Капитанский час Льва Князева

Он считает, что в жизни каждого человека должен быть свой капитанский час. Потому что иногда нужно принять единственно верное решение, от которого может зависеть многое, быть может, сама судьба и его, и других людей. В его романе “Капитанский час” герой в 11-балльный шторм швартуется к гибнущему судну, противореча всем правилам морской практики. Решается, идет на риск и спасает людей. Между прочим, история не вымышленная – так поступил когда-то капитан Вадим Крицкий.

“Быть капитаном своей судьбы – вот к чему надо стремиться. Это трудно, и едва ли я могу похвастать, что достиг этого”, - говорит он. Он верит в любовь и потому написал песню: “Пожелайте морякам удачи и всегда семь футов под килем, верности навек – и не иначе. Без любви мы в рейсы не пойдем”. У него вышло более двух десятков книг, одна из них – “Морской протест” – издана трехмиллионным тиражом. А в этом месяце увидит свет его “Избранное”, первый том. Лев Николаевич погладит обложку книги, близко поднесет к глазам – после неудачно проведенной операции он видит плоховато. Для писателя же нет ничего горше, чем невозможность перечитать написанное.

- Только не называйте меня писателем. В России, где есть Толстой, Достоевский, Шолохов, это кощунство. Все равно что сравниться с Богом. Я – литератор.

- Но даже коллеги по цеху называют вас писателем.

- Вообще-то творческий народ редко хвалит друг друга. Это еще Гаршин заметил, ведь каждый мнит себя первым. Недаром Наполеон в свое время сказал: “Я буду лучше руководить ротой диких гайдуков, чем театральной труппой”. Хотя, должен признаться, я был счастлив и горд, когда писателем назвал меня Виктор Астафьев. В начале 80-х он с женой приезжал к нам в гости. Это совершенно необыкновенный человек и рассказчик. За ним можно ходить с магнитофоном, записывать его истории, а потом просто резать пленку и продавать. В нашей писательской организации его спросили: “Как бы вы повели себя, увидев вдруг Чехова?”. “Я бы вытянулся в струнку и молчал до тех пор, пока он не скажет: “Говори, Витя”. Такое же трепетное уважение вызывает у меня Астафьев. Вот кто писатель. А я не писатель в высоком, чеховском, русском смысле слова. Просто прожил долгую, интересную жизнь, взлетал и падал, били и бил, любил и был любимым. И обо всем написал от всего сердца. Это и трогает людей. На одно лишь издание “Морского протеста” получил четыре тысячи писем. Значит, ничего, неплохо…

- По книгам я представляла вас более уверенным в себе человеком, может быть, даже самоуверенным.

- Самыми неуверенными в себе, как говорят, были Шекспир и Гоголь. А вот графоманы - они громогласно уверенные. Не хочется быть таким. К тому же я и по натуре робкий, таким родился. Даже по фотографии, где я лет двух от роду, это видно. (Лев Николаевич заразительно хохочет.) Потому и боксером стал, даже чемпионом Владивостока в среднем весе. Научился бить и держать удар. А до этого, уже пройдя войну, моря, тюрьму, не мог достойно ответить хаму.

- И тюрьму?

- Статья 182-я УК РСФСР. Посадили за хранение пистолета, которого у меня не было. Во время военных рейсов я был закреплен вторым номером у скорострельной пушки “Эрликон”. За мной еще числились ручной пулемет системы “Виккерс” и винтовка “Маузер”. С этим оружием и выбегал на свой пост в гнезде “Эрликона”. Во время рейса на Курилы помог одному 18-летнему парню-рокоссовцу, который успел пройти до Берлина и теперь должен был участвовать в десанте на Парамушир. Он упал за борт. За то, что помог его спасти, он подарил парабеллум, снятый с убитого офицера. Когда после войны мы сдавали оружие, этот парабеллум оставили, и он ходил по судну. Мы его выбросили за борт позже, в порту Дальнем. Кто-то донес – у Князева пистолет. “Есть?” – “Был”. Сначала тюрьма, а потом год до реабилитации мотался по лагерям.

- С таким жизненным опытом только и остается, что в писатели податься.

- Я свою первую повесть в 50-м написал, когда курсантом ДВВИМУ был. Женился, деньги нужны, а тут конкурс объявили. Первую премию получил, думал, рублей 50 дадут. Но вручили стопку книг. Сейчас-то я этим очень доволен – книги остались, а деньги бы растратил.

