Бестеневая лампа

– Что затеяли тут среди ночи? – в дверях стоял Кирилл, реаниматолог, с какой-то новенькой анестезисткой.

Не дожидаясь ответа, они вошли, сестра поставила большую корзинку с дыхательным аппаратом и прочими принадлежностями на стол. Кирилл посмотрел на санитарку, та встала, и тогда он аккуратно положил чемоданчик с лекарствами на пустую кровать.

Анестезистка быстро измерила пульс и давление. Жданов внезапно перестал надувать щеки и задышал нормально.

– Тут пока ничего не понятно, кроме того, что он был в жуткой гипогликемии, – прокомментировал Платонов. – И еще какая-то драка была в палате… Ему вкололи инсулин и несколько раз ударили по животу. Повтори анализ, – потребовал он от Марины.

– Весело, – кивнул Кирилл. – А мы пока шли по аллее, нас чуть машина не снесла. Представляешь, Виктор, ночь, госпиталь, а трафик как днем на центральной улице… Ну это ладно, подробности, как водится, потом, а какие планы сейчас?

– Три и восемь, – сказала Марина.

– Вывести из гипогликемии – сделано, – кивнул Платонов. – Зови быстро сюда этого козла.

Кошечкина сразу поняла, о ком речь. Она выглянула в коридор, махнула рукой. Спустя минуту двое солдат в одних черных госпитальных трусах ввели в палату третьего, одетого, с заломленной за спину рукой. По его лицу с наплывающим на скулу отеком было видно, что сдался он далеко не сразу: парни, державшие его сейчас, тоже были украшены свежими ссадинами.

– Фамилия, – коротко сказал Виктор.

– Плотников, – сквозь зубы сказал задержанный, выдержав небольшую паузу.

– Коротко расскажи, что ты сделал. Причины потом.

  Солдат посмотрел на Жданова, на повязки на животе, на дерьмо, размазанное по одеялу, потом перевел взгляд на стол, где лежал шприц, и опустил голову вниз и куда-то вбок, словно не веря тому, что здесь происходит.

– Ничего я не делал. Мы просто разговаривали.

– И Жданов сам себя несколько раз по животу ударил? – подошел поближе Платонов. – Куда бил, показывай.

В этот момент один из парней слегка согнул Плотникову кисть и, похоже, сделал это довольно удачно, потому что тот взвыл и попытался упасть на колени, но его удержали.

– Показывай, – одобрительно кивнул Виктор. – Куда, сколько раз.

– В живо-о-от… – заныл Плотников. – Раза четыре, наверное. Может, пять. Я не видел куда, он же под одеялом лежал… Отпусти, гад, больно!

– Похоже, надо ревизию делать? – спросил Кирилл. – Или для начала УЗИ? Посмотреть на селезенку.

Платонов медленно покачал головой из стороны в сторону. Ему не очень нравилось то, что явления гипогликемии прошли, а уровень сознания никак не хотел восстанавливаться до нормы. Жданов шевелил губами и последние пару минут пытался согнуть ноги и повернуться набок.

– Видишь? – показал Платонов Кириллу. – Мог бы сесть, сел бы. Симптом ваньки-встаньки, как при разрыве селезенки. Какое тут УЗИ. Лапароцентез, «шарящий катетер». Не забывай, что у него еще швы с лапаротомной раны не сняты, зайти в случае чего недолго будет. Но вот насколько колостома и все остальное помешает нам работать в селезеночном углу… Надо Шаронова сюда, срочно.

Он вытащил телефон из кармана, отметил про себя два пропущенных от Инны, набрал Василия Петровича, быстро сообщил о ситуации. Тот попросил прислать за ним машину и благословил на диагностику.

– Значит, так. Жданова на каталку и в операционную – бригада для наркоза уже здесь, – распорядился Платонов. – Заказать кровь – две Эр-массы, две плазмы, – Марина внимательно слушала. – Насчет машины для ведущего я сам распоряжусь. А этого… – он махнул рукой на Плотникова. – У вас же есть палата с решетками для тех, кто из дисбата?
Кошечкина кивнула и тут же достала из кармана большие ключи.

