Бестеневая лампа

– А у них есть основания? – спросила Инна. – Ведь дыма без огня, ты же сам понимаешь…

– Основание чаще всего одно – чья-то жалоба. Ты думаешь, я их не читал? Следователи дают ознакомиться. Там все по принципу «Доказать не докажу, но грязью измажу». Вот и тут, – Платонов постучал пальцем по истории болезни Никитина, – вроде бы все ясно, но… Осудят жену, срок дадут, адвокат скостит сколько-нибудь – у них ведь дети, да и она наверняка не привлекалась раньше… (и на учете у психиатра состоит)

…короче, я примерно знаю, откуда потом претензии прилетят. От его родителей. Поймут, что жена когда-нибудь из тюрьмы выйдет, а сына не вернуть, и начнут в наш адрес писать. Что, мол, не уберегли эскулапы.

– Думаешь, такое возможно?

– Не сомневайся. Был довольно показательный случай в прошлом году: офицер один умер в госпитале Бурденко. Онкологический. Там-то он был на заключительном этапе, а просмотрели это дело у нас. То есть не у нас, а в подчиненном нам госпитале на периферии. Аппендицит ему прооперировали, отросток убрали, а на гистологическое исследование не отправили. И не спрашивай, я не знаю почему, – покачал он головой, видя вопросительный взгляд Инны. – А у него все болит и болит, болит и болит. Направили к нам, мы заподозрили опухоль слепой кишки и перевели его в Бурденко. Все подтвердилось, его там полечили как могли, но безрезультатно – умер парень. И тридцати лет ему еще не было, между прочим. 

Инна заинтересованно слушала. Платонову это всегда нравилось: ее внимание заставляло его рассказывать максимально доступно, без сленга и специальной терминологии.

– После смерти отец написал жалобу в прокуратуру: наказать того доктора в первой инстанции. Это вполне логично: когда мы что-то из человека достаем, то отправляем на исследование – это закон непреложный. А тут… Не знаю, как и чем объяснить.

– А он объяснил?

– А он не мог, – развел руками Платонов. – Он примерно за месяц до смерти этого офицера застрелился. Прямо у себя в кабинете из охотничьего ружья. От него жена ушла к его коллеге – есть в военных городках такая проблема… Нервы и не выдержали.

– Ого, – выдохнула Инна. – То есть виноватых нет?

– Дело не было возбуждено в связи со смертью хирурга. Но отец написал вторую жалобу: наказать всех, кто принимал участие в лечении сына, вплоть до хирургов в Бурденко, что ему химиотерапию проводили. И вот мы все, чьи автографы в истории болезни остались (а мой там тоже был, я на дежурстве один дневник в ней написал), ходили к следователям, свои почерки расшифровывали и объясняли, что ничего сделать было нельзя.

– Чем кончилось?

– Чем это может кончиться? – махнул Виктор рукой. —Отказом. Никаких нарушений выявлено не было. Его отец, получив окончательное официальное письмо из прокуратуры, приезжал к нашему ведущему хирургу. Они за закрытыми дверями один на один почти час разговаривали. Шаронов потом полстакана водки себе налил и плановую операцию отменил. О чем говорили – никто не знает.

– Весело тут у вас, – Инна подошла к Платонову, обняла его за шею. – Отвлечься не хочешь?

Она заглянула ему в глаза, улыбнулась, приподняла бровь.

(она человека убила из ревности)

– Спать хочу, – честно признался Виктор. – Прости. Не очень быстро у меня сегодня получилось дела закончить.

  Инна прикоснулась щекой к его волосам, провела ладонью по щетине.

– Тогда ложись. Я поеду.

– Не останешься?

– У тебя сейчас в голосе только сонные остатки вежливости, – укоризненно сказала Инна. – Что-то вроде «Ну куда ты сейчас одна по темноте?» У меня машина за забором. Дорогу найду, можешь не провожать. Вставать завтра рано – продолжать учебу с заморскими гостями.

– Так уж и с заморскими?

– У нас все, что дальше тысячи километров, уже заморские. А эти вообще из Питера. Как с другой галактики. Надо выспаться. Ты же понимаешь, хозяйка салона красоты не может выглядеть хуже своих моделей.