- Вы книгам всю жизнь посвятили, а страна наша перестала быть самой читающей в мире. Обидно?

- Нет. Потому что это временное явление. В Америке ведь опять начали читать, а одно время тоже только порно да комиксами увлекались. Как-то мы с супругой отдыхали там у нашего друга, писателя, и меня попросили прочитать лекцию. Спросил собравшихся, кого из русских писателей знают. Не сумели ответить. А нас с женой из-за знания американской литературы посчитали невероятно образованными людьми. Книги действительно помогают разобраться в жизни – литературно образованный человек развит всесторонне. Молодое поколение постепенно начинает это понимать. Людей надо подталкивать к чтению. Для того, чтобы книга увлекла, автор должен быть абсолютно искренним, писать о том, что хорошо знает.

- Интересно, Львом вас в честь Толстого назвали?

- Нет, в честь известного революционного деятеля. Хорошо хоть не Карлом нарекли. Родители свято верили в коммунизм. И детей рожали с верой в светлое будущее. Но все, что начинали революционеры, обязательно заканчивалось “временными трудностями”. Вот и мой самый младший брат умер во время голода, потому что после коллективизации есть было нечего. Родители долгие годы думали, что вот-вот все наладится. Как, впрочем, и мы надеемся сегодня. А потом отец в тюрьме оказался как немецкий шпион. Через год его реабилитировали. И знаете что? Он опять вступил в партию. Мой бедный талантливый папа – крестьянин, знавший французский, преподававший в школе физику, математику и немецкий язык… Уже перед смертью мама мне сказала: “Все, что я говорила о партии, забудь. Все – ложь”. А ведь оба искренне, по зову сердца в партию вступали.

- Вы так негативно настроены по отношению к нашему прошлому?

- Потому что, начиная с 17-го года, к власти пришли умелые р-р-революционеры, но ничтожные хозяева. В семье нас воспитывали в безоговорочном уважении к Ленину. Если что-то в стране происходит не так – это искажают его учение, а он всегда прав. Уже зрелым человеком в год 70-летия революции я приехал в город Мобил штата Алабама к другу писателю Джею Хиггинботаму. Помню, говорил ему: “Джей, всем, что имею я, мои родные, мой народ, мы обязаны Ленину”. И Джей, очень лояльно относившийся к Советскому Союзу, согласно кивал: “Да, да, да…” Но вот открылся некий занавес, опубликовали материалы, неизвестные раньше. О том, как жили и работали наши вожди. О подавлении крестьянских восстаний, расстрелах заложников, подробностях личной жизни великого вождя. И я, скажу прямо, крепко задумался. Такой ли он, Ленин, на какого мы молились в своей семье? Конечно, Сталин погубил много людей, но его можно уважать хотя бы за то, что сумел сплотить народ и с его именем мы выиграли страшную войну. А потом опять все испортили. Нам показали, что можно жить, плюя на совесть и на законы. В русском человеке долгие годы давили чувство собственного достоинства, самоуважение. Теперь плоды в Чечне пожинаем. Пока сами себя не научимся уважать, нас там будут бить.

- Да у нас уже даже младенцы стариков не уважают. Может, это наша вина, родителей?

- Системы это нашей вина. Слишком много нас врать заставляли. Хрущев культ личности разоблачил, а сам перед Сталиным гопака выплясывал. Потом моральный кодекс строителя коммунизма придумали, а молодых журналистов, каким я был, умные дяди из крайкома заставляли писать то, что надо. К примеру, доказывать, что за два-три года догоним и перегоним Америку и что к 2000-му году наступит эра коммунизма. Сегодняшних людей такими байками не проймешь. Тем не менее до сих пор многие в себе раба не изжили – этак по-холопски все русское ругают: мол, русские дураки, работать не умеют. В таких случаях я спрашиваю: “Твоя мать дура? Или твой отец не может работать? Так и не говори обо всех, а скажи, что именно ты дурак и ты плохо работаешь”. Есть у нас такой смешняк – Задорнов. Уверяет, что в наших сказках никто не трудится. Плохо, видно, читал. Прежде чем помощь от Конька-Горбунка получить, “братья сеяли пшеницу да возили в град-столицу, и с набитою сумой возвращалися домой”. Трудяги были. И кобылицу Иван покорил только потому, что работать умел. Другой герой – Емеля - щуку сварить мог, но милосердным оказался. Не она за него потом все делала, а его милосердие. Наши сказки не о лентяях рассказывают, а учат быть смелым, веселым и добрым.