– Вот туда его и закрой. Как все закончим, будем разбираться. 

– Мальчики, ведите в седьмую, – своим громким, но мягким голосом скомандовала Марина, протянув ключи солдатам.

Плотников в очередной раз попытался вырваться, но, помня о едва не сломанной руке, сделал это больше для вида. Платонов вышел в коридор, пригнал каталку в палату.

– Давайте переложим сами. 

– Кто бы сомневался, для чего в хирургии анестезиологи, – ухмыльнулся Кирилл.

Вдвоем они сделали это достаточно легко – Платонов удивился тому, как скинул в весе Жданов по сравнению с тем, что было, пока он лежал у него в отделении.

В операционной, естественно, никто не спал – такие события в отделении не располагают к покою. Оксана, которой сказали о предстоящей операции, переоделась и готовила набор инструментов для лапароцентеза. Жданова вкатили внутрь, на ходу надев ему одноразовые бахилы и шапочку.

Звонок в приемное запустил цепочку доставки ведущего хирурга в госпиталь. Санитарная машина быстро укатила в ночь. У Платонова было время на диагностику и принятие решения. Он вынул из именного пакета свою операционную форму, когда телефон завибрировал снова. Еще один входящий от Инны. Время ответить было. Он нажал на экран.

– Да, дорогая.

В ответ он услышал только чье-то дыхание. Потом что-то с громким стуком упало на пол.

– Алло? – переспросил Платонов. – Что там у тебя происходит?

Какой-то скрип, очень знакомый, потом непонятное шуршание и вздох. Следом он услышал гудки.

– Это же кресло, – вслух сказал Виктор. – Точно… Кто-то в его ординаторской сидел в кресле начальника, звонил ему с телефона Инны, ничего не говорил и только молча вздыхал.

Кирилл заглянул за шторку:

– Даю вводный, потом интубирую. Ты мойся. Бледненький он какой-то, давление неважнецкое, сатурация падает. Там точно кровит где-то.

Платонов, не шевелясь, смотрел на телефон, пытаясь понять, что происходит. Потом дал Кириллу жестом понять, чтобы подождал секунду, и набрал номер Варвары Михайловны.

– Это Платонов. У меня там в кабинете все в порядке? Проверьте прямо сейчас, пока я не помылся.

Он услышал, как медсестра встала из-за своего стола, прошла к двери, лязгнула навесным внутренним замком, вышла на площадку:

– Дверь вот у вас открыта настежь, Виктор Сер… Это что ж такое?! Это ж Лариса ваша, господи, что натворила!   

Платонов услышал чей-то сдавленный голос (слов было не разобрать), потом шум, какую-то возню, стуки… В этот момент он, не убирая телефона от уха, летел на улицу, не обращая внимания на возгласы недоумевающего Кирилла. Толстая металлическая дверь распахнулась перед ним, как лист бумаги, он споткнулся на ступеньках, но удержался на ногах и побежал по тропинке к своему корпусу.

В свете небольшого фонаря над крыльцом он увидел белый автомобиль с включенными фарами.

Их с Ларисой автомобиль.

Кто-то выскочил из дверей, быстро сел за руль. Машина сначала рванула по аллее, но потом, похоже, водитель увидел бегущего человека и свернул на газон. Спустя секунду Платонов понял, что они не разойдутся. Ему удалось подпрыгнуть над капотом, чтобы спасти ноги: удар пришел в лобовое стекло, он всем телом упал на него, ощутив, как оно мнется, и потом его отшвырнуло в сторону, на одиноко стоящий вяз, мимо которого пролегала тропинка. Ударился головой и еще пару секунд, лежа на траве, видел какие-то яркие вспышки перед глазами, затем услышал сухой металлический удар, чей-то крик.

Он пытался встать, опираясь на землю и дерево руками, но правая оказалась сломана, он упал снова. Кто-то подхватил его за плечи, Виктор застонал и увидел, как от отделения к нему бежит медсестра.

– Заливайте! – кричали за спиной. – В отделении возьмите огнетушитель!

