Семьдесят восемь мгновений шпионки Янковской
О Янковских написано немало. Представители рассеянной обстоятельствами семьи рассказывали о себе и сами. Кажется, не осталось неизвестного из жизни тех, кто носил эту фамилию. Михаил Иванович Янковский – глава клана – дальневосточный промышленник, один из первых предпринимателей в Приморье, родился в семье польского дворянина, за участие в восстании 1863 года был сослан в Сибирь, позже перебрался в Приморье, сначала на Аскольд, позже в Сидеми. Он разрабатывал пашню, проводил агрономические наблюдения, создал целую программу наиболее рационального использования земель в прибрежной зоне. В Сидеми исполнил свою давнюю мечту – коннозаводство. Именно старший Янковский открыл первый в Приморье конный завод. С первых дней своего пребывания в Сидеми он запретил отстрел оленей, создав олений парк. Его стадо, насчитывавшее в 1916 году 300 голов, дало начало первому в России специализированному оленеводческому совхозу. Янковский оставил свой след в истории Приморья как географ, орнитолог, энтомолог, археолог, общественный деятель. Многие члены семьи Янковских стали жертвами политических репрессий.
Но случаются порой неожиданные открытия - в Санкт-Петербурге живет и здравствует одна из Янковских, внучка Михаила Ивановича - Татьяна Павловна. Назвать ее судьбу трагической как-то не получается: она повествует без патетическиой страсти о годах жизни на чужбине, о смерти близких, о времени, проведенном в тюрьме Владивостока, о лагерях… Эта судьба скорее драматична и удивительна. Ее обвиняли в шпионаже, она же, имевшая возможность остаться гражданкой другого государства, рвалась в Россию. Ее витальность заключалась в короткой фразе: “Всегда находилось то, что привязывало меня к жизни…” Кто она - Татьяна Янковская? Японская шпионка? Или веселая озорная Танечка, выпускница женской императорской гимназии в Шанхае, сумевшая сохранить фантастический оптимизм?
Она француженка…
Хрупка, подвижна, озорной взгляд… И жесты... Жесты из ее 60-летней давности юности, когда в белом платье она танцевала на первом балу в Шанхае. Господи, как давно это все было. Татьяна Павловна прикрывает глаза на мгновение: “Один из друзей моего папы, заметив меня в вечернем платье, сказал: “Отец не одобрил бы…” Я смутилась ужасно”…
Ресницы подрагивают. Наверное, она видит себя в этом белом платье. А вот и фото на стене, где она весела, молода и удивительно хороша собой. Ее лицо и то, что на фото, - вмиг складывается картинка, как в калейдоскопе.
…Отец, дядя, которого почему-то звали папа-Тигр (несмотря на грозную суть прозвища, оно звучало в исполнении домашних очень ласково), братья-сестры - Корка, Ивушка, Валерий, Арсений, Миша, мама, тетя Дэзи - семья всегда была для Тани самым главным, основой. Русские говорят: “Начни от печки…” Это о ней. Свой рассказ она начинает с основ. Извилистый корень Янковских, протянувшийся из шляхетских земель, через Сибирь, через Азию, закрепившийся одной своей нитью в Северной Пальмире, все же хранит память о крае земли. После 1917-го Янковские не стали восстанавливать разоренное гнездо - справиться с чувством, что родина стала мачехой, оказалось невозможным. Новым пристанищем Таниной семьи стал Сейсин (Корея), позже Шанхай. Отец закончил первую мировую во Франции с русским отрядом. Позже через Америку добрался до Владивостока, откуда Таню увезли за границу еще нерожденной.
