Любовь по-таежному

  Мы привыкли все делать на европейский манер. Нам кажется, что другие культуры - это где-то далеко, в параллельной реальности. Но бывает, что экзотика подстерегает тебя чуть ли не за порогом собственного дома и заставляет на многое взглянуть, что называется, другими глазами.

Я родился на Дальнем Востоке в семье этнографов. Папа изучал социальное устройство и религию малых народов, мама - их искусство, преимущественно музыку. Она привозила из близлежащих сел музыкантов. Когда я приглашал к себе школьных друзей, из маминой комнаты часто доносились специфические звуки, сопровождаемые не менее специфическими подвываниями.

          Когда я болел, папа - полушутя, полусерьезно - испытывал на мне силу нанайских амулетов, приглашал шаманов. Помню, как один из них уверял меня, шестилетнего мальчика, что его животное-покровитель - амурский тигр. Мало того, по ночам сам шаман обращается в тигра и бродит по тайге. Чтобы доказать мне это, он правдоподобно зарычал, его лицо исказила жуткая гримаса. Цели своей шаман достиг: у меня и сейчас нет и тени сомнения в правдивости его слов.

          Часто, приходя домой, я видел, что в гостиной разложены тушки рыб, которые разделывает нивх. Рядом стоял папа и зарисовывал, как правильно снять с рыбы кожу, чтобы можно было сшить из нее халат или обувь. Еще в детстве у меня сложилось ощущение, что современный город Хабаровск окружен деревнями, в которых идет совсем иная жизнь. Там на долгие месяцы мужчины уходят на охоту в тайгу, там верят, что духи предков охраняют жилище, а девочек выдают замуж еще в утробе матери.

          Когда мне было девять лет, мы с папой отправились в нивхское село Тэбахе в гости к его знакомой бабушке Вакзук. Она считалась одной из самых красивых и богатых невест Тэбахэ - у нее было семь халатов из рыбьей кожи, вышитых собственными руками. До села мы ехали больше двух часов, пока не увидели дом на сваях. Папа и бабушка Вакзук поцеловались по-нивхски: прислонились друг к другу щеками и втянули носом воздух. Мне показалось, будто я нахожусь в чужой, но приветливой сказке: березовый столик на полу, вокруг которого мы разлеглись и ели ягоды, халат бабушки Вакзук с вышитым на нем синими, зелеными, красными нитями древом жизни, посуда из бересты. Я чувствовал себя свободно и, не раздумывая, спросил о том, что меня особенно занимало: почему у бабушки Вакзук такая вытянутая шея и отчего она так сильно хромает? В ответ я услышал невероятную историю.

          Оказывается, почти все войны между малыми народами и среди представителей одного народа начинались из-за женщин. Однако разгорались они не из-за ревности и измен. У нанайцев и нивхов до недавнего времени существовал групповой брак, они не могли и представить себе, как одна женщина способна жить лишь с одним мужчиной. Мужчина и женщина, принадлежавшие к одному роду, встретившись, могли, даже если впервые видели друг друга, отдаться, как целомудренно выразился этнограф Штернберг, “мимолетному супружеству”. Мужчины часто уезжали на собачьих упряжках от “индивидуальных” жен и детей в поисках женщин своего рода. Тем временем их жен посещали такие же охотники за родовыми контактами (групповые браки отчасти были обусловлены дефицитом женщин: у нивхов на 1000 мужчин приходится 785 женщин). О групповых отношениях все знали, однако они были окутаны дымкой целомудренного лицемерия. Все решалось намеками: максимум, что мог сказать мужчина, решивший завести жену на одну ночь, - это предложить ей покурить вместе.

          Войны разыгрывались, если, к примеру, невесту выдавали за более богатого или если жена убегала из дома мужа к родителям. Иногда проблема решалась малой кровью и избирался способ разрешения конфликта, который так изменил внешность бабушки Вакзук, в свое время тоже сбежавшей от мужа. С одной стороны выстраивались мужчины из рода жены, с другой - из рода мужа. Схватив женщину за руки, ноги, голову, ее перетягивали, как канат. Чья сторона скорее вытянет ей шею или вовсе оторвет конечность - тому и достанется инвалид. Бабушке Вакзук повезло, она выжила, хотя обычно такая битва заканчивалась ничьей. Я смотрел на старую женщину и понимал, что она не находит в этой истории ничего из ряда вон выходящего. Я представил несколько десятков мужчин в соболиных шапках, претендующих на право ухватиться за руку или ногу девушки, а потом с воплями разрывающих ее. В числе самых рьяных были отец и муж Вакзук. Я понял, что этот мир нельзя измерять нашим аршином. Тем временем папа спросил, когда придет Пыргин. Со слов этого старика в течение двадцати лет он записывал нивхские легенды и мифы.

