Бегущая со скрипкой

Представьте картину: раннее-раннее утро. Темно. Снежок легкий. Морозно. Перрон конечной станции электрички. На перроне – худенькая девочка со скрипичным футляром. И ее мама. Им предстоит долгий (да еще и ежедневный) путь из маленького поселка в большой город. В музыкальную школу...

Именно так начинала свои шаги в музыке Ольга Волкова, концертмейстер группы скрипки симфонического оркестра Мариинского театра. Сегодня она считается одной из самых выдающихся скрипачек современности, причем далеко за пределами России. Ее имя хорошо известно любителям классической музыки в разных странах, ее называют любимицей европейской публики. Ее талант высоко ценил сам Мстислав Ростропович. Она является победительницей множества престижных музыкальных конкурсов, ее выступлений ждут знаменитейшие сцены мира.

Все это заслуживает уважения, восхищения и огромного интереса. Потому что Ольге Волковой всего лишь 28 лет. И еще потому, что она наша землячка. Да, та самая худенькая девочка из маленького поселка в приморской глубинке выросла в мировую знаменитость.

Недавно Ольга побывала во Владивостоке с концертами, и у нас появилась возможность узнать, что нужно приложить к таланту, чтобы добиться столь значительных успехов. 

Чтобы не сидеть на Пушкине

– Я родилась в Арсеньеве, потом мы жили в поселке Артемовском, – рассказывает Ольга Волкова. – А училась я сначала в музыкальной школе в поселке, а потом в школе имени Прокофьева во Владивостоке.

– Вы сами выбрали музыкальную школу? Мечтали об этом?

– Да нет. И отбивалась как могла. Мама моя работала в музыкальной школе, она аккордеонист. А я была в детстве такой пацанкой: играла с мальчишками, везде лазила, кругом неслась бегом – словом, вечно разбитые коленки и голова. Вот мама и решила, что обучение в музыкальной школе хотя бы немного притормозит мои порывы и займет время. Учиться начала сразу и на скрипке, и на фортепиано, и получалось у меня и то и другое. Но, поскольку я была совсем уж малоросликом и мне на стульчик у пианино подкладывали все тома Пушкина, которые были дома, да еще и подсаживали туда, было решено: остается только скрипка. 

– Когда же вы поняли, что музыка – это ваше?

– В 10 лет во Владивостоке я сыграла концерт Макса Бруха с симфоническим оркестром. И вот тогда поняла, что получаю от игры невероятное удовольствие, что мне это нравится!

– Много времени на занятия уходило?

– Ой, много. Причем не столько на занятия, сколько на дорогу. Я вставала в 4.30, в 5.05 уходила первая электричка. Мы с мамой ехали на ней почти два часа до Владивостока. Потом занятия в музыкальной школе, поездка домой, обед и бегом в общеобразовательную школу, где мне никто никогда никаких скидок не делал. Заниматься собственно музыкой помимо занятий в школе времени уже не было: я была либо в дороге, либо на учебе. И тогда мой замечательный педагог Зинаида Алексеевна Беспалова, которой я благодарна на всю жизнь, научила меня играть «в голове», по нотам, без инструмента, представляя себе звучание. Так я и делала. 

– И сколько лет вы так вставали в 4.30?

– С семи лет. Первоначально я училась музыке в Артемовском, а потом мы познакомились с Натальей Алексеевной, и она пригласила меня в школу имени Прокофьева. Вот так и стали ездить. Четыре года. А потом мы уехали в Москву.