- Кстати, о милосердии…

- Однажды мне пришлось ударить человека, напавшего на меня, он упал на колени. Мне этого было достаточно – мое мужское начало было удовлетворено. Теперешняя же молодежь упавшего может еще и ногами пинать. Это страшно. Но в этом есть вина писателей и газетчиков. Писать надо так, чтобы человек заплакал, чтобы ему стыдно стало, чтобы за сердце схватился. От этого только польза будет.

- Так написать не каждый способен.

- Согласен. Вот моя мама в 80 лет книгу о своей жизни написала и дала мне “на рецензию”. Я понял, что никогда так не смогу. Просто, а за сердце берет. Пообещал, что когда-нибудь напечатаю ее произведение. Пока только один экземпляр сделал, но хочу на исходе жизни слово сдержать – выпущу тиражом хотя бы в сотню экземпляров, с фотографиями.

- Детство вспоминаете?

- Особенно один случай, который так и остался занозой в сердце. Кто интересуется, может прочитать мой рассказ “Сынок”, переведенный, кстати, в Америке и во Франции.

- Родители воспитывали вас атеистом?

- Став коммунистами, они, конечно же, отреклись от Бога. Нашим правителям вера была не нужна, понимали, что этот фундамент надо из-под народа выбить, чтобы им легче было управлять. К счастью, бабушка меня втайне окрестила. Поначалу, будучи добрым сыном, и я был атеистом. С сектантами боролся. Теща, умная женщина, сказала тогда, что я правильно поступаю – надо бороться с теми, кто искажает веру. Однако человек должен во что-то верить. Мне трудно поверить безоговорочно, но я вспоминаю величайших людей, которые жили с Богом в душе. А используя все свои знания в точных науках, я не могу найти ответ на вопрос, чем же так плотно заполнен космос? Мы многого не знаем, но иногда я вижу, что Господь себя проявляет. Только слишком мы слабы, чтобы понять его.

- Душа есть?

- Есть. У меня она обнаженная. Оттого и болит.

- Тем не менее вы счастливый человек в творчестве и, похоже, в личной жизни. По нынешним временам трое детей – семья многодетная. Больше всего, наверное, сыном гордитесь? Ведь по вашим стопам пошел – писателем стал.

- И горжусь, и люблю всех одинаково. Старшую дочь – потому что она первая, младшую – как всех самых маленьких в семье, сына же – потому что сын. За него, правда, и переживаю особенно – нелегкую дорогу выбрал.

- А жену?

- Как единственную. Мы ведь уже 52-й год вместе.

- Верите в любовь?

- А без нее жизнь невозможна.



Из рассказа “Аврал”

“О прошлом Николай Кузьмич рассказывал редко. Разве когда тяпнет стопочку, растрогается, и встанут в памяти такие недавние и так безвозвратно ушедшие дни. Что там тридцать-тридцать пять прошлых лет, если он и сейчас будто видит перед собой нескончаемые гряды белых от пены волн, грозно надвигающихся на их коробку, и слышит посвист шторма в антеннах над мостиком…”



Из рассказа “Дочь атамана”

“Только по папиным и маминым рассказам знали дети, какая есть на свете великая страна – святая Русь, родина папы, мамы, бабушек и дедушек. В том заветном краю густая тайга, полная богатств земля и добрый, христолюбивый народ, который однажды разделился на красных и белых, уничтожил в братоубийственной схватке лучших своих сыновей и дочерей, уменьшился в числе, исподличал в битвах и перестал верить в Бога. И теперь только Бог знает, вернет ли он России прежнюю силу и красоту”.



Из очерка “Трезвый город Солт-Лейк-Сити”

“Куда как легче убить память, оправдать вседозволенность. “Все равны!” – кричит кто-то на митинге. Да нет, не все. Подлец не равен честному, лентяй – трудолюбивому, и пусть те, кто бережно хранит семейные традиции чести, воспитывает на них последующие поколения”.

Автор: Галина КУШНАРЕВА, Василий ФЕДОРЧЕНКО (фото), "Владивосток"