Шанхай она помнит даже не как географическое место, он для нее - ощущение юности, радости. Русская гимназия, английский, который давался легко, французский, который она, к своему великому стыду, завалила на экзамене, подружки… Все легко, как бы шутя. Они с полуслова понимали друг друга, и дело даже не в вербальном пространстве – отец говорил на семи языках, мама окончила гимназию в Петербурге и тоже владела несколькими языками. Собственным климатом, особинкой семьи являлось то, что в каком бы месте земного шара ни находились представители этого большого клана, они переписывались, общались, оставались семьей по большому счету. Нити обрывали постепенно. В 36-м прервалась переписка с бабушкой по материнской линии, оставшейся в Питере. В Шанхае горевали, что она умерла. Никто и не догадывался – ей просто запретили писать. Советский Союз являлся для этой семьи “скелетом в шкафу”. Имея французское подданство, отец каждые пять лет получал на службе гранд-тур - большой отпуск. Выверяя по карте маршрут очередной поездки, он чертил пальцем - из Шанхая в Гонконг, потом в Сайгон, затем в Сингапур. Таня спрашивала: “А почему нельзя напрямую, через Владивосток?” “Нельзя, и все”.- “Но почему, что за причина?” - “Вырастешь, поймешь…” Связанный с белогвардейским движением, он слишком много знал… Его “убрали”, когда ему исполнилось 50, в Шанхае. Тане было 17, и об этой жизни она наверняка знала только одно - она очень любит свою семью.
Летом они уезжали на дачу в Новину, в горы. Уютное местечко неподалеку от Сейсина походило на русскую деревню. Всем миром шли в храм, отмечали праздники. Здесь, в корейском поселке, их застала вторая мировая война. В 41-м японцы, пришедшие в Новину, предложили всем дачникам – а здесь жили и русские, и французы, и американцы – уехать. Таня собралась в Шанхай – пересдавать экзамен по французскому. Она продолжала мерить жизнь прежними мерками. Но мама сказала: “Как ты будешь жить в Шанхае? Ты молоденькая, глупая, пойдешь по рукам. Отец не позволил бы уехать тебе…” Авторитет отца был для Тани непререкаем. И она осталась. Чтобы начать свой крестный путь…
Разведка
41-й, 42-й годы тянулись в повседневных заботах. Жить становилось все тяжелее. Надо было работать, чтобы жить. Мать к тому времени была уже серьезно больна. И работа нашлась.Первый раз японцы заговорили об этом в 1943-м году. “Вы просили отпустить вас в Шанхай. Зачем?” - “Мне надо работать. У меня больная мать и маленький брат”. - “Вот и будете трудиться у нас. Ведь писать по-русски вы умеете. Будете слушать радио из Владивостока и Хабаровска, когда вам скажут, и все фиксировать”. Ну я-то знала, что и братья, и другие родственники раньше уже этим занимались, и поэтому согласилась”.
Так Татьяна Янковская стала сотрудницей японской военно-морской миссии. Специально для нее и Семена Бирюкова – ее напарника было построено отдельное помещение, где они жили и работали. Начался практически казарменный образ жизни. Ходить без разрешения они никуда не имели права. Два раза в месяц имели возможность отлучиться к родственникам. После возвращения в комнате «было все перевернуто – проводился обыск”.
“Японцы остались мною довольны. Я окончила гимназию с серебряной медалью и очень быстро читала и писала. Немного позже, для того чтобы было удобно работать, я изобрела свой способ. Лист делила на три части: в одной я фиксировала все доклады, имена, фамилии, в другой - даты, а в третьей - города”.
Вскоре состоялась первая встреча с начальником военно-морской миссии капитаном первого ранга Минадзумой. “Он был очень вежлив, тактичен, как настоящий морской офицер, предложил сесть и закурить. Минадзума говорил по-русски, но с ужасным акцентом, зато понимал все очень хорошо. Потом, когда мы уже стали работать, отношения резко изменились”.
Встреча с Татьяной Павловной Янковской позволила добавить еще несколько строк в досье Минадзумы. Дело в том, что однажды в беседе с ней этот кадровый разведчик упомянул, что первый раз он появился во Владивостоке далеко не в 1922 году, а гораздо раньше. Еще в русско-японскую войну 1904-05 годов, будучи 17-летним мальчишкой, он был заслан в наш город под видом китайчонка для сбора необходимой информации. Вскоре после войны Дзюндзи Минадзума был расстрелян по приговору советского военного трибунала.
