Сыщик, сыщик, ищи вора!

Продолжение. Начало в номере за 8 июля

Прошел октябрь и следом за ним ноябрь. Осень уверенно катилась к зиме. Хозяева уже вовсю топили печки, и в волглом промозглом воздухе стоял отчетливый запах дыма. В ночь на 29 ноября запуржило. Вьюга была такая плотная, что в трех шагах уже ничего не видно было.

Деревянный дом на Первой Портовой, снимаемый под казначейство, скрипел, трещал и похрустывал так, что проживающие в нем же чиновники казначейства не обратили внимания на осторожные стуки и поскрипывания, едва ли отличимые от шумов самого дома. Да даже если и обратили, то или просто не придали значения, или (помня летние события) побоялись. А утром…

«На первом этаже, в комнате 5 с половиною на 7 аршин с одним зарешеченным окном на северной стороне нами обнаружен вскрытый несгораемый металлический шкаф (сейф) van der Ploeg safe с встроенным замком. Шкаф вскрыт посредством высверливания механизма замка и последующего отжимания створки двери. Внутреннее отделение металлического шкафа, снабженное внутренним замком, также взломано посредством высверливания и отжимания. На момент осмотра металлического шкафа он оказывается пуст. Как показывают господа чиновники казначейства, вечером в металлическом шкафу находилось триста пятьдесят две тысячи четыреста сорок рублей золотом и ассигнациями (ассигнациями разного достоинства – двести семьдесят шесть тысяч четыреста семьдесят рублей; золотыми монетами по три, пять и десять рублей – семьдесят пять тысяч девятьсот семьдесят рублей).

В юго-восточном углу комнаты, за столом-конторкой обнаружено: вскрытый пол. Размеры лаза – аршин на полтора. Лаз ведет в погреб. 

При осмотре комнаты обнаружено из посторонних предметов:

Мешок джутовый со следами машинного масла.

Обломок сверла.

Следы ботинок или сапог.

Металлическая стружка, а также древесные опилки.

Два клочка сильно помятой бумаги со следами масла и какими-то надписями чернилами.

В погребе при осмотре обнаружено, что под фундаментом строения был произведен подкоп, ведущий в сточную канаву на улице Первая Портовая.

Поскольку ночью имела место быть снежная пурга, следов выхода похитителя денег обнаружено не было.

Осмотр места совершал и записывал надзиратель 1-го и 2-го участков Павел Кошелев».

Триста пятьдесят тысяч! Деньги, направленные на оплату работ по строительству железной дороги, исчезли. Триста пятьдесят тысяч рублей! Притом что вся городская казна Владивостока составляет не более ста пятидесяти тысяч рублей!

Сравниться с этим грабежом может разве что похищение в 1888 году у комиссионера Интендантского управления, что в Никольск-Уссурийском. Тогда трое воров украли деньги из привинченного к полу окованного сундука. После чего статский советник Попов дважды (в 1889-м и буквально в октябре 1891 года) подавал рапорты Приморскому генерал-губернатору, в которых говорил о том, что необходимо строить в Никольском (и во Владивостоке) нормальное казначейство, в котором хранить деньги с меньшими опасностями для кражи. Но то ли не до того было, то ли еще по каким причинам, но казначейство обходилось съемным домом. И вот пожалуйте! Триста пятьдесят две тысячи четыреста сорок рублей золотом и ассигнациями!

– А, кстати, тех воров из Никольска словили?

– Да, Ваше превосходительство. Через год с лишним, но все же словили.

– И кто же словил?

– Коллежский секретарь Суханов. Александр Васильев сын.

– И где же он?

– Он в Никольском. Со всей семьей.

– Так командируйте его сюда! Пусть немедленно прибывает и ищет!

– Будет сделано, Ваше превосходительство.

Так сыщик Александр Васильевич Суханов оказался во Владивостоке. И первое, с чего начал, – с нового осмотра места преступления. Не погнушался залезть на четвереньках в лаз и проползти по нему до погреба казначейского дома. Потом осматривал найденные на месте вещи и хмыкал.

– И что же вы скажете, Александр Васильевич? – спросил командированного товарищ прокурора Галичанин, которому поручили следствие по этому наиважнейшему делу.

– Не так много, любезный Иннокентий Георгиевич, не так много, но все же кое-что скажу. Вы, конечно же, и без меня увидели, что, судя по размерам подкопа, орудовал человек роста небольшого, что, впрочем, и размеры следов на полу кладовой подтверждают.

– Да, конечно. На это мне обратил внимание надзиратель Кошелев. Но все же вы считаете, что был один человек или их два было? А может, трое?

