Чеченский синдром... Натоящий рай - у ног матери
Лица кавказской национальности. Штамп, превратившийся в образ. Мы уже давно не разделяем этих “лиц” - грузин, армян, осетин... Но твердо выделяем - чеченец. Со времен Лермонтова, когда злой чечен с кинжалом полз. И уж тем более сейчас, когда наши мальчишки гибнут в том краю сотнями. Можно ли возненавидеть нацию? Абсурд. Об этом мне говорили жены и матери, потерявшие самых дорогих людей. И те, “с другой стороны” России, тоже не испытывают ненависти к русскому народу в целом. Все намного сложнее.
Укоренившийся стереотип - горды, коварны и кровожадны.
Вот и Приставкин в своей книге такое описывает, что кровь в жилах стынет, и на экранах телевизоров кадры - детям глаза закрывать нужно. В нашем сознании закрепился тип страшного человека, даже не человека - зверя. Только ведь в истории любого народа можно найти массу кровавых эпизодов и, умело их подавая, вылепить негативный образ. А что мы знаем о представителях этой нации? Об их традициях, об их характере, об отношении к мифам, окружающим народ? Обо всем этом мы беседовали с Шарифом Кабулаевым, председателем чеченской диаспоры во Владивостоке. Комментарии же к нашему разговору я попросила дать известного в нашем городе психиатра Александра Коломейца. Не столько как специалиста, сколько как человека, много размышляющего над национальными проблемами, в котором смешалась немецкая, польская, белорусская кровь. Таких “многонациональных” представителей в Приморье большинство.
Шариф родился в Казахстане, куда были депортированы родители. Наверное, могла закрепиться обида. Однако ее нет, как не обижается и Александр Коломеец на то, что для одноклассников и некоторых учителей был он в моменты раздражения сыном “фашиста” - немецкая фамилия отца тому очень способствовала.
А. КОЛОМЕЕЦ: “Я понимаю, почему это происходило. Недавно закончилась война, потеря близких. Обиженный человек ощущает себя жертвой. Идея же жертвы - месть. Не может отомстить обидчику - будет мстить тем, кто на него похож. Жертва думает, что тем самым облегчит свою душу, смоет оскорбление. Обиженность - характерная черта многих россиян. А обиженные мстят. Отсюда и желание, чтоб “у соседа корова сдохла”. И при мольбе “пусть не будет войны” все же - “правительство надо повесить”. Человек слаб, он только кажется сильным”.
И все-таки Шарифу приходилось быть сильным. Его мама умерла в тот день, когда ей исполнилось 29 лет. Детей было семеро. Вскоре не стало и отца. Всю эту ораву - от 8-месячной сестренки до старшего 13-летнего брата - отправили в Чечню, к тетке. Бездетная женщина разошлась с мужем, чтобы посвятить себя воспитанию племянников. Они до сих пор зовут ее бабушкой. Эта мудрая женщина учила детей трем главным принципам: никогда не ешь у чужих людей - чтобы тебя не жалели как сироту, аккуратно одевайся и не воруй, потому что в этом случае не научишься работать.
Жизнь в те годы в Чечне была совсем не плоха, если одинокая женщина могла поднять на ноги семерых, если у них было два дома в шесть и восемь комнат. Ну и сад, конечно. О роскоши тех садов помнят многие россияне, имевшие когда-то возможность отдыхать в благословенных местах. В то время в Чечне были частные школы, в одну из которых определили и Шарифа как мальчика чрезвычайно способного. Он изучал арабский язык и корпел над Кораном. Но вскоре, получив за какую-то провинность палкой по вытянутым рукам, категорически отказался посещать “элитное заведение”. “Мы ведь народ свободолюбивый, гордый, - говорит Шариф. - Недаром в нашем языке нет слов приказа, только просьба. Кстати, это было большой проблемой при создании армии. Как сказать: “Ты должен, я приказываю”? Придумали: “Я говорю тебе сделать это”. В нас течет горячая кровь, не терпящая принуждения”.
