Бестеневая лампа

В прошлом году в номерах с 7 августа по 23 октября мы публиковали первую часть книги «Бестеневая лампа». Ее автор – наш земляк Иван Панкратов, хирург из Владивостока и, как выяснилось, талантливый прозаик, не так давно с успехом присоединившийся к когорте врачей-писателей.

Эта публикация вызвала живой отклик наших читателей, многие интересовались, будет ли печататься вторая часть. А некоторые решили не ждать продолжения в газете и просто купить книгу. Увы, в книжных магазинах «Бестеневую лампу» не найти: она была издана очень скромным тиражом, и сегодня лишнего экземпляра нет даже у самого автора.
Будет ли эта талантливо написанная и очень интересная книга издаваться дополнительно и дойдет ли до широкого читателя, пока неизвестно. Некоторую надежду дает тот факт, что на произведение Ивана Панкратова обратили внимание в окололитературном мире: в прошлом году книга была номинирована на общероссийскую литературную премию «Дальний Восток» имени Арсеньева.

Поэтому сейчас мы приняли решение опубликовать вторую часть «Бестеневой лампы», разумеется, с любезного согласия автора.

Приятного вам чтения!

Продолжение. Начало в номерах за 5 и 12 февраля

Платонов попытался посмотреть вниз, увидел какое-то белое пятно чуть пониже подбородка, потрогал. Маска. Марлевая. С завязками на шее. Как вышел из операционной перед беседой с мамой писаря, так и не снял.

– Витя, когда у хирурга все в порядке, он в маске с работы не уходит. В бахилах из поликлиники – еще куда ни шло, но так… 

Перекрутив маску узлами вперед, он развязал ее, скомкал и положил в карман. 

Тем временем нашлось место на берегу реки, они съехали с дороги и остановились под довольно большим деревом. Алена вышла и постелила на траве коврик. Платонов присел спиной к дереву, вытянул ноги, закрыл глаза.

– Ты есть хотел. Бери мясо, там еще лаваш и пара банок твоей любимой колы. Ужас, как ты ее пьешь?

– Ртом, – не открывая глаз, ответил Платонов. – Дай посидеть немного.

– Не сиди просто так, – она взяла его руку и положила на свое колено. 

Он почувствовал, как Алена ткнулась ему носом в шею. Платонов вдохнул запах ее духов (ты опять с какой-то бабой) и открыл глаза. Попытался улыбнуться – и получилось у него как-то глупо и фальшиво. 

– Опять? – спросила Алена, отодвинувшись. 

Платонов кивнул, достал из кармана телефон.

– Шесть пропущенных, – усмешка вышла болезненной. – Сначала был на операции, потом с мамой одного бойца беседовал. А на закуску еще новобранца привели посмотреть – там я просто сбросил.

Достав из пакета лаваш, Алена оторвала кусок, завернула в него кусок мяса, протянула Платонову. Он взял, откусил и принялся медленно жевать, оглядывая окрестности.

– Витя, вот только не умирай, – нахмурилась она. – На тебя же смотреть невозможно – ощущение, что ты клопа с малиной сейчас ешь, а не вкуснейший шашлык. Неужели в жизни радости кончились?

Платонов посмотрел на нее. Почему-то захотелось огрызнуться – так, чтобы она психанула в ответ, может, даже заплакала, бросила его здесь и уехала. Но это было из какой-то другой жизни, где не было Алены, и он скрипнул зубами и остановил себя в тот момент, когда обидные слова были готовы сорваться с языка.

– Хочешь, про чемпиона расскажу? – спросил он и, не дожидаясь одобрения, поведал маленькую, но смешную историю про рядового Жданова, что любил играть в компьютерные игры. 

Оказалось, Алена понятия не имеет, что такое каунтер страйк. И пока он ей объяснял сначала про игру, а потом про то, почему это смешно, как-то переключился, на пару минут позабыл обо всем и просто радовался теплому ветру, шуму реки, шашлыку и Алешкиному, как он сам ее называл, смеху. 

Несколько минут они просидели, привалившись к дереву и просто обнявшись. Свободной рукой Виктор подносил ко рту банку колы, другой прикасался к шее Алены, к волосам, вдыхал ее запах, и она была такая своя, такая близкая и родная, что он не выдержал и сказал: 

– А ведь когда все это случится, я к тебе с чемоданами приду. Пустишь? – спросил он, улыбаясь и не сомневаясь в ответе.

– Ко мне? С чемоданами? Нет, ко мне не надо. Точно не надо.

