Бестеневая лампа

Окончание. Начало в номерах за 7, 14, 21, 28 августа, 4, 11, 18, 25 сентября, 2, 9 и 16 октября

Он встал, вернулся за стол. Не садясь в кресло, переложил несколько бумажек, потом поднял взгляд на Платонова: 

– Так уж получилось, что ты, капитан, сейчас в моем лице получил неожиданного союзника. Этот самый Липатов Гэ Вэ сына своего к нам оформил через главного хирурга округа. Друзья они, блин. Школьные. Думаешь, это первый такой припрятанный мажор, которому не по плечу тяготы и лишения военной службы? Раз или два в месяц звонят, просят подержать у себя… Так вот этот главный хирург в округе нажаловался на меня начмеду и командиру. Знаю, вы тут все думаете, какой я зверь, а я, между прочим, пытался вас всех отмазать. Как мог. Не буду в подробности вдаваться, у нас, у командиров, своя жизнь, но кое-что они за попытку сопротивления со мной сделали. Чтобы я впредь был более сговорчивым и более внимательным к сыновьям политиков. И рапорт твой в академию, что я в помойку отправил, в сравнении с этим – детские игрушки просто. 

Он тяжело вздохнул, а потом подытожил: 

– Сейчас иди в отделение. В десять часов будь у меня с этим вот видео и заявлением в прокуратуру на Липатова. Для начала от тебя лично. В десять часов. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Секретаршу предупрежу, пропустит без слов. 

– Слушаюсь, товарищ полковник, – Платонов развернулся, сделал пару строевых шагов и вышел из кабинета командира. 

На часах над креслом секретарши было семь с четвертью. Надо было занять себя чем-то до начала рабочего времени, потом быстро сделать перевязки и вернуться сюда. 

Смотреть кино его хватило чуть больше чем на полчаса. Потом он написал заявление на Липатова и попытался раскладывать пасьянс, играть в «Зуму», листал какие-то фотографии из богатого госпитального архива дней рождения и присвоения очередных званий. Время тянулось очень медленно. 

Без двадцати девять пришел Рыков, переоделся и тут же убежал на утреннее совещание начальников отделений – они даже не перекинулись парой слов. Еще через полчаса мучительного ожидания Платонов накинул халат поверх капитанской формы, прошел в перевязочную, дал указания Юле, после чего заглянул к Терентьеву. 

– Все нормально, – сказал Михаил, глядя на повязку. – Жаль, что все сначала, конечно, но спасибо вам. Я отцу ничего говорить не стал – он мне звонил недавно. Решил не беспокоить. В случае чего – скажу, что вы решили немного продлить лечение, он все равно не проверит. 

– Привет ему от меня передавай, – сказал напоследок Виктор, посмотрел на часы и решил, что больше ждать он не может. Лучше он эти последние двадцать минут посидит на скамейке у приемного отделения, чем в своем кресле. 

Скинув халат, Платонов положил во внутренний карман написанное заявление и максимально медленно, как только мог, направился в сторону штаба. 

Погода несколько улучшилась. Морось прекратилась, асфальт на аллеях подсох. Проходя мимо госпитального магазинчика, он с удивлением увидел на нем надпись «Закрыто» – буквы даже немного выцвели, то есть висело это объявление не первый день. Платонов поинтересовался, что случилось с магазином, у начальника приемного отделения, который курил на крыльце. 

– А ты не в курсе? – Кулешов выпустил дым в сторону, скривив рот. – Комиссия пару недель назад приезжала. Из прокуратуры. Что-то по бумагам прошерстили и выяснили, что следы этого магазинчика в карман нашего командира ведут. За ним прокуратура давно наблюдает – у него и на прежнем месте службы было за что зацепиться. Он то ли заносит, кому надо, то ли прячет очень умело. Вот с этим магазином не повезло – закрыли. И еще зуб точат на киоск «Союзпечати» – но это совсем смешно. Если его уберут, нам даже ручку купить среди рабочего дня негде будет. 

Платонов выслушал Кулешова и понял, что имел в виду Зубарев, когда говорил: «Кое-что они со мной сделали». Виктор не очень представлял себе, что собирался предпринять в ответ командир, но он почему-то решил поддержать Платонова в его поисках справедливости. А то, что справедливость у каждого своя, Виктор не сомневался. Как не сомневался ни на секунду и в том, что, идя к своей цели, он может невольно стать оружием в руках Зубарева. Но это Платонова мало беспокоило. 