А. КОЛОМЕЕЦ: “Рассуждения о крови и ее зове - тщательно пестуемый миф. Этому нет доказательств. Человек начинает ходить как ходят окружающие его люди, подражать звукам, которые он слышит, учится держать вилку и ложку, как это делают другие. То есть он копирует навыки. Его мировоззрение - это мировоззрение живущих рядом людей. Иногда говорят о темпераменте или характере, свойственном тому или иному народу. Но каждый народ имеет все виды темперамента, разнится только их удельный вес. Негр, зажигательно танцующий вокруг костра, выполняет лишь ритуал - он вполне может быть сангвиником или флегматиком. В том-то и смысл, что национальная история творится не одинаковыми людьми - с общей культурой, но разными характерами. А зов крови... Чеченец, с рождения попавший в семью эстонцев, будет действовать как эстонец. И наоборот”.
Уйдя из частной арабской школы, Шариф стал учеником обычной советской, где изучали русский и чеченский языки. Видно, очень неплохо был поставлен там образовательный процесс, если уже отслужив в армии и оставшись во Владивостоке, смог чеченский мальчишка поступить в ДВИСТ и получить специальность экономиста. В вузе он встретил свою судьбу. Свадьба была в ресторане “Амурский залив”, и гулял на ней интернационал - чеченцы, русские, японцы, корейцы, итальянцы. А итальянцы откуда? “Они тогда вокзал реконструировали”, - отвечает.
“Шариф, - интересуюсь, - как вы могли быть счастливы с русской женой? Вернее, она с вами? Ведь ваш менталитет требует - женщина, знай свое место. Русские дамы не позволяют так с собой обращаться”. “До чего же у вас превратное впечатление о жизни чеченцев. - Он смеется. - Да, у нас не принято женщине сидеть за столом с мужчинами, но только потому, что мы оберегаем ее от неприличных разговоров, которые могут смутить. Наши женщины вовсе не тихи и не забиты, у них больше прав, чем у вас, русских. Попробуй муж ударить - ее род сразу заберет обиженную, а за такого мужчину больше ни одна девушка не выйдет замуж. Даже выражение существует: “Если у мужчины не хватает ума справиться с женщиной и он пускает в ход кулаки, он не может считаться горцем”. В то, что муж-чеченец сломал Кристине Орбакайте нос, я не верю. Он не мог так себя унизить”.
Счастье Кабулаевых длилось недолго. Роковое стечение обстоятельств - безгранично любимая жена, как и его мать, умерла в свой 29-й год рождения. “Сейчас идут разговоры о необходимости выделения отдельного мусульманского кладбища. Не считаете ли вы это нелепостью? - спрашиваю у собеседника. - Ведь в смерти все люди равны”. “Нет, - возражает он. - Каждая религия хоронит усопших по-своему. У нас, например, не приняты гробы - нужна белая ткань. Мы не поминаем ушедших выпивкой на кладбище. Да, мы живем вместе, но похоронены должны быть по своим обычаям”.
А. КОЛОМЕЕЦ: “Возможно, я выскажу крамольную мысль. Но любая конфессия - это секта, считающая, что их вероисповедание, их обрядовая система правильнее, чем у других. Аргументов привести не могут, потому что обряды придуманы не Богом, а людьми. Это мифы сообщества. Это, если хотите, способ национальной саморегуляции. Однако я ни в коем случае не хотел бы оскорбить национальное самосознание любого народа, в каждом есть некие культурные традиции. Надо это осознавать и не препятствовать людям по-своему отдавать почести покойному. Не нужно по этому поводу устраивать сыр-бор. Пусть будут разные кладбища. В конце концов затраты не так уж велики”.
Он не знал, как воспитывать трехлетнего сынишку, и повез его на родину к тете-бабушке. Запричитала та: “Не думала, что до такого доживу. Вашего отца растила, вас, а теперь еще один малыш”. Но, конечно же, она полюбила Артура, который прожил в Чечне до шести лет и стал свидетелем первой чеченской. “Нас бомбить будут?” - спросил он отца, увидев при пересадке в Минводах самолет в небе.
О войне Шариф знает не понаслышке - не раз ездил в Чечню. Сейчас у него гостит сестра. Рассказывает, что в их саду осталась неразорвавшаяся бомба. Но это уже все равно, потому что села Хаттуни Веденского района, можно сказать, не существует - вся южная часть уничтожена. От двух домов Кабулаевых остались руины. Но что дома... “Поверьте мне, - говорит Шариф, - я вот этими руками собирал останки семерых детей моего брата, которые решили поиграть на футбольном поле и которых накрыла ракета “воздух - земля”.