Платонов машинально допил лимонад, встал. Постарался не подать виду.

– Отвези меня обратно. Перерыв заканчивается.

– Шашлык возьмешь с собой? Тебе еще дежурить сегодня.

– Да, конечно. Война войной, а обед по расписанию. 

(ко мне не надо) 

Они сели в машину и через несколько минут были возле ворот госпиталя. Платонов поцеловал Алену в щеку, хотя были подставлены губы; она протянула ему пакет, он взял его и пошел на проходную. За спиной джип свистнул резиной и умчался – она любила спецэффекты. 

(точно не надо) 

Возле дверей отделения он выбросил пакет в урну. 

Прозвище у него появилось в первый день. Ждун. Роль сыграла не только фамилия, но и то, что он постоянно спрашивал, когда ужин.

После четвертого такого вопроса Сергачев, мордатый борзый сержант на койке у окна, огрызнулся в его адрес: 

– Да ты достал, Жданов… Нежданчик, гад. Ждет он пожрать. Ждун. 

И все. Этого хватило. Стать Ждуном в армии – дело одной минуты. Дальше только так: «Ждун, есть сигарета?», «Ждун, построение!», «Ждун, в тумбочке убрался, быстро!» 

И даже дежурные сестры нет-нет да и называли его так же, хотя фамильярность не приветствовалась начальством в лице старшей сестры.

– У них есть имена, фамилии, звания, – отчитывала она девочек по утрам. – Услышу еще раз «Ждун» в адрес Жданова – напишу рапорт начальнику, будете зачет по деонтологии сдавать. И сдадите раза с пятого, не раньше.

Сам Жданов относился к своему прозвищу вполне терпимо – ничего обидного он в нем не видел. Быть Ждуном оказалось просто: позвали – подошел. Спросили – ответил, показали, что делать, – сделал. Был он покладистым, уступчивым, спорить не умел, защитить себя не старался. Про то, что у него есть имя, он и не вспоминал. А кто везет, на том и едут. 

Все, что он сумел сделать для себя лично, это пробиться на пищеблок. Блатная должность внезапно освободилась (у одного баландера, как они называли себя, случился аппендицит, и его перевели в другое отделение). Ждун быстро метнулся к начальнику, тот в легком пьяном угаре махнул рукой – и назначение состоялось.

К этому времени Жданов почти не хромал, таскать ведра с борщом из кухни было не в тягость, и жизнь, казалось, стала налаживаться. Официантки подкармливали их с напарником тем, что не влезало в сумки перед уходом домой; на построение можно было не выходить, потому что накрыто должно быть вовремя. Да и кухня всего в ста метрах от отделения, прогулка туда и обратно была только в удовольствие. 

На крыльце перед раздаткой всегда собиралось два десятка официанток и баландеры. Женщины перемывали кости начальству, мужьям и президенту, солдаты сидели на ступеньках, курили, сплевывая себе под ноги, и молчали каждый о своем. Хотелось домой, к маме, к друзьям, к девчонкам.

Маме он звонил каждый день – она так требовала, а он и не сопротивлялся. Купленная специально для армии «Нокиа» исправно держала заряд, а у военной полиции руки были коротки забирать у солдат телефоны, несмотря на имеющийся приказ командующего округом. Желание оставить солдат без связи было для начальства естественным, но генерал-лейтенант не мог придумать, как обойти тот факт, что изъятие у человека его собственности будет где-то недалеко от уголовки. Поэтому приказ зачитывали в отделении раз в неделю для вновь поступивших. Кто хотел, отдавал телефон добровольно. Ждун знал, что это незаконно, и, несмотря на всю мягкотелость, остался принципиальным. 
Все, что произошло с ним за день, мама внимательно выслушивала, задавала какие-то вопросы, спрашивала про ногу. А Ждун уже и забывать стал, что ссадина у него на ноге воспалилась не просто так, а потому, что он всю дорогу в поезде по совету соседа по вагону втирал в нее слюну и грязь. Уж очень хотелось сразу в лазарет, а если повезет, то и в госпиталь. И чтоб надолго… Сопровождавший их фельдшер обновлял ему повязку каждый день и постоянно удивлялся, что становится только хуже. А Жданов смотрел на расплывающееся пятно покраснения и боли и вообще ничего не боялся, брал после перевязки кусок обшивки, оторванный в тамбуре с пола, плевал на него и аккуратно просовывал под бинт, чтобы смачный плевок достиг цели.