– Хороший вопрос. На первый взгляд и по разумению, один человек такое дело провернуть вряд ли смог бы. Тем более что золотых монет унесли на пять с четвертью пудов (1 пуд – 16,38 кг. – Прим. «В»). Но все, что я видел, в том числе и следы на полу, указывает на то, что все-таки это был один человек. Впрочем, давайте не будем торопиться и оставим ответ на этот вопрос напоследок. Кстати, как и очень важный вопрос о том, кто и каким образом навел злоумышленника на сейф. Пока нас больше должны интересовать приметы хотя бы одного злоумышленника.

– То есть вы считаете, что можете обрисовать личность вора? Дедукция-с?

– Ну что вы, Иннокентий Георгиевич, что вы! Я не Шерлок Холмс и к дешевым демонстрациям, равно как и к театральным переодеваниям и накладным бородам, не склонен. Да и описать внешность – дело не такое простое, как некоторым кажется. Я думаю, что в нашем случае нужно исходить из привычек и особых знаний субъекта. И тут, например, я могу кое-что сказать.

– Внимательно вас слушаю.

– Похититель денег, как мы уже говорили, – небольшого роста, но крепкий и даже сильный, естественно, мужчина лет тридцати с небольшим. Незаметный и тихий. Он наверняка бывший сахалинский каторжанин, отбывавший каторгу на угольных копях. Могу предположить, что он в бывшем – городской житель, может быть, даже столичный. Почти наверняка образованный, хоть и не учившийся в университетах.

– Да как же с такими приметами искать?! Во Владивостоке теперь едва ли не каждый третий, кто не китаец или не манза, каторжанин…

– Ну вот видите, мы уже две трети мужского населения отсеяли, – улыбнулся коллежский секретарь. – Впрочем, думается мне, что по тем уликам, что собрал на месте преступления наш надзиратель, мы можем добиться еще большего.

– По обломку сверла, мешку и двум бумажкам?

– Именно, дорогой Иннокентий Георгиевич, именно.

Фельдшер Иванов был хорошо известен во Владивостоке и полицейским, и ворам. Да и солдаты с матросами знали, к кому нужно обратиться за помощью в части рецепта или справки. Большого прибытку со своего занятия Иванов никогда не имел, но «детишкам на молочишко» хватало, и даже кое-что оставалось для себя любимого. Именно поэтому, когда к Иванову обратился надзиратель Кошелев, Иванов не стал запираться. Чего ж запираться-то, когда все знают, чем Иванов занимается.

Кошелев показал фельдшеру две замасленные бумажки, на которых едва ли можно было различить, что написано. Но оказалось, что Суханов умудрился различить часть слова «аммониак», потому и отправил Кошелева к известному во Владивостоке «медику».

– Да. Рецепты это, – снимая с носа очки, сказал Иванов.

– Ваши?

– Ну не то чтобы совсем уж мои… Но да. Мои. Это когда ко мне по поводу кашлянья обращаются, я и выписываю. Там ничего опасного нет, поэтому в аптеке на Светланской пилюли делают и рецепты мои знают.

– И часто выписываете?

– Не то чтобы уж совсем часто, но и нередко.

– А кому и когда – учет ведется?

Иванов тяжело вздохнул и кивнул.

– Ведется. Вот эти два я августа шестого давал. Вот видите: здесь совсем расплылось, а все же я свои-то закорючки узнаю…

– Так, может, вы еще и помните, кому выдавали? Мужчина такой, роста небольшого?

– Да нет, вроде нормального он роста, может, даже и высокий… Кашлял сильно. Оно, конечно, может, и не чахотка, потому как кровью не харкал, но все же вреда от кардамона, морского лука и аммониака не будет. Они мокроту разжижают и кашель снимают. А мужчина тот был точно высокий, одет просто, но во все новое, как будто только что от портного.

– А если его встретите, узнаете?

– Чего ж не узнать-то? Узнаю, наверное.

– Спасибо. Так что мы к вам обратимся, как найдем.

– Так обращайтесь. 

Кошелев совсем уже был в дверях, когда фельдшер его остановил вопросом.

– Так, а может, вам имя-фамилия его нужны?

Надзиратель остановился.

– А неужто помните?

– Да нет, не помню, но в книге амбарной у меня записано. Сейчас посмотрю. Августа, значит, шестое. Ну вот же: Ефим Лыткин. А адреса нету. Я адреса не спрашиваю, да и откуда у них адреса-то, да даже если и скажет, то разве ж этому адресу можно доверять?