Ровно в десять часов он прошел по коридору мимо секретарши и каких-то двух гражданских, ожидающих приема, постучался и тут же вошел. Анжела даже не посмотрела в его сторону, чем вызвала (Платонов это слышал) справедливое негодование в приемной. 

– Пришел? – поднял голову от бумаг Зубарев. – Проходи на диван. Заявление где? 

– Вот, – Платонов достал его и положил перед командиром. 

Тот бегло просмотрел текст, буркнул: «Сойдет» и нажал кнопку селектора. 

– Анжела, позови гостей. 

Те двое, что сидели в приемной, появились в дверях спустя пару секунд. Один высокий, седоватый, подтянутый, в дорогом костюме; второй – помоложе, поскромней, в свитере и джинсах, с блокнотом в руках. Зубарев встал, подошел, пожал вошедшему первым руку, второму коротко кивнул и указал на два кресла у стены напротив его стола. Места вроде бы довольно почетные, но уж очень далеко от хозяина кабинета. Платонов на диване оказался словно меж двух огней. 

– Сначала я познакомлю всех, кто друг друга впервые видит, – сказал Зубарев, не торопясь возвращаться за стол. – На диване у нас сидит капитан медицинской службы Платонов Виктор Сергеевич, ординатор отделения гнойной хирургии. В кресле слева – кандидат в депутаты областной думы Липатов Герман Владимирович. В кресле справа, если честно, понятия не имею кто. Надеюсь, вы сами представитесь и объясните, с какой целью находитесь. 

Липатов жестом остановил своего спутника и хорошо поставленным голосом ответил Зубареву: 

– Это руководитель моего предвыборного штаба Геннадий Сильченко. Между адвокатом и ним я выбрал именно Сильченко. Он в состоянии оценить все то, что вы можете здесь сказать с точки зрения предвыборной кампании. А адвокат еще успеет, если понадобится. 

 Платонов с интересом разглядывал собеседников. Он понял, что Зубарев каким-то образом проинформировал Германа Владимировича о тематике предстоящей беседы и понимал, что ему придется сейчас выступить еще раз – с неменьшим напором, нежели утром. Но командир его опередил. 

– Не буду затягивать нашу беседу, все мы люди занятые. Герман Владимирович, есть очень серьезные основания для того, чтобы вот это заявление, – он постучал пальцем по листу, написанному Виктором, – было направлено в прокуратуру и следственные органы. У нас есть масса свидетельских показаний, вплоть до видео, которые очень недвусмысленно дают понять, что ваш сын совершил хулиганскую выходку и нанес телесные повреждения сержанту Терентьеву, угрожая ему при этом холодным оружием и делая все это в составе организованной группы лиц… 

Ни единой эмоции не отразилось на лице Липатова. Платонову показалось, что он даже не моргал все то время, что Зубарев излагал свои мысли. 

– Заявление написано капитаном Платоновым, он хочет по закону добиться справедливости в отношении результатов своего труда. Сам пострадавший тоже сейчас пишет заявление, но уже от своего лица, как человек, получивший телесные повреждения. Я все понятно изложил? 

Липатов кивнул, а потом что-то шепнул своему помощнику. 

– Я могу ознакомиться с теми материалами, что есть у вас? 

– Пожалуйста, – пригласил его Зубарев. 

Сильченко встал, подошел к столу, прочитал заявление, потом взглянул на объяснительные и в заключение попросил посмотреть видео. 

Взяв телефон, он вернулся в кресло, наклонился к Липатову, и они посмотрели его вместе. 

– Чего вы хотите? – совершенно не изменившимся голосом спросил Герман Владимирович. 

Зубарев сделал жест, приглашающий Платонова изложить свои требования. 

– Мы хотим, – где-то в глубине души он просто в шоке был от этого «мы», но тем не менее выбрал именно такую форму, – чтобы ваш сын написал ходатайство о прекращении уголовного дела в отношении Михаила Терентьева в связи с примирением сторон. 

У Липатова слегка приподнялась одна бровь. «Он из железа, что ли?» – подумал Платонов, а потом вдруг понял, что практически не видит на лице морщин. «Ботокс», – догадался Виктор и уже по-другому смотрел на эту безэмоциональную реакцию. 

– Ну, вообще-то, сломанная челюсть – это личное дело моего совершеннолетнего сына. Он сам вправе решать, как поступить. И если уж он решил наказать обидчика… 

Сильченко тронул его за рукав, привлекая внимание, потом наклонился и что-то довольно долго шептал на ухо. Зубарев заинтересованно ждал, чем же все кончится.