В госпитале, конечно, с такой проблемой справились быстро, не особо вдаваясь в подробности, откуда что взялось. На перевязке доктор промокнул салфеткой рану, зачем-то понюхал ее и со словами: «Ну все понятно… еще один изобретательный…» сказал медсестре, что делать дальше. Пара капельниц, антибиотик, бинты, желтоватые от спирта с фурацилином, – и к третьему дню он почти не хромал. Ну и был не просто рядовым Ждановым, а Ждуном из второй палаты. 

Маме, естественно, он про это не сказал. Она была рада слышать его голос каждый день; рада, что он пристроился на пищеблок; рада, что выздоравливает. Мамы – они такие. Им мало надо для счастья… 

Не сказал он и о другом. О том, как ночью на восьмой день его пребывания в госпитале три человека из его палаты, пользуясь случаем, забрались в операционную и утащили оттуда довольно много всего, спустив на простыне в окно: инструменты в биксах, спирт в бутылях, даже настенные часы. 

Ждун видел это, потому что в очередной раз обожрался на пищеблоке после ужина и встал в туалет почти сразу после отбоя. Примерно минут за тридцать до этого привезли солдата с флегмоной – сестра была занята вместе с дежурным хирургом, они быстро прооперировали его, выкатили в интенсивку, а дверь в оперблок осталась открытой.
Выйдя из туалета, он столкнулся практически нос к носу со всеми троими: тихими шагами из ярко освещенной операционной в полумрак коридора выскользнул Сергачев, а следом за ним два его приятеля. Сержант зыркнул на него уничтожающим взглядом, но времени на разговоры не было, они быстро вбежали в палату и рухнули в свои скрипящие койки. Жданов на несколько секунд оторопел, потом посмотрел по сторонам (из палаты интенсивной терапии, где дежурная медсестра работала с поступившим пациентом, никто не выглянул) и тоже вошел в свою палату. Сел на кровать, медленно снял штаны и услышал откуда-то из темноты свистящий змеиный шепот Сергачева: 

– Только вякни, сволочь… 

На тот момент Жданов, конечно, не знал, ради чего эти трое были в операционной. Узнал только через час, когда дежурная сестра закончила со всеми своими делами и отправилась обрабатывать инструменты. Она заметила пропажу, разбудила и построила всех и вызвала дежурного по части.

Тридцать с лишним человек стояли в коридоре в трусах и майках, щурились от яркого света, зевали, ежились. Кто-то оперся о стену, кто-то присел на корточки – дежурный майор временами покрикивал на таких особо смелых, они вставали, но стоило ему отвернуться – садились снова.

Жданов стоял примерно посредине шеренги, Сергачев через несколько человек от него перешептывался с теми, с кем его застукал Ждун. Вся эта картина с полуголыми пацанами напоминала полуночный урок физкультуры – за исключением того, что вдоль строя ходили дежурный офицер с медсестрой и пытались при помощи мата и угроз добиться правды.

Естественно, никто ничего не видел. Все заснули, едва коснувшись головой подушки, и проснулись, когда в палате включили свет и позвали строиться. 

Дежурный офицер позвонил начальнику отделения, поставил в известность. Судя по ответам, тот приезжать среди ночи по такому поводу не собирался. Спустя несколько секунд он перезвонил дежурной сестре, дал какие-то указания – и всех разогнали по палатам.

– Двери не закрываем в палаты, – крикнула она всем в спины. – Поссать до утра терпим или в карман соседу. Никто никуда не выходит. Телефоны мне на стол сложили быстро! А то завтра в рапорте напишу, кому тут средства связи понадобились после грабежа! 

Стол перед ней постепенно заполнился тремя десятками телефонов.

– Все их выключили? Мне эсэмэски от ваших мамаш не нужны!

Все тридцать хозяев телефонов вернулись к столу и выключили их. 

– Все, отбой! 

Со своей кровати в свете, падающем из коридора, Жданову было видно, как трое грабителей сидят рядом на кроватях и о чем-то тихо разговаривают, изредка бросая взгляды в его сторону. От этих взглядов было неуютно и хотелось спрятаться под одеяло с головой.

Сдавать он никого не собирался. По крайней мере, прямо сейчас. Но странное ощущение сидело у него в голове. Он знал по рассказам, что их всех троих лечили в этой самой операционной: у Сергачева, например, была какая-то гнойная болячка на шее, и начальник возился с ним почти полчаса; у его друзей были забинтованы пальцы на руках. И они залезли к тем, кто помог им выздороветь. Это как, будучи в гостях, стырить у хозяина ложки – тебя пустили дождь переждать, а ты «отблагодарил».