– Позвольте выразить вам свое восхищение. Ребенок, который встает в половине пятого ради скрипки…

– О нет! Восхищаться надо моими родителями. Я же все это делала, потому что… Потому что надо было. Меня будили – я вставала. Посадили в электричку – едем… 

Знаете, что я по сей день хорошо помню? Какие ледяные, просто ледяные электрички приходили на станцию Артем-Прим зимой. Ну представьте. Ночь. Зима. Мы с мамой две единственные идиотки стоим на конечной станции в пять утра, ждем электричку. Мороз. Приходит поезд, открываются двери, заходим в пустой вагон, а там – как на улице! И мы всегда искали под этими деревянными скамейками в вагонах печки. Садились именно туда. Там было теплее…

Лет с 10 я стала ездить сама, без мамы. Причем тогда у нас еще не было мобильных, и, как потом часто вспоминала мама, это был ежедневный ужас для нее. Я ведь могла опоздать на электричку из Владивостока, могла перепутать поезда. А сообщить об этом – никак. Мама рассказывала: мы с папой, приезжая на конечную тебя встречать, каждый раз замирали от ужаса, что тебя не будет среди выходящих.

Мальчики воздушные, что с вами не так?

– С 11 лет вы живете в Москве?

– Да. Это было сделано для меня и ради меня. Чтобы я могла учиться дальше. Во Владивосток за некоторое время до этого приезжал с мастер-классами профессор из Московской консерватории, занимался со мной. И сказал маме: если вы хотите, чтобы девочка росла дальше как музыкант, надо ехать в Москву. Здесь она уже достигла своего потолка: первая на всех конкурсах, соревноваться не с кем, а значит, нет и стимула развиваться. И родители круто поменяли свою жизнь ради моей. Я осознавала, что это для меня, но еще тогда не понимала, насколько я хочу расти именно в этой профессии, насколько мне это надо. 

И когда я попала в ЦМШ – Центральную музыкальную школу при Московской консерватории имени Чайковского, я сказала маме: поехали, пожалуйста, домой, я не хочу учиться с этими идиотами, – смеется Ольга. – Ну серьезно. Мне было 11 лет, я должна была пойти в 7-й класс обычной общеобразовательной школы. До этого я училась с обычными детьми в школе, где были география и математика, история и физкультура… А тут попала в такое место, где все гении, просто все. И мальчики ходят по школе такие… воздушные. А за ними идут их мамочки и несут скрипочку! Представляете?

Вообще, это большая проблема в подготовке музыкантов в специализированных учебных заведениях, где упор делается только на музыку, а все остальное в глубоком загоне, общеобразовательных предметов фактически нет, и остальные части мозга просто атрофируются. Попав в эту школу гениев, я так захотела домой! Мне много чего было интересно помимо скрипки, а там все занимались только музыкой и говорили только о скрипке, фортепиано. «Что с вами не так?!» – думала я. Мне хотелось заниматься не только сольфеджио, гармонией, историей музыки, собственно скрипкой, мои мозги скучали по географии, по математике. Но на эти предметы уже не было времени, так был построен учебный процесс. 

А кроме того… Мы жили в Подмосковье. И если во Владивосток я ездила на электричке, то в ЦМШ – на маршрутке, на электричке, на метро и еще на автобусе. Четыре года ездила! А с 15 лет стала жить в интернате при ЦМШ. 

– Вам, наверное, и друзей не хватало, подружек?

– У меня никогда не было подружек, я всегда с мальчишками играла. Гоняла в футбол, играла в лапту, везде с мальчишками. И когда поступила в ЦМШ, ничего не изменилось. Девочки говорили о куклах и мальчиках, а мне было неинтересно.

– Ну да, вы же пацанка…

– Да! И это мне помогает. Я не надумываю себе ничего, не мнительна и не капризна. С возрастом у меня появились подруги, кстати.

– Вы и тогда еще не думали о том, что музыка – это ваш путь в жизни?

– А разве так вообще думают? Всегда есть более приземленные вопросы. Например, как поступить в ту же ЦМШ, как найти педагога и так далее. Ты не задаешься таким большим вопросом, но постепенно жизнь устаканивается так, что у тебя уже и мысли не возникает, что может быть по-другому.

«Белобрысая шлюха»

– Насколько я знаю, в вашей жизни большую роль сыграл Мстислав Ростропович?