“Это был злой, коварный, но очень умный человек, и я удивляюсь, что он не приказал нас убить. Его боялись все, от девочек-японочек, которые делали всю хозяйственную работу, до кадровых офицеров. И унизить он мог не только русских, но и своих японцев. А еще, когда уже пришла Красная Армия и меня начали водить на допросы, выяснилось, что Минадзума еще и подслушивал нас. Для этого в соседней с нашей комнате было сделано специальное отверстие.
Когда я ходила к нему на доклад, он принимал меня, сидя на полу в японском халате, даже не удосужившись застегнуть брюки. Постоянно курил и пускал дым мне в лицо. Я не имела права стоять – получалось, что я выше его. И поэтому весь доклад, а он мог длиться и 20, и 30 минут, я должна была сидеть по-японски, поджав ноги под себя. Он меня ненавидел потому, что я русская. Ненавидел и Семена.
Что касается работы, то слушать эфир мне приходилось практически каждый день. У них имелось специальное расписание, и Минадзума сам отмечал, что нужно прослушивать и фиксировать. Причем характерно, что его интересовала обыкновенная жизнь. Про колхозы, про театры… Но прежде всего мы должны были докладывать хоть днем, хоть ночью, если в радиопередаче упоминалась Япония”.
Справка «В»
По данным контрразведки СМЕРШ, японская военно-морская миссия в Сейсине являлась разведывательным органом 3-го отдела главного морского штаба Японии. Основное ее назначение было достаточно хорошо замаскировано, и все корейское население города знало ее как морской штаб, занимавшийся охраной рейда порта Сейсин.
Основным объектом разведки ВММ являлся Тихоокеанский флот Советского Союза. С этой целью подразделением велась активная морская разведка побережья Приморского края. В распоряжении миссии имелись две шхуны. Нередко эти суда под видом затерявшихся корейских рыбаков появлялись возле объектов береговой охраны. Специально обученные капитаны вели наблюдение и фотосъемку секретных участков обороны Приморья.
Кроме активной разведки побережья сейсинская военно-морская миссия вела еще и активную радиоразведку. Для этого в распоряжении ВММ имелся радиоприемник, на котором работали русские, дети белоэмигрантов. Они, будучи оформленными в миссию как на секретную работу, с подпиской о неразглашении тайны, производили прослушивание и перехват Владивостокской и Хабаровской широковещательных радиостанций, а также радиоперехват работы военно-морских станций во время учений и маневров кораблей Тихоокеанского флота. Все данные фиксировались, печатались на машинке с русским шрифтом и отдавались на прочтение начальнику миссии. После этого доклады рассылались кроме генерального штаба еще в 17 адресов.
Позже задержанный офицер ВММ поручик Айзава Набухико показал, что с данными радиоперехвата ему приходилось знакомиться еще в то время, когда он работал в генеральном штабе. Они содержали крайне важную информацию о действиях советских кораблей и авиации.
Наступил август 1945-го. Раньше над Сейсином постоянно кружили американские бомбардировщики и раз в три дня сбрасывали пару-тройку бомб.
В тот день было совсем иначе. “Все началось внезапно. Никто ни о чем не докладывал. Там бомбят, стреляют. Зенитки по самолетам, самолеты по зениткам. Японцы забегали, закричали. И тут я вижу, что самолеты-то с красными звездами. Нам сразу было сказано срочно сжечь документы и уходить из Сейсина. Радиостанцию и печатную машинку по приказу Минадзумы мы закопали в огороде.
Мы сели на один велосипед – нам их давали, чтобы ездить к родственникам, – и покатили. Вниз хорошо, в горку пешком шла. Слышим, а сзади уже стреляют. Это был первый десант. Причем с одной стороны солдаты высадились, а с другой не смогли. Очень много наших погибло. Их там загнали между гор и постреляли.