Окончание размышлений фельдшер Иванов бормотал сам себе, потому что надзиратель Кошелев уже под всеми парусами летел в участок, чтобы доложить об открывшемся имени преступника.

Когда Кошелев принес следствию имя и фамилию владельца замасленных рецептов, тут же всплыла расписка Лыткина о получении денег в казначействе, а следом и описание подозреваемого. А поскольку Ефим Лыткин слишком уж не вписывался в облик, нарисованный коллежским секретарем, товарищ прокурора не преминул подпустить шпильку «Шерлоку из Никольского».

– И что же вы скажете на это, любезный Александр Васильевич? Не сходятся концы с концами. И высок Лыткин, и достаточно заметен, и не силен, и никогда городским жителем не был, да и образованностью не блещет. Единственное, что сходится, – каторжник с сахалинских копей. Ну тут вы, я считаю, пальцем в небо попали.

– Давайте не будем торопить события, Иннокентий Георгиевич. Есть много вопросов, на которые у нас пока нет ответов. Но по крайней мере на два из них мы ответили.

– И что же это за вопросы?

– Во-первых, мы теперь знаем, каким образом взломщик узнал о расположении сейфа в комнате. И, во-вторых, мы уверенно можем сказать, что в подготовке кражи участвовали по меньшей мере два человека. Да, Лыткин, конечно же, не медвежатник, но это вовсе не означает, что некий «Х» не соответствует моему описанию.

– Возможно… Но объясните тогда, почему у сейфа найдены рецепты именно Лыткина? Значит, он был там. Все на это указывает.

– Я не буду торопиться с такими поспешными выводами, тем более что есть детали, которые объясняют ваш каверзный вопрос. Но давайте не будем торопиться с выводами, а попробуем ответить на следующий вопрос: почему рецепты такие мятые и промасленные?

– И почему?

– А вы попробуйте на это ответить сами.

И Суханов ободряюще улыбнулся.

Все полицейские силы Владивостока были брошены на поиски Ефима Лыткина. Вспомнили, что он (как и Гунько с подельниками) один из Кауровских рабочих, нашли описание и даже фотокарточку Лыткина. Размножили, и теперь каждый городовой, расспрашивая на своем околотке, показывал портрет. И сообщение о том, что Лыткина уже с сентября нет на белом свете, принес один из околоточных, принимавших участие в вылавливании трупа из Первой речки.

– Так, значит, ваше благородие, как есть мертвый он был. Утоп то есть. Мальчишки его, значит, нашли, а уж потом нас послали выловить и в мертвецкую на дрогах привезть. А мы как есть все чин по чину. Так что, ваше благородие, как есть мертвый он был.
Подняли архив. Нашли дело. Ниточка оборвалась.

– Нет-нет. Не оборвалась. Нужно искать знакомых Лыткина, знакомых его знакомых. Вот когда мы очертим круг его друзей-товарищей, вот тогда и выйдем на вскрывшего сейф.

– Но, Александр Васильевич, помилуйте! Это же сколько обойти надо?!

– Столько, сколько надо, Иннокентий Георгиевич. Столько, сколько надо.

– Вы, господин хороший, послушайте вот что. Помните, по сентябрю еще дружка своего искали? Ну, тот, который вам десять рублев должен был? Не помните? И как с извозчиком вот за тем столом, с Михайлой, шептались про мастерового одного? Да неужто не помните?! Ну, может, я и обознался, потому как тогда-то вы, господин хороший, голь перекатная были, а сейчас и шапка у вас, и шуба знатная. Морской бобер, однако… Хороши. И шуба, и шапка, а значит, при деньгах вы теперь. И жаль, что не вы тогда про дружка-должничка своего спрашивали. Очень жаль. Потому как вам-то, ежли вы не тот, вовсе не интересно, что я бы тому, кто тогда с Михайлой шептался, рассказал… А, таки интересно?! А сколько вы, господин хороший, половому на чай за байку дадите? Красненькую не пожалеете, коли так, я вам расскажу. Вот спасибо! Ну так слушайте. 

