Бестеневая лампа

Продолжение. Начало в номерах за 7, 14, 21, 28 августа, 4, 11, 18 и 25 сентября

Зеленая грамота нашлась быстро – уж больно контрастной она была по сравнению с другими. Виктор положил ее поверх всей огромной стопки и прочитал подпись внизу. 

– «Начальник N-ской заставы подполковник Бирюков». Грамота от пограничников? 

– Дай сюда, – дед протянул руку. – Хочу в памяти освежить. 

Платонов встал, оставил все грамоты на диване, а эту принес. Дед положил ее перед собой на колени, расправил и без того ровный лист, прочитал: 

– «Награждается майор Озеров Владимир Николаевич за грамотное и своевременное медицинское обеспечение, послужившее спасению жизни и здоровья пограничников N-ской заставы». Дата, подпись. Они еще хотели мне часы подарить, но у них, кажется, не нашлось, в спешке все это делали. 

– И что же ты там такого обеспечил? – спросил Виктор. – Уж очень обтекаемые формулировки. 

– Даже не обтекаемые, – уточнил дед. – Секретные. В новостях об этом не говорили, конечно. Тогда вообще в новостях мало чего говорили – все только посевы, урожаи, праздники, новый завод пустили, новый цех… Это ведь шестьдесят девятый год, между прочим. Вот тебе это о чем говорит? 

Виктор пожал плечами. 

– Ну, например, американцы на Луну высадились. Нил Армстронг, Эдвин Олдрин и еще один, все время его забываю. Но год и этих двух точно помню, читал о программе «Аполлон» совсем недавно. 

– Америка-анцы, – передразнил дед внука. – Ни черта вы сейчас историю своей страны не знаете. В марте тысяча девятьсот шестьдесят девятого был пограничный конфликт на Даманском. Про остров такой слышал? Это все-таки не Луна, поближе будет. 

– Ну слышал, – пожал плечами Виктор. 

– И где он находится? 

Платонов молча пожал плечами еще раз, но потом решил добавить: 

– Где-то на границе, что логично. 

– Недалеко от Лучегорска, – недовольно уточнил дед. – Теперь представил? 

Виктор кивнул. 

– Так вот, – продолжил дед. – Тогда народу погибло – человек двести с обеих сторон. Причем нам постоянно говорили, что у китайцев больше, и я, знаешь, склонен этому верить. Тогда ведь, чтобы их с острова выбить, чуть ли не впервые применили «Град» – а он тогда еще засекречен был. Представляешь, что там на острове творилось? У одной ракетной установки площадь поражения больше площади самого острова. А она там не одна была. Но это, так сказать, лирическое отступление и историческая справка. Надеюсь, ты потом пробелы в своем образовании заполнишь. 

– Заполню, – ответил Платонов. 

Деваться ему было некуда – дед потом обязательно проверит. 

– А веду я вот к чему. После событий на Даманском китайцев тут сильно невзлюбили и постоянно от них каких-то пакостей ожидали. По всей границе. И, как выяснилось, нашлись люди, которые решили этим воспользоваться. Служил на этой самой N-ской заставе один рядовой, у него был конфликт с командиром отделения. Откуда взялся этот конфликт, я не знаю, но факт остается фактом: однажды этот рядовой своего нелюбимого командира где-то в тайге застрелил в спину. 

– Знакомая ситуация, – Платонов вспомнил, как им однажды привезли на 9 Мая труп: один солдат застрелил другого при смене караула. Как сам сказал потом, «из личной неприязни». Выстрелил прямо в сердце одиночным, положил автомат рядышком, руки вверх поднял и сдался. Именно поэтому командиры частей так боятся караульной службы – это единственное место, за исключением стрельбища, где оружие и патроны к нему встречаются и попадают в руки совершенно непредсказуемым солдатам… 

– После того как он офицера своего убил, ему бы бежать – в тайгу, в Китай, еще куда-нибудь. Но он решил это дело замаскировать. Пришел на заставу – а там в клубе комсомольское собрание шло. Весь состав части, не задействованный в охране государственной границы, на нем присутствовал. Он прокрался к клубу и пару гранат в окна бросил, а потом там бегал и орал, что это китайцы, что он их видел своими собственными глазами. Надеялся, что после такого инцидента застреленного командира отделения тоже на китайцев спишут. В общем, навел там в первые минуты панику своей дезинформацией. 

Платонов слушал, вернувшись на диван. Дед иногда откидывался в кресле, чтобы немного подумать, потом наклонялся вперед, когда продолжал. 

– Могу сразу сказать, что в клубе там всем повезло. В рубашке родились. Или в бронежилете. Раненых много, а погибших нет. Те, что в президиуме сидели, увидев гранаты, сразу под стол упали, остальные кто куда. Очень сильно досталось двоим – осколочные проникающие в живот. Медик их в клубе на столы положил, какие-то повязки сделал и занялся теми, кто полегче. Начальник заставы связался по рации по своему ведомству, доложил. Сказал, что диверсия, что китайцы, что двое тяжелораненых. 

Дед замолчал ненадолго, потом сказал: 

– Водички мне налей. 