Сумев повернуть голову в сторону, сквозь пелену перед глазами, практически выключаясь, он увидел машину, воткнувшуюся в дверь электрической подстанции. Капот ее взбух пузырем, в нем что-то дымилось. Потом на машину неожиданно стал падать снег (снег летом) – и сознание покинуло его… 

О том, что случилось, он узнал на следующие сутки. Очнулся в травме, в отдельной палате. Увидел руку в пластиковом гипсе. Начал с простого: вспомнил и произнес вслух свое имя и то место, где находится. Когда через несколько минут в палату заглянула медсестра, чтобы проверить капельницу, спросил у нее день и время. И только потом осознал, что не помнит, какие причины привели его сюда. Вот его вызывают в хирургию, вот вытаскивают Жданова из начинающейся гипогликемической комы, вот закатывают в операционную, чтобы разобраться с селезенкой. Потом – провал.

Платонов пытался отматывать эту ночь назад, как пленку в магнитофоне: вспомнил, как разговаривал с Гусевым, как поцеловал Инну и отправил ее в ординаторскую. Дальше в прошлое вспоминать было еще проще, но совершенно бессмысленно.

Банальная ретроградная амнезия, которую столько раз наблюдал, случилась и с ним самим. Как будто из операционной шагнул в какую-то темную комнату, где ему сломали руку и выкинули на свет в палату травматологии.

Видимо, сестра доложила, что он пришел в себя: к нему заглянул начальник отделения подполковник Ткаченко. Зашел молча, постоял в дверях, помолчал. Потом присел на кровать напротив. Платонов с трудом повернул голову, поудобнее устраивая ее на подушке.

– Ну здравствуй, Витька, – кивнул Ткаченко.

Он называл его так с самого первого дня знакомства, хотя был старше всего на три года.

– И тебе не хворать, Петр Иваныч, – хриплым голосом ответил Платонов. – Мне бы попить.

Ткаченко встал, налил из графина за головой Платонова стакан, протянул в левую руку, не закованную в гипс, помог приподнять шею. Жадными глотками удалось смягчить пересохшее горло. Платонов немного пролил на подбородок, захотел вытереть и машинально ткнулся голубым пластиком в лицо.

– Что там? – он кивнул на руку.

– Многооскольчатый перелом обеих костей со смещением, – Петр Иванович поставил стакан на стол и вернулся на свое место. – Надо будет дня через три-четыре пересобрать, а то мне это все не нравится. Снимки потом покажу, я ж понимаю, тебе интересно.

– Мне другое интересно, – раздраженно ответил Платонов. – Как я тут оказался, можешь мне рассказать?

– Да я могу… – Ткаченко вздохнул. – Только командир просил… Ну как просил – приказал! – не общаться с тобой, потому что ему следователь запретил.

– Что за бред, – попытался возмутиться Платонов, но у него не очень получилось. – Лечить меня тебе не запретили? Я же могу узнать обстоятельства своей травмы.

Петр Иванович встал, выглянул в коридор, потом плотно закрыл дверь и сказал:

– Нехорошая история вышла. В целом.

– Давай, не тяни, – Платонов попытался сесть, но у него не получилось, слабость была какая-то запредельная. – Говори как есть.

– Сбила тебя твоя жена. Вашей машиной, – начал Ткаченко. – Ночью посреди госпиталя. Прямо на газоне возле хирургии. Ты сначала на лобовое упал, а потом она на кочке подпрыгнула, и ты в сторону улетел, прямо об дерево, что у ведущего под окном растет. А дальше – аллею проскочила и врезалась с другой стороны в щитовую будку, от которой полгоспиталя запитано.

Врезалась здорово, подушки сработали, под капотом то ли задымилось, то ли вспыхнуло что-то. Дверь в подстанцию она проломить не смогла, но очень сильно ее внутрь вогнула, там что-то вырубилось, и свет погас в нескольких отделениях. Из хирургии прибежали с огнетушителем, запенили капот и будку, вытащили твою Ларису. Лицо в крови, нос сломала о подушку. Тебе нашатыря сунули, ты вроде очнулся, говорил что-то, но Варвара твоя не поняла. Позвонили в приемное, дежурный терапевт прибежала…

Платонов ожидал, что после слов Петра Ивановича он вспомнит все и сразу, но чуда не происходило. Он просто воспринимал рассказ Ткаченко как обыкновенную историю, что случилась не с ним, а с кем-то посторонним.