Вчера, около полудни или чуть за полдень, околоточный захаживал. Ну, известное дело, стопку ему поднесли, как без того? Так он, значит, стопку-то намахнул, рыжиком закусил и давай выспрашивать… А вот, кстати, рыжика не желаете? Или, может, огурчика? Водочку поставлю, не ханьшу от поди. А, ну нет, так и нет. Хозяин – барин…

Так вот, значит, про околоточного. Давай он выспрашивать, нет ли тут чего подозрительного вокруг, деньгами никто не сорит ли? А потом так на буфетную мне – раз! И карточку выложил. И спрашивает, не видел ли я того, кто на карточке. А если и видел, то с кем он был? А я-то на карточку глянул: ба! Так на ней же тот самый дружок, которого тот человек, который не вы и которому этот, который на карточке, червонец должен был да пропал… Я-то, понятное дело, рот – на замок, нет, говорю, не видел, а может, и видел, да разве ж их упомнишь. Их, это в том смысле, что всех, кто тут столуется да пьет…

Не припомню, говорю, а сам околоточному еще стопочку поднес, от себя то есть, и спрашиваю: «А чего с этого, который на карточке, нужно-то? И что делать, коли вдруг встречу, кому рассказать о том?» А околоточный мне в ответку: «Нет, не встретишь. Потому как этот, что на карточке, он с осени на погосте, по теплу еще в Первой речке его выловили, а вот с кем его видели, с кем он встречался, это, значит, очень интересно, и ежели вспомнит кто что, так и рубля не пожалеют за рассказ». «А что ж, – спрашиваю, – такого-то важного вахлак этот с карточки утворил, что прямо и рубля за рассказ не пожалеют?» А околоточный мне: «То не твоего ума дело, да и не покойник этот натворил, а дружок его». «Нечто порешил кого?» – спрашиваю. «Нет, – говорит, – не порешил, а большие казенные деньжищи из-под замка украл. Про нору в казначейство, что за Машкиным оврагом, слышал небось?» «Так как же, – это я уже околоточного, – он же с осени на погосте, вы же сами сказывали». А он на меня: «Тьфу ты, да не покойник, а дружок его, которого теперь повсемест ищут». И дураком еще обозвал. Ну, что обозвал, ладно. Тут порой не так еще назовут, так что мы привычные.

Вот такая история, значит, господин хороший. Оно, может, вам и неинтересно было, а вот тому, что того, с карточки, искал, я так думаю, очень бы история эта пригодилась. А за красненькую – благодарствие наше. А коли еще пять рубликов положите или даже рубль, так я еще чего расскажу... Вот спасибо, господин хороший! А что я хотел-то добавить, кроме того, что сказал? А то, что в тот день, вчера то есть, околоточный не только у меня спрашал. Но и тем, кто в кабаке сидел, тоже карточку показывал. Что уж там ему говорили, врать не буду, не слушал, но точно знаю, что карточку ту смотрели.

Ну вот, теперь весь сказ у меня. Сердечное вам от меня! А ежли вдруг чего хотите, водочки там, коньячку или закуски какой, то я быстренько все накрою и поставлю. А коли не хотите сейчас, так милости просим вдругорядь захаживать. Мы щедрому клиенту завсегда с почтением и всей радостью.

К середине декабря следствие по делу о краже из казначейства располагало самыми разными сведениями о последнем месяце жизни Ефима Лыткина. Нашли скобянщика, у которого Лыткин покупал инструмент – лопату и кайло. Нашли рабочего с судоремонтного, продавшего пару английских закаленных сверл. Узнали, правда, из третьих рук, причину смерти Лыткина. Надзиратель Кошелев даже предполагал, чьих рук убийство, но поскольку доказать ничего не мог, а надеяться на признание в убийстве тоже не мог, то искать «мастерового» не стал, а все силы приложил к тому, чтобы найти место, где проживал Ефим Лыткин, надеясь таким образом выяснить место жительства его подельника-взломщика.

Тем временем по Владивостоку ползли и множились, обрастая фантастическими подробностями, слухи.  Поговаривали уже, что из казначейства украли то ли миллион, то ли два миллиона чистым золотом. Что грабители вырезали всех сторожей и жильцов злосчастного дома за Машкиным оврагом, а семь с небольшим аршин подкопа превратились чуть ли не в версту укрепленного тоннеля, по которому вполне могли проехать, не столкнувшись, две фуры. Тем не менее выйти на след Карпа Полякова все не удавалось.

– Александр Васильевич, может, и нет уже в городе медвежатника? Может, убежал он со всеми деньгами?

– Может, так оно и есть, Иннокентий Георгиевич. Но что-то мне подсказывает, что тут он. Залег, затаился. Отсиживается в «малине» какой-нибудь, а может, и у китайцев в Миллионке. Пойди его там отыщи. Но не сбежал. Да и куда ему сейчас? С обозом в Хабаровск? Нет, он весны ждет, чтобы с навигацией или в Японию, или в Китай уйти. Так что давайте искать.

– Так уже с ног сбились. Кошелев вон не спит, не ест, все по злачным местам… Ищет.