Мы приехали в Новину, и больше недели там все было «спокойно». Даже собирались обвенчаться с Семеном, и я шила подвенечное платье. Но вскоре туда пришли военные. Семена сразу арестовали, а все мои братья предложили свои услуги в качестве переводчиков. Только Арсению удалось бежать. Меня держали, пока я не написала, что хочу отказаться от французского гражданства”.
Потом был суд. В Сейсине Татьяну судила “тройка”. “Это было очень быстро. За месяц они все сделали. Мне сказали: “С тобой было очень легко, ты говоришь одно и то же, а значит, не врешь». В общем, дали мне 10 лет – в то время это был самый большой срок”.
Родина
“Вы любите Россию?” - “Да, да, конечно, да”.- “И вы не откажетесь поехать туда?” Для этого нужно было всего лишь сдать французский паспорт и получить советский. Но лишившись французского, взамен она получила определение “шпионка”. Она читала обвинение - статья 58.6 – и улыбалась. “Да вы совсем дурочка? Не знаете, что это такое?” - “Нет”, - улыбка все не сходила с ее лица. “Сейчас же перестаньте улыбаться, - скомандовал военный чин, - это шпионаж”. Ах да, шпионка, срок или расстрел… Ну и плевать. Все равно ничего не изменишь…
…Не изменишь, не изменишь – шуршала волна за бортом. Во Владивосток, ранее виденный лишь на открытках, она прибыла уже под конвоем. На утлой баржонке их, арестантов, было 10 – она и девять рецидивистов. Сначала они съели припасенный ею хлеб, потом предложили выбрать кого-то из них на ночь. А нет – тогда они выберут ее. Все по очереди. Спасли собственная выдержка… и солдат-охранник, проявивший жалость к арестованной, может быть, потому, что у самого “сидела” сестра, попавшая в оккупацию. В общем, девичья честь не пострадала. А внутри творилось нечто непередаваемое. Оставленные в Сейсине мать с больным сердцем, братишка, которым не на что жить. И кромешная тьма впереди в смысле собственной участи. О том, что она будет нелегкой, нетрудно было догадаться. Баржа пристала к берегу, из порта шли пешком. Таня увидела знакомую девушку и улыбнулась ей. Но та с таким ужасом посмотрела на нее, что улыбка моментально сползла с лица. Тюрьма, коридоры, комната допроса, камера – все это смешалось и превратилось в то, что отныне будет ее жизнью. Она, наверное, должна была горевать и терзаться. Может быть, что-нибудь сделать с собой. Но всегда помнила – есть мама и младший брат. Кроме того, обстоятельства как бы нечаянно сводили ее с теми, кому было хуже. “У этой осужденной ребенка отобрали, она все время плачет. Ей еще горше, смею ли я роптать”, - говорила Таня себе. А еще ее спасала природная… лихость, что ли. Этакая русская отчаянность – пропадать так с музыкой. В тюрьме ее нашла посылка с книгами, переданная мамой. Разумеется, книги на иностранном языке сразу же отобрали. “Вы что, ни слова не знаете по-французски? - набросилась она на офицера. - Это же грамматика, видите, написано – граммер”. Тот даже растерялся: “Ну ладно, оставьте”.
Через некоторое время она сменила пристанище – из тюрьмы перевели в женский лагерь на сопке Орлиное Гнездо. Между тем стало известно, что в мужском лагере на Второй Речке отбывают срок папа-Тигр (Юрий Михайлович Янковский), Валерий. Семейные ниточки ненадолго связались вновь. Жизнь, пусть и лагерная, потихоньку налаживалась. Правила страны Советов распространялись и на зону – здесь, как и в передовом заводском цехе, также была бригада самодеятельности. Разумеется, Таня сразу попросилась танцевать, обожая это занятие с гимназических лет.