От осознания того, что эти трое ограбили врачей, на душе было очень мерзко. И от того, что он это знает и не может сказать из-за придуманного кодекса чести, из-за того, что своих не сдают, из-за того, что страшно… 

Наутро их всех по одному допрашивали на пищеблоке. Два офицера ФСБ, вызванные начальником отделения, сидели за столами в разных углах, чтобы не слышно было, кто о чем говорит, и задавали металлическим голосом штампованные вопросы. 

Когда позвали Жданова, он отставил в сторону поднос с грязной посудой после завтрака и подошел к офицеру в дальнем углу столовой, вытирая руки о фартук. Капитан посмотрел на него довольно странно – то ли презрительно, то ли жалостливо – и глазами показал на стул. Жданов присел на краешек так, будто собирался в любую секунду рвануть в дверь пищеблока. 

– Видел или слышал что-нибудь? – после обязательной паспортной части спросил дознаватель, подперев голову рукой.

– Нет, – покачал головой Жданов. – Спал после отбоя и до построения. Тут работы много, устаешь за день.

– А есть у вас неформальные, так сказать, лидеры в отделении? Ну кто у вас за старшину?

– Сержант Сергачев, – ответил Жданов, подумав несколько секунд и решив, что ничего страшного в этих словах нет. – Ему домой через два месяца… Ну и звание…

– А сам ты давно тут?

– Сегодня девятый день.

– Диагноз?

– Инфициир… Инфицированная рана правой стопы, – запнулся на непривычном слове Жданов. – Короче, ногу натер в поезде.

– Ты себя-то слышишь? – капитан пристально посмотрел в глаза. – Ногу в поезде натер. Ты его толкал, что ли?

– Никак нет.

– И откуда вас таких… – он открыл военный билет. – Из Саратовской области… Значит, запомни, рядовой Алексей Жданов. Если ты сейчас покрываешь кого-то – у тебя будут большие проблемы. Если ты боишься – поверь, никто не узнает, что ты сдал. И в часть ты свою не вернешься, если показания дашь, так что угрозы типа «Мы знаем, где ты служишь, сообщим, и тебя там примут» не прокатят.

– Я не боюсь. Я не видел ничего. Честно.

– Дурак ты, Жданов, – грустно сказал капитан. – Я таких, как ты, десятый год допрашиваю. И я знаю: ты видел. Или слышал. Не хочется думать, но, возможно, и участвовал.

Он обвел цифру возле фамилии Жданова в списке пациентов в кружочек, дал ему подписать протокол и махнул рукой – иди, мол. И когда тот встал и сделал пару шагов от стола, окликнул его довольно громко и сказал:

– Ну, ты подумай, Саратов. Подумай. 

И подмигнул. Жданов вдруг понял, что в полной тишине столовки на него смотрят несколько пар глаз. Он быстро пересек пищеблок и зашел в мойку. Звуки голосов за спиной возобновились. Алексей открыл кран и долго неподвижно смотрел на струю воды, бьющую в большую кастрюлю… 

Ближе к вечеру, когда все уходили с ужина, а Жданов протирал скатерти на столах, Сергачев подошел к нему вплотную, наклонился немного (он был заметно выше) и спросил:

– Слышь, Ждун, а о чем тебе следак подумать предлагал?

 Он прижал руку Алексея с тряпкой к скатерти и посмотрел в глаза:

– Ты не юли, брателло. А то мало ли чего бывает в армии… Случаи всякие несчастные…

Жданов постарался освободиться, но у него не получилось.

– Да ни о чем таком, – тихо ответил он, стараясь не смотреть в глаза сержанту. – Он всех пытал, кто да что…

– Но подумать только тебе предложил. 

«Сволочь», – вспомнил Жданов добрым словом капитана.

– Дисбатом угрожал, – ляпнул первое, что пришло в голову, Ждун. – Типа, если знаешь что, подумай. Я ничего не сказал, честно.

Сергачев прищурился, словно пытаясь разглядеть что-то в глазах Жданова, потом резко отпустил руку.

– Хрен с тобой, – процедил он сквозь зубы. – Молчи и дальше. В тряпочку. Вот в эту.

Он двумя пальцами брезгливо взял тряпку из руки Ждуна и бросил ему лицо. Тот не попытался увернуться. 