– Жена твоя все это время на земле сидела возле машины. Кровотечение, говорят, несильное было. Сидит, из стороны в сторону качается, шепчет что-то, – Ткаченко старался говорить отстраненно, переживая за эмоциональное состояние Платонова. – Следователь всем общаться, конечно, запрещает, но я эту историю за день несколько раз услышал. Знаю, что Кошечкина ей стерильных салфеток с перекисью дала, но она только раз ими воспользовалась, а потом в траву уронила и сидела просто так.

На секунду перед глазами Платонова всплыла Лариса в окровавленном платье, сидящая на полу в углу ординаторской.

– Значит, Лариса… – прищурился он.

– Слушай, не мое это, конечно, дело, – пожал плечами Ткаченко, – но…

– Не надо, Иваныч, – остановил травматолога Платонов. – Не надо. Я сам все это допустил. Каждый день по чуть-чуть…

– Ну сам так сам. Только ты лучше следователю как-то по-другому это все излагай, – посоветовал Ткаченко. – Поменьше на себя бери. Мой тебе совет.

Платонов нашел в себе силы и приподнялся на локтях.

– Говори. Я же понимаю, что все забыл напрочь, но ты-то знаешь.

Петр Иванович помолчал, собираясь с мыслями, потом коротко сказал:

– Жданов умер.

Силы оставили Платонова, и он упал обратно на подушку. Выглядело это так, словно его швырнули на постель слова Ткаченко. В общем-то, так оно и было. 

– Почему? 

– Странный вопрос, Витька. Ты ж его на столе оставил одного с внутренним кровотечением. На анестезиолога. Кульков домой уехал, его командир отпустил – все-таки парень без семьи полтора месяца. К тебе баба Валя прибежала из приемного, так она только тобой и занималась, куда уж ей в хирургию лезть. Говорят, Кирилл тянул его до последнего, даже когда свет вырубился и аппарат встал. Они там с операционной сестрой сумели запитать резервный аккумулятор, раздышали парня на несколько минут, кровь лили без совмещения. Но когда Шаронов приехал, уже было поздно. Сегодня вскрывали утром – там разрыв у ворот селезенки с палец размером. Лилось ручьем, в животе три литра. Козла этого, что твоего Жданова бил, в комендатуру забрали. Мутная история какая-то, если честно… 

(…и был еще кто-то, кто все у них принимал и прятал, потому что они сами не успели бы никак…)

Платонов закрыл глаза. «Чемпион Саратовской области по каунтер-страйку» Леха Жданов умер, потому что хирурга, что мог бы ему помочь, хотела убить его собственная жена.

Он вдруг явственно увидел приближающий к нему белый капот и яркие фары, почувствовал удар, заново пережил калейдоскоп падения. Воспоминания ринулись к нему в сознание широким потоком. Его окунуло в круговерть ярких цветных пятен, откуда-то выплыла решетка радиатора белого «Лексуса», Лариса в полушубке, он на асфальте, почему-то в шинели… Виктор понял, что она сбила его второй раз. Тогда это было началом их истории, сейчас – ее финалом.

– Инна! – вдруг услышал он последний звонок с ее номера и возглас Варвары Михайловны: «Что ж ваша Лариса наделала!..» Наконец-то он понял, куда бежал в тот момент, оставив на столе умирающего солдата. Куда и к кому.

– Это та женщина, которую в твоем кабинете нашли? – спросил Ткаченко. – Она в реанимации у нас лежит. Живая, если ты об этом. Да и в реанимацию ее положили больше для перестраховки.

– Что произошло? – Платонов не заметил, как нашел в себе силы сесть и прислониться спиной к стене.