Думала ли она, как сложится ее жизнь дальше? Скорее нет. Три года прошло во Владивостоке, потом их с папой-Тигром перевели под Тайшет. Там их разыскал один из сыновей папы-Тигра. Он ждал освобождения, в ту же минуту готовый забрать отца к себе. “Никуда я не поеду, - ворчал он, - я останусь тут, я уже слишком стар. Пусть присылает мне деньги, а я буду писать книгу. А ты, Татьяна, будешь мне печатать”. Не ее вина, что за 10 лет она разучилась делать это. Прощаясь с Таней, папа-Тигр плакал, он чувствовал - дням его отмерен счет. Возраст и жизненные испытания сделали свое дело. Его смерть стала для Тани горькой утратой. Папа-Тигр, милый дядя, Юрий Михайлович Янковский, умирал в лагере под Тайшетом, когда Таня уже освободилась. Она ехала к нему, еще не зная, что его уже нет. Посетовала лагерному начальству: “Что же вы не сообщили, что он умер?” Ей холодно ответили: “Мы не обязаны каждому зеку сообщать о смерти другого зека”. В лагерной больнице ее спросили: “Ты Таня? Он звал тебя, что же ты так долго не ехала?”
…Из лагеря она вышла еще молодой, но уже знавшей жизнь. После окончания срока Янковскую оставили на поселение здесь же. Работала, по праздникам с подружками выпивала спирта из опилок и все ждала, что жизнь повернется к лучшему. Семья? Она существовала больше в памяти, нежели в действительности. Сестры уехали в Америку, не стало папы-Тигра. Со многими была потеряна связь. Но… впереди была свобода. Оглядываясь назад, она размышляет: “Странно, но было не страшно. Молодость, уверенность, что выживу. Многие гибли, сходили с ума. Характер? Да, наверное. К тому же зачем-то ведь я родилась…”
Настоящая свобода наступила в 56-м. Можно было лететь куда глаза глядят. Беспаспортная, то ли француженка, то ли русская, она не знала, куда податься. Да не все ли равно. Все стремились поближе к центру, а она поехала к двоюродному брату Валерию в Магадан. В Магадане тоже жить можно, верно? Летела самолетом впервые в жизни… и боялась впервые в жизни. “Долечу или разобьюсь”, - пульсировало ниточкой. Сейчас смешно…
Подданная русская…
Сегодня у Татьяны Павловны российский паспорт, взрослые сыновья, чудные внуки и правнук. Санкт-петербургская зима не по душе ей, хоть видывала зимы и похлеще: холодно, сумеречно и скользко. На Московском проспекте, в доме у сына, где она принимает нас, тепло и уютно. Полуторагодовалые внуки-двойняшки, не выпуская соски изо рта, бегают вокруг стола, призывно тыча пальчиком в ту или иную фотографию на стене. Понимают, интересуются их бабушкой. Скоро вернется с работы сын – вся семья будет в сборе. Бумеранг… Но тогда, в 56-м, она помыслить не могла, что отпущенные ей богом годы она проживет в тепле и достатке.
Георгию, с которым она встретилась в лагере, Таня честно сказала: “Вы не должны на мне жениться, врачи сказали, что у меня никогда не будет детей. А мужчина всегда думает о продолжении рода”. Георгий, тоже “отмотавший” свой срок, не заглядывал так далеко. В то время развороченные войной и режимом человеческие судьбы притягивались друг к другу, как атомы в молекуле воды. Кстати, история с паспортом восходит именно к этому моменту. Георгий решил, что детей, оставшихся без родителей, хватает с лихвой. Воспитывай - было бы желание. А они все же должны пожениться. Но где поставить штамп? Тогда-то Таня и обменяла свою бумажку об освобождении на нормальный паспорт.
Справка “В”.