Дождавшись, когда шаги сержанта стихнут за спиной, он поднял тряпку с пола и опустился на стул: ноги отказывались его держать. Было страшно; хотелось набрать мамин номер и все ей рассказать. Поделиться. Мама бы придумала. Мама бы… 

Жданов оглядел пустой пищеблок, махнул рукой официантке, расставлявшей посуду в шкафах, и вышел на лестницу. 

На площадке было две двери – в отделение и в ординаторскую. Обе были открыты.

«Наверное, кто-то дежурит, – решил Ждун. – Или сестры телевизор смотрят».

Он сделал пару шагов к двери в отделение, но внезапно услышал из ординаторской женский смех и стук каблуков по полу. Жданов замер на пару секунд, а потом подошел к двери, встал так, чтобы его не было видно ни из отделения, ни из кабинета врача, и прислушался.

Через три минуты он точно знал, что ему надо сделать, чтобы решить проблему с Сергачевым и его друзьями. Да и со всей этой гребаной армией.

Маме звонить он больше не хотел

Его позвали в отделение, когда он достал из холодильника шампанское и завернул его в полотенце, чтобы запотевшее стекло не выскальзывало из рук.

– Виктор Сергеевич, – вошла в коридор без стука Наталья, увидела в руках доктора бутылку, виновато развела руками, но успела бросить взгляд в сторону неплотно прикрытой двери в ординаторскую. – Ой, извините. Там просто…

– Что? – Платонов тоже оглянулся на кабинет. От самого края дверного проема было видно, что на диване кто-то сидит и у этого «кого-то» – ноги в сетчатых колготках и туфлях на шпильке.

– Послеоперационный жалуется. Болит у него. Промедол сделала – все равно болит. Посмотрите.

Наталья говорила все это, а сама потихоньку продвигалась вперед, чтобы увидеть чуть больше. Виктор заметил ее хитрый маневр и сделал решительный шаг в ее сторону. Наталье пришлось выйти за дверь на лестничную площадку.

– Я посмотрю, – кивнул Платонов. – Через три минуты. Вот все брошу и посмотрю.

Он демонстративно протер бутылку шампанского и добавил:

– Мне же заняться нечем. Совсем. 

Наталья посмотрела куда-то в пол и молча ретировалась в отделение. Виктор вернулся и закрыл за собой дверь предусмотрительно вставленным в замок ключом, которым он почему-то не воспользовался пять минут назад. «Будь внимательнее, – сказал он самому себе. – Двери для того и придумали». 

Он знал, что Наталья сейчас не станет звонить его жене, но то, что они будут судачить между собой в сестринской, оптимизма не добавляло. Потом он вспомнил, что проводит подобным образом время на дежурствах около четырех лет, усмехнулся и сказал вслух:

– Господи, да от кого я пытаюсь спрятаться?

Он вошел в ординаторскую, притворив, пусть и не очень плотно, внутреннюю дверь, поставил бутылку на стол и услышал за спиной голос:

– Ты опять не убрал этот ужас. 

«Да, черт побери, не убрал. Потому что забыл, кто из вас его боится».

Платонов обернулся на голос и удивился той метаморфозе, что произошла буквально за минуту. Светлана распустила волосы, довольно откровенно расстегнула блузку, села полубоком, подогнула, не снимая туфель, ноги под себя и проследила за тем, чтобы в разрез юбки попало как можно больше резинки на чулках. В руках она держала пустой высокий стакан с нарисованной на нем вишенкой.

– Фужеры ты так и не купил, – укоризненно покачала она головой. – Ох уж эти офицеры…

– Да откуда здесь фужеры, Света, – раздраженно ответил Виктор. – Тут только водку и пьют.

– Я пью шампанское. Я пью вино. Мог бы и озаботиться, Витя.

– Ты сейчас серьезно? – нахмурился Платонов.

– Как никогда. Плакатики-то снимай, – указала Света на стену. – Только шампанского сначала плесни.

Пришлось открыть бутылку, налить пенящийся напиток в стакан с вишенкой и полезть на кушетку.

На стене висело несколько плакатов, иллюстрирующих его научную работу, которой он довольно продолжительное время гордился. Большие цветные фотографии, сделанные в операционной и перевязочной: лампасные разрезы, руки в перчатках, раздвигающие крючками раны, окровавленные инструменты. Богатейший опыт лечения анаэробной флегмоны в условиях базового госпиталя. 

Виктор помнил этого солдата, помнил его маму. Помнил, как этого пацана, счастливого до невозможности, отправляли в округ на протезирование. Без ноги в восемнадцать лет. 