– Ну это только она может тебе рассказать, – пожал плечами Петр Иванович. – Она сама или Лариса. Но с Ларисой сложней. Я так понимаю, ее в СИЗО забрали, когда полиция приехала. Мама твоя приходила, пока ты без сознания был, я ей рассказал, что знал, без особых подробностей… Дочь у нее сейчас, это она передать просила. Придет попозже. В смысле она придет попозже. Или они вместе придут…

– Это все хорошо, – перебил его, не выдержав длинной тирады, Платонов. – Что с Инной?

– Сотрясение и рвано-ушибленная рана височной области, – коротко ответил Ткаченко. Прищурив глаза, он что-то вспомнил и уточнил: -    Левой височной области.

– А в реанимацию зачем?

– Я так решил. Меня вызвали и к тебе, и к ней. Она хоть и не наш контингент, но глупо было ей «скорую» вызывать и на город перекидывать. Тем более что командир до выяснения всех обстоятельств дал добро. Я посмотрел, мне ее уровень сознания не понравился, хотя «эхо» ничего не дало, никакого смещения. Решил от греха подальше положить. В общем, тут все хорошо, не переживай. Готовься лучше, к тебе и следователь придет, и командир, и еще какие-нибудь высокие чины в больших погонах. Кашу ты заварил, Витька… Ох, не мое это дело, – Ткаченко махнул рукой, понимая, что один раз Платонов его сегодня останавливал. – Короче, твое дело лежать. Если хочешь, запрещу следователям сюда ломиться. У меня такие полномочия есть. Скажу, по состоянию здоровья.

В дверь постучали. Ткаченко приоткрыл ее, выглянул. В проеме был виден человек в форме.

– Вот и то, о чем мы говорили, – кивнул Петр Иванович. – Если хочешь, не пущу.

Платонов махнул здоровой рукой – пусть заходит. Ткаченко открыл дверь пошире, отошел в сторону и пропустил гостя, нахмурившись за его спиной.

– Здравствуйте, Виктор Сергеевич. Дознаватель военно-следственного комитета лейтенант Лиходеев Аркадий Викторович. Если вы по состоянию здоровья не можете отвечать на мои вопросы, то мне нужна официальная бумага от вашего начальства. Если же вы готовы побеседовать, буду только рад.

Платонов показал лейтенанту на место за столом. Лиходеев положил папку рядом с графином, отодвинул в сторону стакан, из которого пил Виктор, присел и вопросительно посмотрел на Ткаченко.

– Все, понял, удаляюсь, – ухмыльнулся Петр Иванович и вышел из палаты.

– Понимаю, что вам довольно сложно общаться, – сказал лейтенант, когда дверь закрылась. – Я, в общем-то, не собираюсь мучить вас официальной частью, протоколированием – мы все это повторим, когда вы будете чувствовать себя лучше. Я сейчас не очень официально здесь, хотя распоряжение допросить вас у меня имеется. История выходит довольно неприглядная, товарищ подполковник, если ее озвучить, так сказать, в сухом остатке. Военный врач с любовницей попадается на дежурстве своей жене, они оба получают от жены травмы, а в результате этого на столе умирает пациент, которому, возможно, еще жить да жить.

Платонов выслушал эту версию, усмехнулся.

– Вас не очень хорошо учили находить причинно-следственные связи? – спросил он у Лиходеева. – Смерть Жданова произошла потому, что ему нанесли несколько ударов кулаком в область селезенки, у него развилось несовместимое с жизнью кровотечение, от чего он и скончался. Вы, кстати, поговорили с Плотниковым?
– С солдатом, который сознался, что бил Жданова? Конечно, вот приехал из комендатуры только что.

– Он был тот самый четвертый, кто участвовал в ограблении нашей операционной?

– Да, – кивнул Лиходеев. – Стоял под окном, складывал все в мешок и прятал.

– За что он так… обошелся со Ждановым? – Платонов неожиданно почувствовал, что имеет полное право задавать вопросы наравне с Лиходеевым.