  Она поцеловала его – сильно, но очень коротко, как-то скупо.

– Тяжелая у тебя работа, – сказала она, облизнув губы. – Береги себя. 

Скрип двери в ординаторскую, шуршание шагов по лестнице, металлический хлопок входной двери. Платонов потянулся, встал, скинул хирургическую рубашку, налил себе противной теплой воды из чайника, выпил. Посмотрел в зеркало над раковиной.

Какой-то усталый, небритый и хмурый мужик взглянул на него в ответ.

– Что ты там в загсе говорил? «Это же не может быть навсегда?»

Мужик в зеркале пожал плечами.

– Говорил-говорил. И каждый день своей жизни ты пытался сомневаться, пытался оспорить это «навсегда». Пытался бороться с обстоятельствами. А помнишь, как мы в школе подчеркивали в предложении обстоятельство? Точка-тире-точка. И ты начал жить так же. Жена – баба – жена. Потому что обстоятельства…

Мужик в зеркале кивнул соглашаясь.

– Тяжелая у тебя работа. Впрочем, не только работа.

  Он открыл воду и жадно умылся ледяной водой. Лицо, шея, грудь. Постоял с закрытыми глазами, почувствовал, как капли текут по телу, охлаждая и щекоча одновременно. Протянул руку в сторону полотенца, безошибочно ухватил, приложил к лицу…

Спать расхотелось окончательно. Ворох мыслей разрывал ему голову. Он присел на диван – туда, где все это время сидела Инна, и почувствовал под рукой какой-то шарик. Это оказалась маленькая золотая серьга без застежки. Пошарив немного ладонью, Платонов нашел и застежку, навинтил.

Они все у него что-то забывали или теряли. Помаду, серьги, ключи, заколки, телефоны. Диван обладал каким-то природным магнетизмом, заставляя ронять на себя все эти вещи, словно хотел, чтобы Платонов помнил о своих женщинах и после их ухода.

Но он и так помнил. Андрею он, конечно же, соврал о том, что забывает некоторых из них, – это невозможно забыть. Об этом можно просто не вспоминать, чему он благополучно научился за последние годы. С каждой новой женщиной он закрывал дверь в прошлое – такую герметичную, тяжелую, с большим колесом на ней, как в подводных лодках (именно так он это себе представлял); закрывал тщательно, закручивал до боли в ладонях. Они порой продолжали стучать оттуда, из отсеков памяти, и он оглядывался на секунду, чтобы вспомнить лицо, голос. Но впереди были другие, кто пока не знал, что и перед ними спустя некоторое время закроется глухая толстая дверь… 

Он поймал себя на том, что поглаживает шрам на правом предплечье. Ровная линия, на ней до сих пор видны поперечные следы от лигатур. Швы Виктор снял себе сам, левой рукой, закрывшись в перевязочной. Медсестра предложила помощь, но он категорическим жестом отправил ее в коридор. И только потом понял, что она, конечно же, догадается – по набору инструментов.

   Первое время он стеснялся рубца, заклеивая его пластырем, потому что производил впечатление человека после неудачного суицида. Примерно недели через три это, по сути глупое, ощущение прошло, он перестал прятать шрам. И вдруг понял, что его никто не спрашивает. Ни о чем. Ни начальник, ни медсестры, ни кто-либо еще.
Потому что это, как оказалось, перестало быть тайной в первый же день. И когда он это узнал, то сразу успокоился и больше об этом не вспоминал.

А вот сейчас вспомнил… 

Это случилось почти пять лет назад.

Платонов сидел в предбаннике приемного отделения, смотрел на большую елку в углу и слушал бубнящий и очень плохо показывающий телевизор. Рядом с ним на мягких дерматиновых диванчиках расположились дежурный врач Дима Ерохин, медсестра Катя и водитель «санитарки» Сергей Павлович, которого все звали просто Палыч. Скоро должен был случиться Новый год, а им всем довелось стоять в наряде.