Когда Света впервые увидела эти фотографии, она чуть не выбежала на улицу. Замерев спиной к стене, она потребовала от Платонова снять плакаты на то время, что она здесь будет находиться, и впредь перед ее приходом делать так всегда. Он нашел выход: в день, когда он ждал Светлану, переворачивал плакаты фотографиями к стене. Это несколько снижало градус недовольства. 

Сегодня он забыл это сделать, потому что не помнил точно, кто сегодня приходит, Света или… 

– Ох и развел ты себе баб, – шепнул он под нос, стоя на кушетке и переворачивая плакаты. – Так что не жалуйся… Нормально?

– Конечно. А лучше бы их снял совсем.

– Ты, наверное, забываешь, кто я и где ты находишься, – спрыгнул на пол Платонов, взял со стола бутылку и отпил из горлышка. – Извини, но мне надо там кого-то посмотреть, сестра звала.

– Только недолго, – недовольно поморщилась Света. – Хоть бы музыку включил. Или телевизор.

Виктор кинул ей пульт, а сам вышел в отделение. 

Наталья оторвалась от своего телефона, поднялась из-за стола и пошла навстречу.

– Максимов жалуется, – уточнила она. – Хотя все по листу назначений сделано.

Они вместе вошли в палату. Максимов, майор-артиллерист, прооперированный сегодня по поводу геморроя, лежал на ближайшей к двери кровати, ворочался и потихоньку стонал. 

Платонов включил свет, чем вызвал недовольство всех офицеров в палате, но не обратил на это внимания. Откинув одеяло с ног, он молча осмотрел повязку, потом взял из рук Натальи историю болезни, открыл лист назначений и прочитал:

– «Убрать газоотводную трубку в шестнадцать ноль-ноль». Сейчас сколько? Двадцать два пятнадцать? Какого хрена! 

Наталья втянула голову в плечи и прошептала:

– Ну это же операционники делают перед уходом с работы… Я и не в курсе.

Платонов сухо кашлянул, что в данной ситуации означало крайнюю степень недовольства и заменяло длинную тираду на русском матерном, вышел в перевязочную, вернулся в перчатках. 

Процедура была для Максимова малоприятной, он несколько раз вскрикнул. Но в итоге все получилось как нельзя лучше. Виктор швырнул газоотводку, обернутую турундами с мазью Вишневского, в лоток, туда же скинул и перчатки.

В коридоре он тихо сказал Наталье прямо в лицо: 

– Знаешь, на войне нас, врачей, могут убить враги. Вас за такую работу расстреляют наши… Сейчас сверху салфетку с мазью. И промедол повтори. Я утром в историю допишу назначения и распишусь. И чтоб до утра не беспокоила меня.

В ординаторской Света смотрела канал «Наука». Впрочем, это было нормально. Просто иногда очень хотелось поговорить о чем-то менее глубоком, но, глядя на ее ноги, он подавлял подобные желания. Девушка с такими ногами, смотрящая в гостях у любовника канал «Наука», – что может быть ценнее?

Платонов вошел, налил себе шампанского, сел на кушетку и принялся рассматривать Светлану. Она, не поворачивая головы, перевела на пару секунд взгляд на него, улыбнулась и шепнула: 

– Ты все сделал? Тут просто очень интересно… Про генно-модифицированные продукты… Да и про генетику в целом…

Он кивнул, соглашаясь. Генетика так генетика. Она смотрит телевизор, а он – красивую картинку с шикарной девушкой на старом диване с покрывалом родом из восьмидесятых. 

Обшарпанные подлокотники, провалившаяся середина – диван когда-то принесли из дома одной из медсестер, что купила новый гарнитур и раздавала старую мебель. В ординаторской было много таких подарков. Например, пара шкафов, полностью решивших проблему посуды и медицинской литературы, была куплена у ведущего хирурга за символическую тысячу, когда он наконец сломал систему и получил квартиру от государства. Столик рядом с диваном когда-то стоял дома у мамы Платонова – светло-коричневая полировка пошла на нем трещинами, ножки качались, но до тех пор, пока тарелки не падали на пол и коньяк не выливался из рюмок, заменять его никто не собирался. Таким же образом здесь появились старый телевизор, подставка под него, шторы и компьютеры. 

Единственное, что в ординаторской было госпитального, – кушетка и большие двухтумбовые столы, как у Сталина. Только лампы на них были не зеленые – вполне себе современные, дневного света, подарок сестер на двадцать третье февраля. Так и жили…

Продолжение следует

Фото с сайта pixabay.com

Автор: Иван ПАНКРАТОВ