– Я согласен, – выслушав Сильченко, сказал Герман Владимирович. – Только не думайте, что вы меня запугали. Я исключительно из человеколюбия. Все-таки человек руку потерял из-за своей глупости и самонадеянности. И я хочу вам напомнить о договоренности между вами, мной и главным хирургом округа…

– Я прекрасно все помню, – ответил Зубарев. – А также хорошо себе представляю, какой пиар-ход вы сможете сделать, используя эту ситуацию. Завтра ваш сын идет к следователю и пишет это ходатайство. Я знаю, что заседание все равно будет, потому что следователям для галочки надо передавать дело в суд. Но главное, чтобы это ходатайство было. И тогда прямо на суде будет принято решение о закрытии дела. Со своей стороны, мы с капитаном Платоновым гарантируем, что передадим вам все объяснительные и заявления для уничтожения. Видеофайл на ваших глазах сотрем с телефона. По рукам? 

Липатов встал, поправил пиджак и брюки, подошел к Зубареву и, не подавая руки, тихо сказал: 

– Я такое не забываю. 

– Я тоже, уважаемый, – ледяным голосом ответил полковник. – И это я еще даже не старался. 

Липатов и Сильченко вышли в приемную, на ходу о чем-то советуясь. Зубарев прикрыл дверь, повернулся к Платонову и спросил: 

– Теперь коньяк будешь? 

– Буду, – кивнул Виктор. 

Командир достал – на этот раз из стола – ту же самую бутылку, налил. Виктор медленно выдохнул и выпил, чувствуя на языке, а потом и в груди растворяющееся терпкое тепло. 

– Божественно, – прищурившись, сказал Зубарев. – А сейчас я тебе кое-что скажу, а ты меня внимательно выслушаешь. 

Платонов поставил бокал на стол и посмотрел на командира. 

– Ты никогда и никому… Повторяю: никогда и никому не расскажешь того, что было сейчас в этом кабинете. Никому. Даже самим Терентьевым – ни сыну, ни отцу. Добавил ты мне с его аневризмой головной боли, капитан, ох, добавил. Но, с другой стороны, а на хрена вообще мы здесь тогда?

– Слушаюсь, товарищ полковник, – ответил Виктор. – Разрешите идти?

– Никак нет, не разрешаю. Есть еще одно дело. Он показал Платонову на свое кресло. – Садись. 

– В смысле? 

– Я приказываю, – подтолкнул Зубарев Виктора. – Не бойся, ненадолго. Бери ручку, листок бумаги и пиши. 

Платонов аккуратно опустился в мягкое кожаное кресло, протянул руку к органайзеру, взял дорогущую по ощущениям шариковую ручку, клацнул кнопкой и огляделся в поисках бумаги. 

– В принтере за спиной возьми… Вот, хорошо… Приготовился? Пиши. В правом верхнем углу. С большой буквы: «Начальнику Военно-медицинской академии имени С.М. Кирова генерал-лейтенанту медицинской службы Гайдару Борису Всеволодовичу…» 

Платонов машинально написал пару слов, а потом поднял глаза на командира. 

– Пиши-пиши, капитан, – прищурясь, усмехнулся Зубарев. – Они же тебя теперь сожрут, эти окружные крысы. Я же, в общем-то, с заявлением в прокуратуру тебя под танк бросил. Но вот видишь, сразу исправляю ситуацию, высылаю, как декабриста, отсюда куда подальше. Давай пиши: «Прошу зачислить меня в ординатуру…» На что ты там хотел поступить? 

– На гнойную хирургию или ожоги. 

– Вот и пиши «…на кафедру термических поражений», ну и дальше там, как у тебя в рапорте было. 

Зубарев налил себе еще, выпил. Платонов тем временем закончил. Командир взял рапорт, перечитал, забрал у Виктора ручку и написал ниже: «Ходатайствую по существу данного рапорта. Полковник м/с О. Зубарев», после чего поставил витиеватую двухэтажную подпись. 

– Давай, дерзай, – Платонов видел, что командир немного захмелел. – Может, еще вернешься когда. А теперь вставай с кресла, а то привыкнешь. 

Виктор поднялся, уступил место Зубареву. Он держал в руках рапорт, подписанный командиром, и не верил своим глазам. В приемной остановился посреди комнаты, еще раз перечитал сам рапорт и резолюцию на нем. Потом вспомнил, как стоял утром перед командирским столом и просил справедливости. 

«А она есть вообще – эта самая справедливость?» – спросил тогда Зубарев. 

– Судя по всему, да, – ответил Платонов и вышел на улицу.

Автор: Иван ПАНКРАТОВ