– Да. Это большая история, началась она как раз тогда, когда было решено переезжать в Москву. Это сегодня все намного проще стало, а тогда, 17 лет назад, казалось невероятным. 

Да ладно переезд! А поступить в ЦМШ – школу-легенду? Как? Мама всегда восхищалась Мстиславом Ростроповичем, вот и написала письмо в его фонд помощи одаренным детям. Не просила ничего, кроме совета: как все сделать правильно. Самое интересное, что Ростропович нам ответил! Но так как письмо из фонда шло «Почтой России»… Словом, оно пришло в Артемовский уже тогда, когда мы с мамой уехали из поселка – сначала на конкурс в Екатеринбург, а потом в Москву. 

И вот в Москве мама, еще не зная о письме, решила позвонить в фонд Мстислава Ростроповича. И вышла весьма анекдотичная ситуация: Мстислав Леопольдович накричал на нее. Оказалось, он специально прилетел из Парижа, чтобы прослушать меня, а мы не явились. Ну а раз так, то…

В общем, я помню маму в слезах, растерянную. А на другой день перезвонили из фонда и сказали: Мстислав Леопольдович очень эмоциональный человек, но и очень отходчивый. Так что он готов прослушать вашу дочь, но при условии, что она сама поступит в ЦМШ, без всякой его протекции.

И мы пошли в ЦМШ. Был конец лета, все вступительные экзамены уже прошли. Но, видимо, судьба вмешалась. Мы с мамой оказались в ЦМШ в тот день, когда там был педсовет перед началом учебного года. Я шла по коридору, встретила заведующего скрипичным отделением и сказала ему: мне нужно поступить в вашу школу. Извини, девочка, ответили мне, экзамены завершены, классы набраны. Эх, выдохнула я, тогда мне придется перестать играть на скрипке. Почему, спросили меня. И я объяснила, что там, где я живу, мне учиться уже нечему, я всех переросла.

Видимо, это мое заявление произвело такое впечатление, что тут же, в общем зале, где шел педсовет, меня прослушали и отправили сдавать теорию, сольфеджио. И приняли в ЦМШ.

Мы позвонили Мстиславу Леопольдовичу, рассказали, и он ответил: приходите. Так мы и познакомились. И это тоже было весело. Он попросил меня сыграть гамму. А так вышло, что я никогда их не играла. Даже в самом начале обучения. И когда я сказала: ладно, попробую, только аппликатуру подскажите, Мстислав Леопольдович посмотрел на меня просто изумленными от ужаса глазами: человек не играл гаммы, но стал скрипачом…

Словом, на первой встрече он устроил мне самый настоящий экзамен и в итоге сказал: беру тебя в свой фонд и под свою опеку. Всего фонд поддерживал около 40 детей, и из них семь-восемь человек Ростропович отбирал, чтобы заниматься с ними лично, вывозить на конкурсы и так далее. В тот же вечер он познакомил меня с директором ЦМШ, помог выбрать педагога, им стала Ирина Бочкова. 

Ох, никогда не забуду нашего знакомства с нею, после него я опять попросила маму: поехали домой… Потому что, когда я пришла, там была аспирантка Ирины Васильевны и играла сонаты Эжена Изаи. Я такой музыки никогда раньше не слышала, такой красоты и безумной сложности сочинения. Да, сейчас я играю их все шесть, но тогда… Мне в том возрасте самым сложным казался концерт Паганини, а тут… Я была уверена, что ни за что не смогу ничего настолько сложного сыграть, испугалась. Вот и просила маму уехать. 

Но страхи прошли, мы стали заниматься. И то, что Ростропович взял меня под свое крыло, укрепило мою веру в себя. 

– Когда вы учились в ЦМШ, тот факт, что вы знакомы с Ростроповичем, как-то влиял на отношение к вам?

– А как же! В первый же день меня назвали «белобрысой шлюхой». Мне было 11 лет, я была светленькой, с длинным таким конским хвостом, девочка из провинции, поступившая учиться уже после экзаменов, да еще и Ростропович взял ее в фонд. Словом, мне сразу дали понять, что детство закончилось. 