Постоянная рябь на экране раздражала. Дима встал, подошел к нише с телевизором, пошевелил, не отпуская, антенну. На пару секунд стало лучше, Палыч встрепенулся и сказал:

– Вот так и держи.

Ерохин показал ему кукиш, вздохнул, вынул из кармана телефон, посмотрел время.

– Двадцать один сорок. Где эти уроды?

Уродами он называл тех, кто еще в одиннадцать утра собрался выслать к ним машину с пациентом и до сих пор этого не сделал, хотя между госпиталями было не больше восьмидесяти километров. Снег не выпадал давно, поэтому непогоду в причину возможного опоздания записать было нельзя.

– Их дежурный офицер позвонил примерно три часа назад: долго не могли найти исправную машину, – ответила ему Катя. – Сказал, что вот-вот поедут.

– Не машину они не могли найти, а трезвого водителя, – усмехнулся Палыч. Собственно говоря, это понимали все, но надеялись, как всегда, на лучшее. – Если бы они сразу в одиннадцать такси заказали, приехали бы давно.

– Ну это тысячи три, – пожал плечами Платонов. – Хотя в Новый год можно и больше отдать, чтоб от проблемы избавиться. Скинулись бы там всей дежурной сменой.

– Я бы сейчас и пять отдала, только бы они завтра приехали, – поправила волосы Катя и посмотрела на Ерохина.

Виктор сделал вид, что не заметил, но понимал, что Новый год они собирались встречать в кабинете у Димы, и пациент в полночь оптимизма им не добавлял.

«Я бы больше отдал, – подумал Платонов, – только бы Лариса передумала приезжать».

До Нового года оставалось чуть больше двух часов, примерно через час должна была приехать Лариса, чтобы провести у него несколько часов. По ее словам, они давно не отмечали Новый год вдвоем, отдавая должное визитам к родственникам. По мнению Платонова, приехать она хотела совсем с другой целью.

Дежурил он на Новый год впервые. Раньше ему выпадали и тридцатое декабря, и первое января, но вот сама праздничная ночь – никогда. И Платонов был уверен, что едет она сюда не с праздником его поздравлять, а проверять, с кем он тут дежурит и нет ли рядом с ним каких-то баб. Сомневаться в этом, учитывая параноидальную ревность жены, не приходилось.

Откуда-то с улицы донесся приглушенный гудок автомобиля, грохнули ворота, приводимые в действие подмерзшим мотором.

– Началось, – разочарованно протянула Катя, встала с диванчика и пошла за компьютер.

Ей предстояло заняться оформлением истории болезни, но мысленно она уже брала в руку фужер с шампанским, сидя в кабинете дежурного врача, и это ее сильно угнетало. Дама она была одинокая, как сейчас принято говорить, «в поиске», и любую возможность произвести впечатление на мужчину старалась использовать на всю катушку. Платонов полчаса назад заметил у нее под столом в регистратуре туфли на высоком каблуке, а когда она смотрела телевизор, закинув ногу на ногу, стало понятно, что она в чулках. Вряд ли она пришла в них из дома, учитывая почти тридцатиградусный мороз, и оставалось только догадываться, какую суперпрограмму Катя подготовила для Ерохина.

В приемную вошел майор с портфелем. Он явно устал от этой, хоть и недальней, но утомительной поездки, лицо его выражало ужасное неудовольствие происходящим.

– Патруль не спит? – спросил он у Платонова.

– Да вроде рано. Они ж тоже люди, ждут, когда полночь наступит.

– Вот именно, – пробурчал майор. – Люди. А мы, блин, как крепостные. Из-за стола буквально подняли: езжай, мол, Баранов, доверяем тебе судьбу человека. Обратно не успею до Нового года.

Честно говоря, Платонова абсолютно не интересовало душевное состояние сопровождающего. Он отправил двух парней из патруля вынести носилки из прибывшей машины, а сам принялся изучать переводные документы.

Собственно говоря, он знал о пациенте достаточно много еще с момента первого звонка. Фамилия, звание, диагноз, проведенные мероприятия – ничего особенного, кроме того, что все происходило за два часа до боя курантов.