          После, когда я повзрослел, папа рассказал мне о Пыргине более подробно. Пыргин был старше папы лет на тридцать. Подростком он жил со своим братом Тыргином в селе Сикачиалян. Тыргин женился, и по обычаю нивхов жена старшего брата стала подругой младшего. Когда мой папа спросил, не хочет ли Пыргин жениться, тот удивился:

          - Зачем Пыргин баба? Тыргин баба есть. С одной бабой два брата жить можно.

          Пошли дети, и никто толком не знал, от кого они. Как-то зимой Тыргин замерз на охоте. Пыргин стал мужем вдовы брата. Кстати, в случае смерти холостого мужчины у погребального костра встает одна из его групповых жен и голосит так, словно в мир предков отошел ее “индивидуальный супруг”. Однажды папа и Пыргин отправились в экспедицию по нивхским селам. В 60-е годы были целые деревни, в которых никогда не звучала русская речь и о моногамном браке говорили как о бессмысленном изобретении белых людей. Пыргина и моего отца приняла в своей юрте молодая нивхка. Она и Пыргин были из разных родов, и надежд на скоротечный брак Пыргин не питал: посягательство на женщину из чужого рода влекло, как верили нивхи, кару богов. Утром Пыргин заявил, что должен устроить суд над хозяйкой. Оказывается, ночью женщина предлагала Пыргину покурить вместе и ловила его за ногу, что у нивхов считается прямым предложением любви. Пыргин отказал ей и пригрозил судом. Суд состоялся в соседней юрте. Старейшины порицали, молодые люди завидовали, папа записывал происходящее в блокнот. В итоге женщина во всем созналась, и ей приказали отдать Пыргину два халата, берестяную посуду и щенка.

          ...Этой истории я тогда не знал и с нетерпением ожидал появления нового персонажа. Наконец старик вошел, “поцеловался” молча со всеми и, улегшись у стола, положил свою тяжелую руку мне на плечо. Я не помню деталей того давнего разговора, но ощущение соприкосновения с другим миром осталось навсегда. И сейчас, вновь приехав в Хабаровск, я стал выспрашивать у родителей все, что касается взаимоотношений мужчин и женщин у малых народов Дальнего Востока.

          Отношение к женщине у ранних культур трудно назвать джентльменским. Женщина в переводе с нивхского - “чужой ствол”. Ее уважают только за рождение мальчиков. Во время менструаций к ней и прикасаться опасно, а если она в этот период переплывет реку - рыбы не будет. До середины XX века женщины рожали в отдельных юртах совершенно одни. Муж еще два дня после родов не имел права видеть жену. Правда, во время родов он оказывал посильную помощь: раскрывал в их основной юрте то, что было закрыто: коробочки, шкафчики, даже расшнуровывал ботинки. Зато представителям этих народов свойственно трепетное отношение к потомству. Когда у пары рождался мальчик (например, его назвали Мэргэн), отец и мать теряли свои имена, и с тех пор их звали отцом Мэргэна и матерью Мэргэна.

          Я перебирал фотографии. Лица, лица, лица... Некоторых я вспоминал, например, старого нивха Пигунайку. Ему было девяносто восемь, мне – четырнадцать. По-русски он говорил плохо, но компенсировал это такими жестами и мимикой, что существование языка казалось излишеством. Мама рассказала мне пикантную подобность из его жизни. Когда он был совсем юным, он и четырнадцать его друзей резвились на лужайке с одной девушкой. Продолжалось это три лета подряд, а потом Пигунайка взял девушку в жены, и не было пары счастливее. Конечно, нам это кажется странным. Но кто знает, не казалось ли Пигунайке столь же несуразным европейское понимание семьи, наши упоминания об андрогинах, рассеченных надвое и ищущих свою половинку?

          Я уговариваю папу поехать со мной в то же село. Оказалось, Вакзук и Пыргин уже умерли, дом на сваях продан, а сыновья Пыргина (или его старшего брата) переехали жить в русский город. Мне рассказали, что новые экономические отношения оказали негативное воздействие на нивхские, нанайские, удэгейские села. Люди обеднели. Рыбу ловят, даже когда она идет на нерест. Пьют. Давно известно, что в крови нивхов и нанайцев нет антител, нейтрализующих алкоголь, поэтому водка действует на них разрушающе.

          В будущем году мой отец собирается в экспедицию на Сахалин. Там живут айны - народ, насчитывающий лишь несколько тысяч человек. Сейчас папа изучает их язык. Я надеюсь, что через год мы отправимся на Сахалин вместе и оба - каждый по-своему - будем открывать для себя новый народ.

Автор: Артур Соломонов, журнал "Ах…" в Интернете