Легко в ЦМШ мне не было. К примеру, в обычной школе я уже перешла в седьмой класс, а в ЦМШ меня отправили в пятый! Потому что «так положено по возрасту». Я ходила к руководству, просила перевести – в итоге меня перевели в шестой. Но легче не стало. Кроме того, я всегда много играла, ездила на конкурсы – словом, привлекала внимание как преподавателей, так и соучеников. Не всегда благожелательное внимание.

– Шли по жизни вопреки препятствиям?

– Да. И закалялась. 

– Во время учебы в ЦМШ вы как раз проходили стадию переходного возраста…

– Да, он у меня был. Один день. Хорошо это помню. Мне лет 14, наверное, было, и появился мальчик, который мне нравился, он был много старше меня, и я решила, что я загуляю. И приехала домой в час ночи. Но наутро меня разбудили как обычно. Надо было ехать, и я поехала. И переходный возраст кончился. 

Вообще, у нас в семье всегда было принято давать возможность принимать самостоятельные решения. И у меня не было желания вырваться, понимаете? Мои родители достаточно строгие, только они строги до определенного возраста были. А потом сказали: ты взрослый человек, решаешь сама и отвечаешь сама за свои решения, твоя жизнь – твоя ответственность. 

Из солиста – в концертмейстера

– Вы продолжили обучение после ЦМШ?

– В 2009 году поступила в класс Захара Брона в Кельнской высшей школе музыки, в 2014-м перешла в класс Барнабаша Келемена, а также начала обучаться в Музыкальной капелле королевы Елизаветы в Брюсселе, класс Огюстена Дюмея. И все это время играла сольно, никогда не работала в оркестрах.

И всегда скучала по России. Безумно. В Европе я не прижилась, мне было там плохо. Я думала, что надо возвращаться, но стоял только один вопрос: зачем и куда? Потому что в России музыканту классическому не так просто построить сольную карьеру. Есть несколько «команд друзей», которые не миновать, если хочешь попасть на большую сцену. Всего этого мне не хотелось, вот потому и продолжала давать концерты в Европе.

А потом мне позвонил знакомый из Питера, он участвовал в конкурсе, чтобы попасть в коллектив к Юрию Темирканову. Сказал, что и за меня заполнил документы, потому что там была вакансия заместителя концертмейстера. Я прилетела в Санкт-Петербург, прошла конкурс, меня приняли. 

Об этом узнали в Мариинском театре, удивились. Почему? Потому что в коллективе Темирканова есть неписаное правило: женщину ближе пятого пульта не пускают. Да и вообще, сразу в замы концертмейстера никому толком не известную девочку 24 лет? Думаю, Валерию Гергиеву рассказали о таком сюрпризе, и он захотел познакомиться со мной. Пришла, познакомилась… И приняла предложение стать концертмейстером. Конечно, я согласилась, мы обговорили сроки. 

Вот так и получилось, что я закончила все дела в Германии, вернулась в Россию, три дня (до назначенной Гергиевым даты) проработала в коллективе Темирканова. И вышла на работу в симфонический оркестр Мариинского театра. 

Расслабленное сборище эгоистов

– Сложно ли солистке перестраиваться для работы в оркестре?

– Это две разные профессии. Когда какой-то дирижер говорит, мол, я приглашу в оркестр известного солиста, это безумие. Чаще всего солисты, не имеющие опыта игры в оркестре, только портят выступление. Можно посадить вместе десяток известных солистов, и это будет самый плохой оркестр. 

– То есть для работы в оркестре пришлось себя ломать?

– Нет. Может быть, дело в том, что я играла много камерной музыки в составе квартетов, квинтетов и так далее. Это все же опыт…

– Нужно ли в оркестре чувство локтя?