Суеверная мысль «как Новый год встретишь, так его и проведешь» не давала покоя всей дежурной смене. Встретить Новый год у операционного стола было не самой лучшей затеей, несмотря на кажущуюся романтичность. Можно, конечно, в дальнейшем использовать этот аргумент в разговорах «о тяготах и лишениях военной службы», можно будет выторговать себе лет пять без дежурств в новогодние каникулы. Но сейчас надо было слегка повысить темп, чтобы постараться успеть до полуночи.

Носилки внесли, поставили на каталку. Катя подошла с историей болезни, принялась задавать вопросы. Пациент довольно бодро отвечал и не выглядел человеком, которому в ближайший час сделают резекцию двенадцатиперстной кишки по Микуличу.

Платонов посмотрел заключение эндоскописта о двух осмотрах, вчерашнем и сегодняшнем; добиться прекращения кровотечения из язвы при помощи орошения ее капрофером не удалось, гемостаз неустойчивый, «по согласованию с главным хирургом округа переводится в N-ский госпиталь для оперативного лечения».

Баранов тем временем заполнял строчки в журнале переводных пациентов, Ерохин стоял за спиной Кати и делал вид, что слушает все, что она спрашивает у пациента, а сам рисовал у нее пальцем на спине какие-то фигуры. Палыч продолжал смотреть телевизор и ждал распоряжений.

Платонов позвонил в хирургию, обрадовал операционную сестру. Она прекрасно знала о том, что их ждет работа, но сквозь зубы выругалась, не сдержав своего негодования.

– Вы с кем будете? – спросила Оксана, смирившись с происходящим.

– У вас там в отделении в люксовой палате прикомандированный живет, капитан из гарнизонного госпиталя… Барсуков, кажется. Я от ведущего знаю, что его никуда не отпустили. Разбудите, пусть готовится. Машина с пациентом скоро придет.

Он положил трубку, вышел в коридор.

– Палыч, подгоняй к среднему крыльцу, – кивнул он водителю. – И в неотложную.

– Подождать немного придется. Мороз, я машину в бокс загнал.

– Сказать, что мы не очень-то и торопимся, не могу, Палыч, извини. Хотелось бы поспешить.

Тем временем Катя выполнила свою работу. Платонов увидел сквозь стекло регистратуры, как Ерохин пишет свою часть истории болезни, а перед ним стоит стакан чего-то светло-желтого и пузырящегося. Он периодически отхлебывал эту жидкость, не отвлекаясь от писанины.

   Катя легонько постучала ручкой по столу рядом с собой – очень тихо, но Платонов услышал. Ерохин посмотрел на нее, она подала ему какие-то знаки и подняла брови в немом вопросе. Дима вздохнул, показал руку с растопыренными пальцами – мол, пять минут, вынул ключи из кармана и положил рядом с собой на стол. Платонов отвернулся от стекла на несколько секунд, чтобы проконтролировать пациента, а когда снова посмотрел на Ерохина, то ключей рядом с ним не было. Как, впрочем, и Кати на своем рабочем месте. 

  
Мужчина на носилках тем временем разговаривал с кем-то по телефону. Призывы не волноваться звучали в каждой второй фразе.

– Жена? – спросил Платонов. 

– Дочь. Старшая. Позвонила поздравить с Новым годом, – прикрыв телефон рукой, ответил пациент. – А я взял да и сказал, что приболел… Маша, все будет хорошо. Привет там твоему… А, вы расстались? И теперь?.. Хорошо-хорошо, не лезу. Все, целую.

Он вздохнул, отключился и положил телефон под подушку.

– Я так понимаю, мне операция предстоит? – спросил он у Платонова. – Ведь именно поэтому они меня сюда перекинули?

– Вас как зовут?

– Николай.

– Послушайте, Николай… – начал было Платонов, но на этот раз телефонный звонок отвлек его самого. – Секунду, – шепнул он и ответил: – Да, Лариса.

– Что-то ты долго трубку не берешь, – услышал он без всяких предисловий ледяной голос жены.

– Да побойся Бога, – усмехнулся Платонов. – Пару звонков всего было.

– Я уже минуту жду. 

