. Помнится, и о Есенине, которого по сей день считают “душой России”, было немало подобных высказываний, Маяковский “по трезвости” даже обозначил великого мастера лирического слова “забулдыгой-подмастерьем”, а себе место уготовил рядом с Пушкиным (“Пушкин, подвиньтесь, я стану рядом...”). Такие же противоречия разрывают и память о другом большом поэте России - Николае Рубцове. В Санкт-Петербурге есть центр рубцовской поэзии, а в Артеме, например, создана Рубцовская горница, имеются подобные творческие формирования и в иных регионах страны. Огромное множество людей чтит этого проникновенного певца Руси (“Россия, Русь, храни себя, храни...”). А вот в Вологде, где долгое время жил Рубцов, литераторы разделились на два лагеря. И один из них кликушествует то же самое: “Дескать, бражничал, дескать, куражил...”

Поэма в конверте с характерным штемпелем

Да, Геннадий Лысенко далек от образа идеального, положительного во всем героя. Все в нем было на грани: и поэтический талант, и неуемность натуры, и дерзость, мятежность характера, и ранимость, незащищенность души... Вот как состоялся его поэтический дебют. В 1966-м редактором краевой молодежной газеты “Тихоокеанский комсомолец” назначили Льва Князева - журналиста, а впоследствии известного в крае литератора, много лет пробывшего на посту ответственного секретаря Приморского отделения Союза писателей. В один из прекрасных дней (1968) пришло в молодежку письмецо, откуда - не указано. Но опытным глазом Лев Князев по штемпелю определил - из зоны... В конверте обнаружили поэму “Владивосток”. Прочитали (в “ТОКе” работал тогда и известный приморский поэт Илья Фаликов) - удивились: а ведь здорово написано! Князев отдал команду: опубликовать полностью на первой полосе. Так впервые в Приморье прозвучало это имя - Геннадий Лысенко. Лев Николаевич сейчас вспоминает об этом моменте с улыбкой: “Конечно, шли мы на определенный риск. Высокие партийные чины могли взгреть нас по первое число: чего это вы зека в комсомольской газете печатаете?! Но - обошлось... Кстати, поэма получила массу восторженных и просто хороших, теплых откликов. Так что для Геннадия это была своего рода первая путевка в жизнь».

Освободившись, пошел Геннадий Лысенко матросом в портофлот. “Растет за кормою бурун, и ветер нездешний крепчает. За сколько сменившихся лун меня океан укачает?” Или: “А было так: под шорох льдин над берегом в хрустальной вазе стоял октябрь. Листва осин держалась на энтузиазме...” Еще одну путевку в жизнь получил Геннадий Лысенко на иркутском семинаре литераторов, проводившемся в 1973 году. На том семинаре приморские прозаик из Артема Александр Плетнев и поэт из Владивостока Геннадий Лысенко, тогда еще малоизвестные, имели оглушительный успех. И дальнейший путь был обозначен теперь ясно и четко.

«И у меня есть город...»

Поэтика труда занимает в творчестве Геннадия Лысенко значительное место. Таково было веление времени, таково было требование апологетов социализма. Плохо это или хорошо, судить трудно. Тогдашняя идеология преследовала таким образом свои цели: и через поэзию пропагандировать любовь к труду (сейчас это именуется “занятостью населения”). Перечитываю спустя десятилетия его “производственные” вирши. Стихи искренние, чистые, нет в них и грамма конъюнктурности. Это тоже судьба Лысенко - горнорабочий, обрубщик стали в литейном цехе Дальзавода, матрос портофлота, ученик вечерней школы (тоже штрих в трудовой биографии)... “Обрубка стали: гулкий звон чеканки, багровый дым и пыль не продохнуть...” “...Я шагаю в свой цех и шаги пятилетки на обычные метры шагами делю».

Но, пожалуй, больше все-таки трогают, цепляют душу иные строки. “И у меня есть город, весною, рано-рано, распахнутый, как ворот, на горле океана». Так мог бы сказать любой житель Владивостока, влюбленный в улицы, дома, морской берег с кораблями у причала, сопки и туманы. Но сказал именно он.