– Нужны человеческие качества: терпение, понимание. При таком количестве работы, как в оркестре Мариинского театра, каким бы невероятным профессионалом ты ни был, если ты не готов идти на компромисс, договариваться, с пониманием относиться ко многим вещам, то работать вместе будет сложно. Мы вот уже больше трех недель на гастролях, значит, постоянно вместе, и все устают, у всех свои характеры. 

Вообще, не бывает оркестров – коллективов единомышленников, образно говоря. Другое дело, что у нас, например, и правда собрались люди, которые хотят хорошо делать свое дело и после репетиции могут остаться, проиграть еще раз какой-то пассаж, обсудить что-то. Обычно же оркестр – это расслабленное сборище людей, где каждый считает: почему я должен что-то делать, пусть делают другие.

– Сколько вы уже работаете в симфоническом оркестре Мариинского театра?

– Три с половиной года. На данный момент связываю свое будущее с ним, но я не загадываю и ничего особо не планирую – вы же видите, как щедра на перемены и сюрпризы моя жизнь.

Мой прекрасный темный Гварнери

– Сыграли ли вы те произведения, о которых мечтали в детстве, в юности?

– Да, у меня были мечты, и многие программы, которые хотела сделать, я сделала, отыграла. И, конечно, появляются другие… В Мариинке, спасибо маэстро Гергиеву, у меня развязаны руки в смысле сольных выступлений, мне было сказано: Ольга, вот есть концертный зал, делайте что хотите. 

– Собираетесь ли вы, возможно, в перспективе преподавать?

– Я уже этим занимаюсь. У меня есть ученики, и это мне нравится. Вообще, преподавание – это точно то, что я умею. Мне такие педагоги попадались в жизни, с которых грешно не брать пример. Другое дело, что я даю только частные уроки, в консерватории преподавать не хочу. Мне не нравится такая система: два урока по 20 минут… Я занимаюсь с человеком два часа минимум, не понимаю, что можно успеть за 20 минут. Мечтаю, чтобы маэстро – с его жизнелюбием и активностью – открыл свою академию. Может быть, там и я могла бы преподавать. 

– На каком инструменте вы играете?

– Сейчас это Гварнери. У меня было много хороших инструментов. Еще в фонде Ростроповича мне подарили чудесную скрипку, прекрасную, хотя и современного мастера. Играла я и на скрипке Доменико Монтаньяна, и на Страдивари. Но решила, что Гварнери мне ближе. 

– Может ли быть так, что скрипка не дается исполнителю, не хочет, если так можно сказать, с ним играть?

– Да. И в первую очередь этим отличаются скрипки Гварнери. Скрипки Страдивари – они идеальные. Такие идеальные, что, как бы ты на ней ни играл, все равно будет слышно, что это классный инструмент. 

С Гварнери другое дело. Там надо договариваться. Если на этом инструменте не очень хорошо играть, он будет звучать как обычный хороший «итальянец». Гварнери – масштабный, темный инструмент, с насыщенными, более мясистыми, что ли, звучаниями. Страдивари – они прозрачнее. 

Побочный эффект скрипки

– Насколько физически сложна игра на скрипке?

– Очень. И очень влияет на здоровье. Вы же понимаете, что это неправильное, физиологически неверное положение рук, когда играешь на скрипке. Мышечные зажимы, сколиозы, боль в шее – наше все. Да и попробуйте пару часов или хотя бы час подержать руки в такой позиции. Это очень тяжело! А мы так делаем по пять часов в день.

– Как вы справляетесь с этими сложностями?

– А никак. Они данность. У каждого музыкального инструмента есть свои «побочные эффекты». И ты их принимаешь. Да, хорошо сделать массаж или спортом заняться, но вот мы сейчас уже почти месяц на гастролях и заняться спортом или сделать массаж просто нет возможности. Главное, не акцентировать внимание на этом, чтобы не существовать и с болью, и с плохим настроением.

– Игра на скрипке влияет на характер человека?