Дзюндзи Минадзума – кадровый офицер японской разведки, хорошо известный советским чекистам. Первый раз он появился во Владивостоке в качестве помощника командира крейсера “Ниссин” в 1922 году. Однако в том же году последний оплот белогвардейцев был взят частями Народно-революционной армии, и японские корабли покинули Владивосток. Но офицер Минадзума остался, заняв должность военно-морского атташе Японии. Практически сразу он был взят под наблюдение только-только образованными органами контрразведки - оставшись в нашем городе, он развил достаточно активную разведывательную деятельность. Через некоторое время Минадзума уже имел достаточно мощную, разветвленную агентурную сеть. Однако советским чекистам не понадобилось много времени для того, чтобы разоблачить деятельность японского резидента. Он был пойман с поличным и выдворен из страны.
Вновь Минадзума попал в поле зрения контрразведки в 1935 году. Он возглавил японскую военно-морскую миссию в корейском городе Сейсине. Но это был уже далеко не простой офицер, а опытный японский морской разведчик в звании капитана 1-го ранга. Под его командованием ВММ стала основным объектом японской разведывательной службы, державшим под наблюдением Тихоокеанский флот Советского Союза.
Из Магадана молодая семья поехала на Урал, в Челябинск-40. Там – о, чудо – родился первенец Федечка. Когда Таня и Георгий уразумели, почему иногда милиционер от речки народ отгоняет, двинулись дальше. В Златоусте, где родился еще один сын – Паша, тоже не задержались. Дым и копоть такая стояла, что на поверхности земли почти как в шахте было. Поехали дальше. В белорусский город Новозыбков, приютивший семью надолго.
Здесь Таня работала и в Доме пионеров, и в Доме культуры. Представьте себе, по-прежнему танцевала. Хореограф из нее получился отличный, даром, что не получила никакого специального образования – хватило императорской гимназии. Зато, можно сказать, исполнилась заветная мечта. “Я все хотела в лагере танцевать на пуантах. Со мной сидела сестра знаменитой певицы Марины Спендиаровой, которая работала в Москве в театре. Она прислала замечательные пуанты. Ну, думаю, сейчас как надену… И вдруг подходит ко мне балерина из Одессы и говорит: уступи мне, у меня есть возможность не лес валить, а ездить с концертной бригадой. Я уступила”, - вспоминает Татьяна Павловна.
Но уж в Новозыбкове наступило раздолье. Только почему-то директор Дома культуры все придирался по поводу учебных планов, пишешь, мол, неразборчиво. Причина придирок выяснилась неожиданно. После того как Татьяну Янковскую реабилитировали, она закатила пир горой прямо на рабочем месте, водки было много. Повод стоящий, что уж тут… Под рюмку директор и шепнул: “Я ж твои планы носил куда следует, а там все ругались, что почерк плохой”. “Шпионское” прошлое все тянулось…
Сегодня она петербурженка. После того как “ахнул” Чернобыль, перебралась из Новозыбкова к сыновьям. Благодарит бога за то, что не отнял силы. Семьдесят восемь, а она все легка на подъем. Только в Корею не хочет, пусть все останется так, как запечатлелось в памяти. Она перелистывает альбом с фотографиями: это в Америке с сестрами. Их уже нет… А это святой отец, тоже в США, тоже ушел в мир иной… Она переписывается с подружками из Австралии, Франции. Ждет каждого письма, а если долго нет, беспокоится - не умерли ли? Ее поездки, эти письма – дань прошлому. Как говорили мудрые, наступает время, когда за каждый день говоришь спасибо. Наш вечер подходит к концу, просмотрены семейные альбомы, газетные вырезки. Татьяна Павловна устало потирает переносицу. Пора прощаться:
- Вы грустите по прошлому?
- Как вам сказать? Я просто немножко устала. Понимаете, все-таки жизнь у меня была очень нелегкая…
Автор: Ольга ЗОТОВА, Федор ГУРКО (фото авторов и из архива Т. ЯНКОВСКОЙ), «Владивосток» Владивосток-Санкт-Петербург