Удивительно, но порой даже иное четверостишие, вынутое из стихотворения, представляет собой как бы законченное произведение: “Какой-то растерянный холод, какой-то рассеянный свет. И тянет, как в юности, в город продетый сквозь улицу след...” А его обращения к женщине? “Снова сердце кровью обольется над прорехой в собственной судьбе - так я и не выкопал колодца; а мечталось (помня о тебе), чтоб тебя (такое возомнится!) из своих (иначе и не жить!) из ладоней, как больную птицу, ключевой водою напоить».

Первая книга поэта имела знаковое название - “Проталина”. Да и, пожалуй, вторая (кстати, изданная в Москве) тоже - “Листок подорожника”. Какой точный образ! Ведь настоящие стихи очень часто - это тот самый листок, приложенный к душе, заживляющий ее... Сборник “Крыша над головой”, дающий наиболее полное представление о творчестве Геннадия Лысенко, вышел уже тогда, когда крышей над головой прекрасного поэта, рано ушедшего из жизни, была, образно говоря, сыра земля-матушка. В этот сборник намечалось включить и прозу, к которой пришел Лысенко в последние годы жизни. Но по неким субъективным причинам это сделано не было. Были выпущены также книги “Меж этим и тем сентябрем”, “Зовется любовью”.

«Кто кончил жизнь трагически, тот истинный поэт»?

Я был знаком с Геннадием Лысенко, но не был так уж дружен с ним. И встречались мы не очень часто. Но когда из Владивостока позвонили мне в Артем и сказали о трагическом уходе из жизни Геннадия, скажу честно: я помянул ушедшего в мир иной и плакал от необратимой потери... Было это в августе 1978-го (родился в 42-м). Я присутствовал на похоронах, крайком КПСС запретил хоронить с музыкой и произносить речи при погребении (поскольку - самоубийца). Но набравший тогда, как и Лысенко, силу и известность Александр Плетнев презрел последний запрет. Сказал-таки свое слово, краткое, но яркое и проникновенное. Слово, идущее от души. А какая-то сравнительно молодая еще женщина положила в гроб с телом поэта листок подорожника...

Меня тогда мучила (да и сейчас еще мучает) необъяснимость этого его последнего шага. Запутанные отношения с женщинами и дружба с Бахусом? Нелады в семье? Что-то еще? Ведь у мужчин начиная с “христова возраста” и лет до сорока - обычно очень сложный период... Но ведь Геннадий Лысенко был на гребне успеха, выпадавшего далеко не каждому из приморских литераторов. Без всяких оговорок был принят в Союз писателей, выходили книги, в Приморье его ценили, знали и за пределами края, а накануне его смерти опубликовала подборку стихов Лысенко “Правда”, а это была хоть и насквозь идеологизированная, но как-никак - “газета № 1”. Да, бражничал, да, куражил... Лев Князев вспоминает такой эпизод. На одном из творческих семинаров в Хабаровске устроили литераторам прогулку на теплоходе по Амуру. И вот в узком проходе судна столкнулся Геннадий с председателем Союза писателей СССР Сергеем Михалковым. “Ты кто?” - безапелляционно спрашивает Лысенко самого высокого на тот момент литературного чина в стране. “Я – Михалков», - звучит в ответ. “А я - Лысенко, поэт”, - нисколько не смутившись, резюмирует Геннадий. Хорошо, что Михалков был не кичливым человеком и воспринял все нормально, посмеялся... Бывали, конечно, и еще подобные моменты, и похуже бывали. Но приморский стихотворец был и человек, как говаривал незабвенный Есенин, “зрело знающий работу”. По словам тех, кто знал Лысенко очень хорошо, время от времени он отходил от всего и работал, работал, работал... Ответственный секретарь Приморского союза писателей Лев Князев выделил ему в те времена должностишку - завхоз в помещении Союза писателей. Геннадий оставался порой там и ночевать. Остался он там и в ту роковую ночь. “И так я однажды покаюсь, аж небо слеза прошибет», - пообещал Геннадий Лысенко в своих стихах. Покаялся...

Вот еще один монолог неприкаянного поэта: ”Я знаю кладбище, где буду похоронен, - я в этом смысле здравый оптимист, поскольку сам себя не проворонил под злой скулеж и хулиганский свист; поскольку, яро веруя в удачу, смывая с сердца наросли и муть, я столько лет от этого не плачу, что в общем-то не грех бы и всплакнуть». Не грех. И помянуть приморского поэта тоже, и чтобы память о нем не увядала.

Автор: Михаил МАТВЕЕВ, «Владивосток»