(целую минуту)

– Наверное, связь так устроена, – пожал он плечами. – Давай ближе к делу, у меня работа сейчас.

– Куда ты так торопишься? – она не меняла тон разговора. – Я, кстати, знаю, кто у тебя в смене сегодня. Мымра эта молодая, Елизарова.

Платонов сначала не понял, о ком речь, но потом вспомнил фамилию Кати.

– И при чем тут она?

– А что ты засуетился сразу? – как-то хрипло и зло спросила Лариса. – И как-то тише говорить стала. Она что, рядом?

Платонов закрыл глаза, досчитал до пяти, открыл их и медленно отошел от каталки с пациентом в сторону зала с телевизором.

– Так. Ты приехать собиралась? Приезжай. Но помни: у меня сейчас будет операция. Вероятность закончить ее до полуночи нулевая. Твою машину пропустят, я договорился на проходной. Ключ от ординаторской у сестры на посту. Скандалы мне твои телефонные сейчас не нужны, я лучше книжку лишний раз почитаю, этапы операции освежу.
Он вдруг понял, что к концу своей тирады не просто говорит, а скрежещет зубами. Видимо, этот звук, эти интонации несколько отрезвили Ларису от развития разговора в сторону накала. Платонов, конечно, сильно рисковал, вступая с ней практически в конфликт, но цель оправдала средства: она слова ему поперек не сказала.

– И что же там за операция так вовремя у тебя? – спросила она, но уже без льда в голосе. – Раньше не могли обратиться?

– Могли, – ровно задышал Платонов. – Они и обратились в одиннадцать дня. Но транспорт прибыл лишь полчаса назад, и от меня тут мало что зависело.

– Я буду в полдвенадцатого, – коротко проинформировала Лариса и отключилась.

Одновременно с этим с улицы просигналил Палыч. Платонов махнул двум дневальным по приемному, которые смотрели телевизор: мол, вперед. Парни с неохотой встали и пошли к каталке, а он накинул бушлат поверх халата и вышел следом. В машине носилки поставили на пол, Платонов сел сбоку и взялся рукой за брезентовую петлю.

– Вы не договорили, – в машине решил продолжить разговор Николай. – Хотелось бы подробностей.

– Все просто, – посмотрев сверху вниз, ответил хирург. – В вашем случае эндоскопические методы остановки кровотечения оказались несостоятельными. В связи с этим вам будет выполнена операция – резекция двенадцатиперстной кишки по Гейнеке-Микуличу. То есть участок с вашей язвой откроем специальным разрезом; сосуд, что кровит, будет найден и прошит, после чего кишку зашьем таким образом, чтобы исключить образование язв в этом месте в будущем. Собственно, все.

Их подбросило на кочке, Платонов качнулся из стороны в сторону. Николай смотрел на него снизу вполне спокойным взглядом.

– Сколько времени идет операция?

– Очень надеюсь на час. Максимум полтора.

– То есть Новый год мы с вами встретим в операционной? А я еще и во сне? – усмехнулся Николай. – Обидно, черт побери. Особенно за вас.

– А с нами-то что? Такая работа, – пожал плечами Платонов. – Подъезжаем.

Он спрыгнул в снег у входа в отделение. Дежурная медсестра в одном халате выглядывала из приоткрытой двери, переминаясь с ноги на ногу.

– Ни раньше ни позже, – шепнула она хирургу, когда тот проходил мимо.

– Люся, иди работай, – отмахнулся Платонов. – Вот история, ставь вену, брей живот, капни восемьсот физраствора быстренько и делай премедикацию. Стандартную. Промедол, димедрол, атропин.

– Атропина сколько?

Платонов посмотрел на Николая, прикидывая на глазок вес.

– Ноль семь. И ключ мне дай от ординаторской.

– Там открыто. Там Барсуков, – ответила Люся и принялась командовать дневальными.

Платонов кивнул и повернул в другой коридор. 

Через открытую дверь в ординаторскую довольно громко было слышно одно из многочисленных новогодних шоу – каждый канал считал своим долгом создать что-то доселе неповторимое, но получалось из рук вон плохо. Платонов вошел, снял бушлат, кинул на диван. Где-то за спиной хлопнул и затарахтел холодильник.