Это самый трудный момент нашего разговора. Мой собеседник рассказывает о том, что позволяют себе федералы, среди которых, по его словам, тоже хватает наемников. Я в ответ ему - о зверствах ваххабитов. Страшный диалог. “Поймите, - говорит он, - мирное население не воспринимает зверства боевиков как мужество. Наш народ говорит: если ты боевик, выходи в открытую, связанного зарезать и баба может. Да, мы свободолюбивый народ. Но не злодеи. И жестокость, и милосердие есть в каждой нации”.
А. КОЛОМЕЕЦ: “Конечно, как и любой человек, я могу ошибаться, но не вижу другого выхода, кроме отсоединения Чечни - насильно любовь к России не привьешь. Они - жертвы, и никогда не поймут нас, при молчаливом согласии которых это стало возможным. Пострадали все. Надо лечить наших ребят, переживших там страшный стресс. И я готов им помогать. Но я не поеду на помощь чеченцам, потому что стану там рабом или заложником. А им тоже нужна помощь, причем всем - они все многое пережили. Ситуация безвыходная, если не одумается какая-то из сторон, как и должно быть при любом конфликте. На мой взгляд, одуматься должны мы - у нас больше непострадавших, здравомыслящих людей”.
“Считаете ли вы, что Чечне будет лучше без России?” - спрашиваю Шарифа. “Может быть, материально и лучше, - размышляет, - но ее тут же подберут или Америка, или Англия, или кто еще. И как они себя поведут? Выкачают нефть, а дальше? Кроме того, мы с Россией уже два века - много общего в духовном наследии, даже родственные связи переплелись. Не так просто все разорвать”.
Мы очень беззащитны на этой земле. Мы уничтожаем сами себя и делаем многое, чтобы жить стало еще страшнее. Как сказал Александр Коломеец, “люди выбирают путь разрушения из-за своей слабости”. От того, что разъясняется причина - не легче. Ведь продолжают гибнуть наши, русские дети. А чеченские дети погибают не только физически. Они уже никогда не смогут вернуться к нормальной жизни. Потому что не знают ее. Они полны ненависти, которая их пожирает. Поэтому мы и боимся “лиц кавказской национальности” на улицах Владивостока. Поэтому их и “шмонает” милиция. Ведь даже здесь, далеко от Чечни, они могут быть сообщниками ваххабитов.
Я понимаю, что нельзя так думать, что нация не виновата, что своими рассуждениями я оскорбляю сидящего передо мной человека. И все-таки говорю. “Это все неправда, - вздыхает Шариф. - Вы плохо информированы, и многого не знаете. Уверяю вас, чеченцы не жестоки и не кровожадны, а молодежь не потеряна. Все еще можно изменить, была б на то добрая воля. А местных чеченцев вы тем более зря боитесь. Знаете ли, к примеру, что за недостойное поведение наша диаспора может выселить чеченца из Приморья в 24 часа? И никто не посмеет ослушаться. Потому что мы - представители разных сильных родов, у нас жесткая иерархия. Любой проступок - кража, обида женщины - наказывается”. И девушка может не бояться встречи с горячим чеченцем на темной улице? “Честь девушки превыше всего, - отвечает он. - Если кто-то из наших попал бы в тюрьму за попытку изнасилования (хотя это исключено), ни один чеченец не принес бы ему передачу. На нас можно положиться на сто процентов - девушку не обидим, ведь она прежде всего будущая мать. А мать - это святой человек. Даже в Коране сказано: настоящий рай лежит у ног вашей матери. Да, у нас сохранился обычай мести. Но за одного убитого мужчину убивают тоже одного, а за женщину - двоих”.
Словно почувствовав, как трудно мне заканчивать разговор на такой ноте, Шариф неожиданно улыбается: “А я собираюсь открыть во Владивостоке Дом мужской моды. Все, что на мне, сшито по моим эскизам. Зря вы ко мне в гости не заглянули - показал бы свои костюмы. А заодно и чеченское гостеприимство продемонстрировал бы. И свой сценарий художественного фильма показал бы. Я недавно встречался с московскими режиссерами, они заинтересовались”.
Вот такой чеченец живет во Владивостоке. Уж и не знаю, типичный ли.
Автор: Галина КУШНАРЕВА, "Владивосток"