– Да. Скрипачей всегда воспитывают как людей амбициозных, солистов. Вот духовики более дружелюбны, например, они общаются друг с другом. У нас же все вокруг конкуренты: того надо догнать, этому завидовать. А еще скрипачи трудолюбивы, они и пианисты всегда занимаются больше всех, иначе ничего не получится в профессии. 

– Требуется ли музыканту железный стержень?

– Как и в любой профессии, если хочешь добиться результата. Терпение, амбициозность, перфекционизм – без этого никуда. Воспитывала ли я это в себе? Не знаю. Мне просто надо было хорошо играть на скрипке! И все.

– «Надо», похоже, ваш жизненный девиз?

– Наверное… Я стараюсь вообще поменьше переживать по разным поводам, особенно если их не избежать. Надо делать – сделаю. 

– Какие ограничения накладывает игра на скрипке?

– Все, что касается спорта. Коньки, лыжи… Там, где можно случайно повредить руку, пальцы, – это под запретом. 

Просто мыло и крем

– Вы не часто бываете во Владивостоке?

– Пару раз приезжала с сольными концертами, с оркестром Мариинки была несколько раз. Но всегда времени мало. Как сейчас – вроде бы я в городе аж пять дней, а с некоторыми родственниками встретиться не успеваю. Очень жаль. Но в город еду всегда как в самое родное место. Вот мы ехали в этот раз из аэропорта в аэроэкспрессе, я смотрела в окно: а ведь он идет почти как та самая электричка, на которой я ездила из Артемовского. У меня слезы наворачивались… 

Я безумно люблю Владивосток и считаю его самым красивым. Такой природы и такой погоды, как во Владивостоке, нет нигде. Я когда приезжаю сюда, не могу надышаться этим воздухом!

– В вашей жизни остается место для хобби?

– Раньше не было, время не позволяло, но так как я уже три года живу в Санкт-Петербурге, то стали появляться и друзья, и какие-то увлечения. Очень люблю спорт, фитнес. А сейчас увлеклась стрельбой, меня друг привел в тир – и как же мне понравилось! Уже жду, когда вернусь и можно будет пострелять.

Без книг не могу. Любимые авторы? Не буду оригинальной, «Мастер и Маргарита» Булгакова моя настольная книга. Солженицын, Гессе, Достоевский и русская классическая литература, Ремарк… Обожаю большие романы, в которые ныряешь с головой.

– Вы потрясающе выглядите. Как-то по-особенному следите за собой?

– Да, я умываюсь мылом, и у меня есть один крем. Вообще, я люблю покупать уходовую косметику. Бывает, найдет: и то надо, и это, напокупаю… А потом всем раздаю. Мама и ее хорошая подруга любят приезжать ко мне в гости. Потому что у меня есть ящичек, в котором лежат нетронутые, нераспакованные кремы, скрабы, маски. Я открываю этот ящичек и отдаю им содержимое.

– Хватает ли времени на личную жизнь?

– Все внутри театра. Ситуация такая, что выбираешь из того, что есть. Ну потому что за рамками театра какой мужчина согласится на то, что жена приходит домой после часа ночи и по три-четыре месяца на гастролях? Так что ищешь такого же сумасшедшего, как сама. А где? В театре, конечно. При этом я очень хочу детей, планирую и брак, и семью.

– А если они захотят заняться музыкой?

– Не знаю… С одной стороны, я сто раз думала: боже, своему ребенку я такого не пожелаю! С другой – если я увижу, что у него есть талант и склонность, запрещать стану, что ли?

– Вы живете в сумасшедшем ритме, стремительная, порывистая…

– Да, я по жизни бегу. Все бегом! Мой инструктор по вождению всегда при виде меня говорил: Торопыжка был голодный, проглотил утюг холодный. И тут же добавлял: так, оставляй свой темперамент за дверью машины. Вот, наверное, только там я и не неслась никуда.

Фото предоставлено пресс-службой Приморской сцены Мариинского театра

Автор: Любовь БЕРЧАНСКАЯ