Он обернулся и увидел Барсукова в зеленом хирургическом костюме с какими-то жирными пятнами на животе. Капитан довольно неаккуратно намазывал красную икру на кусок хлеба. На холодильнике, что был Барсукову по грудь, стояла початая бутылка водки и полная, до краев, рюмка.

– С наступающим! – подмигнул он вошедшему хирургу, опрокинул в себя водку раньше, чем Платонов успел отреагировать, и жадно откусил бутерброд. Часть икринок упала на пол ему под ноги, но он не заметил.

Стало понятно, откуда у него пятна на костюме: бутерброд был далеко не первый. И похоже, что не только он.

– И тебе не хворать, – медленно ответил Платонов, понимая, что он Барсукову не начальник. – Минут через двадцать можно было бы и в операционную.

– Я в курсе, – весело кивнул капитан. – Резекция? Запросто. Интересно до жути. Ну и романтика – Новый год все-таки.

Он протянул руку к бутылке, но Платонов остановил его вопросом:

– Какая рюмка по счету?

Барсуков замер на мгновение, и стало понятно, что он считает.

– Третья. Вот сейчас была. Да я в порядке, не переживайте. Тонус великолепный. И икорка замечательная. Вам сделать?

– От бутерброда не откажусь. А с водкой, Леха, завязывай, – Платонов присел за стол, включил настольную лампу, хотя в ординаторской было светло. —Это ты сейчас такой бодрый, а через пару часов за столом будешь спать на крючках. Мне такие ассистенты не нужны.

Барсуков с сожалением посмотрел на налитую рюмку, положил свой кусок хлеба на холодильник, аккуратно перелил водку обратно в бутылку и убрал в морозилку. Платонов услышал глубокой вздох сожаления.

Капитан был, в принципе, неплохим хирургом. Уже не начинающим, этаким крепким середнячком. Время от времени окружное начальство направляло его на рабочее прикомандирование сюда, чаще всего летом, в период отпусков. Затыкать дырки дежурств и ассистенций врачом, проживающим в госпитале, удавалось очень неплохо, и начальство закрывало глаза на его своеобразный образ жизни: одинокий Барсуков никуда в город не уходил, проводя большую часть времени в палате или госпитальном парке. И чаще всего с бутылкой пива или водки. Учитывая тот факт, что нужен он был обычно не больше трех недель в году, ему это все сходило с рук. Но однажды он здорово влип в историю и мог быть из-за нее уволен.

Платонов помнил тот случай, потому что произошел он у него в гнойной хирургии, где Барсуков был на своем самом первом прикомандировании, еще в звании лейтенанта. Лет восемь назад или больше.

Леха тогда пил не просыхая, благо работы для него в отделении было мало. Из палаты утром шел в офицерский магазин, приходил с пивом, садился на диван, включал телевизор – и к обеду ему было на все наплевать. Платонов на тот момент был за начальника, ушедшего в отпуск, на пьяницу в отделении смотрел отстраненно, до работы не допускал, помощи не просил.

Однажды позвонил начмед и предупредил, что скоро к ним в отделение придет заместитель командующего армией с какими-то жалобами: надо принять, внимательно выслушать и осмотреть, назначить лечение и вообще – произвести наилучшее впечатление. Особенно учитывая тот факт, что генерал-майор везде ходит с женой. Она у него и за секретаря, и за личного врача, будет все спрашивать сама, записывать.

Платонов понял, что визит предстоит серьезный, предложил Лехе привести себя в порядок, банки с пивом убрать, присесть в уголке на диван и сделать умное лицо. Лучше бы, конечно, вообще свалить куда-нибудь, но начмед собирался лично привести генеральскую чету за руку в отделение и мог поинтересоваться, где лейтенант и чем он занят. Поэтому лучше пусть будет на виду, но никуда не лезет.

Леха выслушал диспозицию, кивнул, сел на диван, положил на колени какую-то раскрытую книгу, взятую наугад из шкафа, и они стали ждать.

Продолжение следует

Фото с сайта pixabay.com

Автор: Иван ПАНКРАТОВ