На передовой тревога висит в воздухе

Войны в Сирии и Ливии глазами журналиста из Приморья: трагедии и надежды стран, превращенных в руины

Локальные конфликты на Ближнем Востоке и в Африке подавляющее большинство из нас видит только в теле– и фоторепортажах. Но мало кто задумывается, как истории о войне попадают к читателю и зрителю. 

О том, как журналисты едут на войну и с какими мыслями возвращаются с нее, рассказывает сегодняшний собеседник «В» – военный корреспондент Александр Васильев,  который до переезда в Санкт-Петербург несколько лет трудился у нас, на Народном, 13, в информагентствах VladNews и «Приморье-24».   

– Александр, как получилось, что ты стал военным корреспондентом?

– Многие мечтают о профессиональном росте в журналистике. Кто-то хочет стать главным редактором, кто-то открыть свое издание, кто-то стать спецкором. Я попадаю в третью категорию. Несколько лет назад мне поступило предложение переехать в Санкт-Петербург, и я даже думал сменить профессию. Тогда я еще не планировал ездить в горячие точки, хотя интересовался конфликтом в Сирии с 2014 года, когда мир облетели жестокие кадры обезглавливания фотожурналиста Джеймса Фоули и других людей, одетых в оранжевые робы. А чуть позже – кадры уничтожения памятников в Пальмире. В Питере я познакомился с несколькими ребятами, кто в военных конфликтах понимал куда больше, чем я. Когда я изучал видео и фотографии с мест боевых действий, хотелось прикоснуться к этому. Тогда я стал напрашиваться в командировку, и спустя достаточно продолжительное время мне удалось уговорить начальство. 

– Проходят ли журналисты какую-то специальную подготовку перед командировками в зону боевых действий? 

– Тут, как я уже говорил, у меня были хорошие наставники. Изучение местного языка (а для меня это в первую очередь арабский) – занятие очень непростое, но все упрощала одна деталь. В Сирии уже побывало множество корреспондентов, и даже составлен общий разговорник. Например, важно помнить такие слова, как «мархаба» – привет, «шукран» – спасибо, «аду» – враг и так далее. Этого хватало. А еще среди арабов очень много русскоговорящих людей, которые учились в СССР и тепло вспоминают нашу страну. В остальном больше полагаешься на себя: читаешь много профильной литературы, что очень важно для любого журналиста. 

Про оружие и боевую подготовку… Так вышло, что в основном в военную журналистику идут люди, прошедшие армию. У меня боевого опыта не было, но здоровье позволяло без проблем носиться в бронежилете. Штука очень важная, хотя таскать с собой при перелете плитник весом более 10 кг то еще удовольствие. Но что поделать, жить захочешь и не столько понесешь! Жилеты, каски, медикаменты и все необходимое для сохранения жизни мы получаем от редакции. А вот оружие нам не положено, так что в случае непредвиденной ситуации на «передке» придется отбиваться микрофоном, камерой и штативом.

– Были ли ситуации, когда ты реально рисковал жизнью? 

– Во время моей первой командировки в Сирию шли ожесточенные бои на юге провинции Идлиб. Когда мы только прилетели, было тихо, оставалось лишь снимать сюжеты на тему «Эхо войны». Но спустя неделю-полторы это эхо докатилось и до нас: Сирийская арабская армия пошла на освобождение важного города – Хан-Шейхуна. 

Мы как раз туда и отправились, на первую линию. Когда приехали, километрах в двух-трех от нас слышались звуки разрывающихся мин – это бомбили по позициям сирийцев боевики из группировки «Хайят Тахрир Аш-Шам» (террористическая организация, запрещенная в России. – Прим. ред.). Рядом по кустам стреляли садыки (так называют местных военных, «садык» означает  «друг», «брат»), чтобы никто не прошел к нам с фронта по высокой траве. И мы среди этого всего снимали, опрашивали солдат. 

Картина на тот момент казалась очень расслабляющей: военные сидели в тени кустов, пили мате, курили кальян, ели инжир, предлагали посидеть рядом с ними. будто вокруг вообще ничего угрожающего их жизни не происходит. Через некоторое время мы услышали свист и последовавший за ним разрыв: мина упала очень близко – в нескольких сотнях метров от нас. Лица у всех сразу опечалились, мы начали разбегаться. Местный командир отвел нас в мечеть – мол, террористы не стреляют по святыням. Вот только здание было в дырках от снарядов. А мины тем временем рвались все ближе и ближе…  

Мы поняли, что попали в западню. Но не до конца: когда наши ВКС заходили на позиции боевиков и сбрасывали бомбы в двух-трех километрах от нас, террористы прятались в пещеры, из-за чего огонь по нам на короткое время прекращался. Выждав, когда очередной самолет будет подлетать к врагу, мы ринулись к машине, выдерживая дистанцию 15 метров друг от друга. Вот так мы сразу, в первый день, стали участниками боевых действий. 

– Какие моменты из командировок запомнились тебе больше всего? 

– Пожалуй, первый выезд на «передок». Вообще, когда приезжаешь на первую линию, тревога чувствуется даже в воздухе. Очень сильное напряжение, гнетущее. 