– А вот что я подумал. Давайте-ка мы Кауровских, кого сможем найти, допросим. Должны же они помнить, с кем Лыткин дружбу водил, кого сторонился. Прочешем еще раз гребешком. И вот еще что: пусть околоточные по извозчикам пройдутся, рогульщиков поспрашивают. Потому что уж если кто что знает – так эти наверняка. Хорошо бы еще у китайцев спросить. Кто самый заметный? Ли Цзыфан? Вот хорошо бы с ним поговорить…

Декабрь уже катился к Рождеству. В домах ставили и украшали елки. На бухте, прямо напротив арки Цесаревича, устроили ледяной каток, и горожане с большим удовольствием чертили лед коньками. Близился Новый, 1892 год, который, как надеялись, принесет только все самое лучшее, оставив все плохое в уходящем году.

Извозчик Михайла (тот, кто предостерегал Полякова от поисков «мастерового») сам пришел к следствию. Уселся на стул, как на облучок, и обстоятельно рассказал товарищу прокурора Галичанину и про Лыткина, и про того мелкого, что искал по кабакам своего то ли должника, то ли дружка. Единственно, о чем умолчал извозчик, – о «мастеровом». Но тут уж понятно почему: слово-то оно, конечно, просто слово, но за иное язык вместе с головой оторвут.

Рассказав об осенних событиях, Михайла помолчал, как будто прикидывая, как бы продолжить свою повесть, а потом, откашлявшись, продолжил.

– Так вот, на днях стою я на Светланской, напротив магазина Кунста, жду очереди своей. А как моя-то очередь подошла, так в сани садится господин. Он-то меня не признал, а я его – с первого взгляда. Тот это, что в кабаке по осени дружка своего искал. Одет, конечно, богато, не ровня тем лохмотьям, в каких по осени расхаживал, но под шубу-то разве ж рост и повадки спрячешь? Я бы, может, и засомневался, так они заговорили, и я по голосу узнал. Поехали мы на Каторжанку. Наши-то все не любят туда ездить, ну сами знаете, чего уж… Но господин этот, маленький который, пообещал пятерку, так я и согласился.

Ну так не обманул господин, как договорились, пятерку ассигнацией и выдал, как приехали. Живет он в небольшом таком доме. Судя по тесу, новом, не больше двух лет как рубленом. Как со мной расплатился, так сразу и вошел. А я пока развернулся – узко там, пока то да се, так все и заприметил. Так что ежели показать надо, то покажу. А то, что сам пришел, так это потому, что околоточные уж совсем вывели, ну чисто мухи: что ни день – карточку тычут, спрашивают. А денег мне не надо. Я сам работаю. Да и деньги такие – тридцати сребреникам сродни, мороки от них больше, чем доходу.

После разговора с половым Карп Поляков чувствует, что облава на него сжимает кольцо. Засыпая, он видит себя в копанной им норе и вдруг оказывается барсуком, на которого спустили собаку. Вот-вот собака схватит барсука Карпа за жирное огузье, а охотники вытянут пса и вместе с ним Карпа на свет божий. И остается Карпу только одно: ползти по вырытой им норе вперед, вперед – туда, где его поджидает распахнувший двери голландский металлический шкаф, в который, спасаясь от погони, Карп забивается, а шкаф следом за ним захлопывается с тем лязгом, с каким захлопывается металлическая дверь камеры. И, оказавшись в темноте, Карп ищет в мешке коловорот, вытаскивает завернутые в бумагу, обильно смазанные маслом английские закаленные сверла и сверлит стену, чтобы глотнуть свежего воздуха, но сверло ломается, и Карп просыпается в поту и полминуты глядит в беленый потолок, сдерживая рвущееся из груди сердце. Потом Карп поднимается с постели. Если совсем темно, зажигает лампу, копошится у печки, растапливая или просто подбрасывая дров, ставит чайник и, когда вода закипает, заваривает чай. К этому времени Карп Поляков уже почти спокоен, страх спрятался до следующего сна.

Карп пьет крепкий чай и прикусывает сладкий колотый сахар. Смотрит в одно из окон, выходящих на улицу, и видит, как соседские детишки украшают дерево в палисаднике напротив какими-то незамысловатыми тряпочками, все больше красными. И эти красные тряпочки то ли на елке, то ли на пихте напоминают Карпу о волчьей облаве… «Надо уходить, – думает Поляков. – Но как?! Куда? Все складывается к тому, что впереди – только стрелки на своих номерах, сзади – загонщики, а по бокам – красные флажки. И не отлежаться, не затаиться – ничего не остается, кроме как бежать на выстрел, надеясь: авось пронесет»…

Окончание следует

Константин ДМИТРИЕНКО

Фото с сайта pastvu.com