– Те трое, что воровали, сообщили ему о свидетеле, которого они запугали, как сумели, но не было никакой гарантии, что он не выдаст, – пояснил Лиходеев. – Затем Жданов попал в реанимацию, следом его перевели в другое отделение, и, казалось бы, ничего страшного не произошло, но потом из схрона пропали все вещи. Плотников решил, что Жданов проговорился, посоветоваться ему было на тот момент не с кем, одного подельника забрали в часть, второй уезжал на следующий день, а третий, собственно говоря, ничего у них там не решал, совершенно безвольное создание. Его фактически заставили участвовать в ограблении, чтобы были лишние руки. Вот Плотников и решил отомстить самостоятельно.

Лиходеев открыл папку и достал лист бумаги. «…Я взял из процедурки шприц с инсулином, пока медсестра не видела… пришел к Жданову в палату, поговорил с ним о всякой ерунде, а потом он стал засыпать, я подошел и быстро уколол инсулин в капельницу…» Грамотно пишет, сволочь… До призыва в армию поступил в медучилище, поэтому примерно понимал суть действия инсулина. Можно тут и умысел убийства притянуть… «Потом он вырубился, я ударил его кулаком в живот через одеяло четыре раза и хотел уйти, но меня увидела санитарка, позвала медсестру…» Дальше вы знаете, Виктор Сергеевич.

Он аккуратно убрал лист обратно в папку. Лиходеев вообще производил впечатление какого-то запрограммированного бюрократа: все его движения были точными, верными, каждое слово взвешенно, каждый взгляд что-то значил. Из общей картины выбивались только фраза «Грамотно пишет, сволочь…», в которой ему не удалось спрятать свое отношение к ситуации, и тот факт, что он вообще не смотрел в глаза Платонову.

– Командир предлагает вам следующее. Все, что он сейчас может для вас сделать, не нарушая закон со своей стороны, это представить вас на страховую выплату по факту травмы. После чего командир расторгнет с вами контракт, а вы не будете претендовать ни на что сверх положенного. Больше половины пенсии вы давно выслужили, на премии и выплаты не рассчитывайте.

Виктор слушал все это, как приговор, понимая, что его жизнь катится в пропасть с ужасающей скоростью.

– Никаких проблем в округе не возникнет, задним числом оформят вам пару выговоров в личном деле и заседание аттестационной комиссии. В протоколе заседания будет указано о нецелесообразности вашего дальнейшего пребывания на военной службе. Командир обещает, что выговоры будут не за нахождение на службе в состоянии алкогольного опьянения: весь госпиталь в курсе, что с этой стороны к вам претензий не было никогда. В ответ на ваше увольнение я даю вам слово, что вся случившаяся история не получит огласки большей, чем это стало возможным на текущий момент. Никаких мер уголовного и административного воздействия к вам применяться не будет.

Лиходеев закончил и посмотрел на собеседника.

– Как вам это предложение?

– Сколько еще я буду находиться в рядах вооруженных сил? – таким же канцелярским языком спросил Платонов.

– Вы сами знаете, сколько времени занимает выплата страховки – месяц или полтора. Я спрашивал у ведущего хирурга, вам показана операция – вы сможете сделать ее, еще будучи офицером. Никакого увольнения по заболеванию вам не светит. Сегодня распишетесь в приказе – и вы свободный человек.

Платонов с кривой усмешкой поднял вверх правую руку в гипсе. Лиходеев посмотрел на это, кивнул, достал из папки еще какую-то бумагу и протянул перед собой.

Это был приказ об увольнении. С открытой датой.

– Административная часть уже сочиняет вам выговоры и протокол заседания комиссии. От вас подпись – в выговорах и в этом приказе, – сказал Лиходеев. – От командира – дата. Любая, какую он сочтет правильной. Вероятнее всего, день утверждения вашей страховки в Москве. И, кстати, у меня все в порядке с пониманием причинно-следственных связей, но вы знаете, как армия избавляется от любых негативных упоминаний о ней. В любом контексте. И эта история не должна быть растиражирована. Ни в средствах массовой информации, ни как-то иначе. Сейчас, в самый первый день, все еще можно сделать с наименьшими затратами.

Окончание следует

Иван ПАНКРАТОВ

Фото с сайта pixabay.com