Запомнились люди в Сирии. Они очень добродушные, всегда приглашают к себе в гости. Навсегда в памяти Пальмира – действительно великое место. Сирия вообще очень красивая и недооцененная среди туристов страна. Как только туда вернется мир, очень рекомендую ее посетить. 

Ливия запомнилась бесконечной песчаной пустыней, которая очень похожа на море: у берега она одна – спокойная, интригующая, а глубже совсем другая – опасная, суровая, завораживающая. 

Центральноафриканская Республика выделяется своим колоритом: куда ни поверни камеру, везде сочные кадры. Люди ходят в разноцветных нарядах, маленькие домики прячутся в тени гигантских пальм, очень много опасной живности. остерегаешься комаров – не хочется заболеть малярией.

– Какие эмоции испытываешь, когда общаешься с людьми, которые годами живут в условиях войны?

– Если брать Сирию и Ливию, то важно отметить, что арабы – фаталисты. У них рядом с деревней  идут боевые действия, а они хоть бы ухом повели. В первую очередь подумают о том, что сегодня на обед приготовить, и в последнюю – как спастись, если враг подберется ближе. Таков менталитет. 

В Ливии, как мне показалось, настрой более грустный. Видно, что люди очень устали от войны. Ведь западный, европейский мир обещал им, что после уничтожения Муаммара Каддафи они заживут на широкую ногу. Но в итоге ситуация с каждым годом только ухудшалась, причем серьезно. Впрочем, веры никто не теряет.  

– С кем из известных военных деятелей зарубежных стран тебе доводилось общаться? 

– Я очень рад, что нам удалось встретиться с сыном бригадного генерала Республиканской гвардии САР Исаама Захреддина Ярубом. Его отец – невероятный пример героизма: он четыре года удерживал оборону Дейр-эз-Зора, осажденного боевиками ИГИЛ (террористическая организация, запрещенная в России. – Прим. ред.). Бился со своими братьями по оружию плечом к плечу и смог отстоять город. 

А погиб от мины, когда зачищал остров Сакр на реке Евфрат. Часть осколков прошла через его «калашников» – он сейчас находится в доме его родни. Мне даже удалось подержать этот автомат. Незабываемое ощущение. 

– Остается ли в командировках время, чтобы изучить культуру, историю, природу той страны, где находишься? 

– Да, конечно. Нам удалось посетить множество достопримечательностей в Сирии. Опять же Пальмира – невероятный памятник истории. Особенно ужасно видеть разрушенные объекты культурного наследия вроде храма Баала, от которого уцелел только портал. Вообще, есть что-то в арабских странах притягательное – там же множество библейских сюжетов. Еще большое впечатление произвели старинные города Сирии Сиднайя и Маалюля, где местные жители до сих пор говорят на арамейском. 

В Ливии мы были в Сирте – городе, где рос Каддафи. Посещали его резиденцию, различные памятники. Но основные объекты культурного наследия находятся в Триполитании – она сейчас у противоборствующей стороны, и мы туда попасть не могли. В ЦАР, к сожалению, был недолго, поэтому не успел все увидеть. Но у местных есть забавная черта – они разукрашивают памятники. Очень интересно смотрится. 

– Как решаются бытовые вопросы – проживание, питание, медицинская помощь? Может ли военкор попроситься домой, потому что заболел или устал?

– У нас всегда есть связь с местными властями, так что в случае заболевания можно обратиться к ним, чтобы отвезли в больницу. Проживание – либо в отеле, либо на съемных квартирах, тут как повезет.  Питание закупается отдельно, из выделенного бюджета.
Может ли военкор попроситься домой? Может, но я таких случаев не знаю. Человек сразу должен до конца понимать, куда он летит и что его ждет. 

– Осознают ли люди в России и на Западе, с кем мы и наши союзники ведем борьбу в Сирии и Ливии? Что террористы – это именно террористы, а не борцы за свободу?

– В России осознают, но не все и не до конца. К сожалению, есть некоторые уникумы, готовые защищать экстремистов. Они выставляют в позитивном свете тех, кто еще вчера отрезал головы гражданским и организовывал беспощадные шариатские патрули. Я не до конца понимаю, они делают это специально, держа в голове весь контекст, или по собственной глупости, совсем не углубляясь в суть конфликта. 

На Западе некоторые издания до сих пор ведут репортажи из захваченного боевиками Идлиба и защищают протурецких террористов. А еще там массово поддерживали организацию «Белые каски», которую только ленивый не ловил на постановочных роликах.
– Твоя работа тесно связана с поездками за границу. А где предпочитаешь проводить отпуск, свободное время? 

– Пока из-за коронавируса ездить в интересные для меня страны не получается, и я отдыхаю здесь, в Санкт-Петербурге. Плюс Центральная Россия – рядом много городов, куда можно отправиться в выходные. До этого ездил к родне в любимый Владивосток, правда, получалось только зимой

В остальном выручает творчество. После командировок понравилось монтировать и снимать видео. Сейчас пишем на камеру короткометражки по мотивам стихов русских поэтов. Этим и спасаюсь.

Вопросы задавал Александр САЛКОВ

Фото из архива Александр ВАСИЛЬЕВА