Платонов сбегал на кухню, плеснул воды из графина в чашку, принес. Продолжения хотелось так, словно эпизод сериала закончился на самом интересном месте. Дед отхлебнул воды, прищурился, вспоминая, и продолжил: 

– Госпиталь наш был тогда километрах в сорока от них на полевом выходе. Нормальная практика для тех времен – два раза в год разворачиваться на учениях. Проверяли технику, укомплектованность. В общем, полезное дело, зря сейчас от этого отказались… 

– Ага, пришли как-то на медсклады, где техника стоит для полевых выездов, капоты у ЗИЛов пооткрывали, а там даже двигателей нет, – сказал Виктор. – Думаю, что в отношении всего остального не лучше. 

Дед покачал головой – то ли рассерженно, то ли разочарованно. 

– Ну тут у кого как с совестью. У нашего командира в шестьдесят девятом все было нормально. И вот ему звонят и сообщают, что в сорока километрах на заставе есть двое тяжелораненых. Эвакуировать их вряд ли получится, поэтому надо что-то придумать на месте. Меня, тогда начальника травматологического отделения и временно исполняющего обязанности ведущего хирурга, сажают в командирский газик и, как твоих американцев на Луну, запускают куда-то в тайгу. У водителя карта очень приблизительная. Плюс мы знаем, что по лесам вооруженные китайцы бродят. Едем быстро, иногда останавливаемся, чтобы с картой свериться. 

– А с собой у тебя что? – удивился Виктор. 

– Следом за нами должна была передвижная операционная тронуться. Так что мне не надо было много брать – только набор для интенсивной терапии, и то ненадолго. 

 Он опять задумался на минуту, еще выпил воды, усмехнулся. 

– Вот этим мы, тогдашние, войну прошедшие, от вас и отличались, – посмотрел он на внука. – Вы сейчас сначала тысячу вопросов зададите: а что взять, а как делать, а сколько ждать… Мы просто садились в машину и ехали. Шины из веток, жгуты из ремней, промедол в бедро, палку в зубы. Военно-полевая хирургия – ее принципы кардинально не меняются с годами… 

Так вот, приехали довольно быстро – по меркам таежных дорог. Наверное, не больше полутора часов прошло после взрывов. Парни те, на столах, уже серенькие, дыхание поверхностное. Хороший такой травматический шок… Посмотрел я их и понимаю, что там льется где-то, в животах у обоих, что не только перитонит развивается. Умирают они от острой анемии. Медик, правда, капельницы им поставил, но запасы были у него маленькие – что такое тысяча двести физраствора при кровопотере в два литра? 

Платонов кивнул. 

– Он их, конечно, обезболил, как мог. Облегчил, так сказать, страдания. Но надо бы и побороться за каждого. И знаешь, что мне помогло? 

Дед выдержал паузу, потом ответил: 

– Они все знали свою группу крови. Вся застава. В военниках штамп стоял. Быстро сориентировались, выяснили у кого какая, взяли с их фельдшером шприцы Жане, пару систем, которые я привез… Ну и без совмещения, без антикоагулянтов, на удачу. У одного брали не больше четырехсот миллилитров, как бы они ни просили взять больше. Брали и тут же вливали раненым. Я понимаю, что, пока дырка есть, вливать бессмысленно, но мне ведь и не надо было долго. 

В общем, хватило мне и солдат, и крови, и времени тютелька в тютельку до приезда операционной. А там два стола. Быстро наркоз дали, зашли в животы, зажимы кинули на сосуды, растворы ливанули – и так с раскрытыми животами и поехали в госпиталь. Ремнями привязали к столам, чтоб не свалились. 

– Жесть, – только и мог сказать Платонов. – Просто кино какое-то. 

– Да, – согласился дед. – Они живые остались, эти парни. А потом, спустя две недели, пока мы с выезда еще не убыли, к нам приехал командир заставы и мне эту грамоту перед строем вручил. Я от него и узнал, что нашли они этого гада – прямо в тот же день. Вычислили. Он, когда гранаты кинул, кольца машинально в карман спрятал. Особисты приехали, всех допрашивали и обыскивали. И поймали его. 

Платонов смотрел на деда каким-то удивленным взглядом, открыв для себя еще одну необыкновенную историю. Он двум раненым почти час кровь переливал чуть ли не подручными средствами, жизни им спас – и ему за это грамоту. Странное поколение ту войну выиграло, загадочное. Сильное… 

Дед покрутил грамоту в руках, потом протянул обратно Виктору. 

– Убери на место. Может, еще пригодится правнукам своим рассказывать. Когда они появятся наконец-то. 

 Платонов улыбнулся и убрал грамоты в кладовую, кинув взгляд на томик «Детской хирургии». Вздохнул, выключил свет. 

– Я вот подумал: если бы сейчас такое случилось, а врачи в частях почти все гражданские, поехал бы кто спасать тех парней на заставу или нет? Ведь информация была, что диверсанты в тайге. 

Он сам подумал над своими словами и понял, что эта тема гораздо серьезней, чем кажется на первый взгляд. Потому что он знал ответ и не хотел в него верить. 

– Когда своего ожогового брать собираешься? – сменил тему дед. 

– Примерно через неделю, – подхватил ее Платонов. – Поговорил с ним и с его отцом. Вроде доступно объяснил, они согласны. Ты обещал на операции быть, помнишь? 

– Конечно, помню. И от своих слов не отказываюсь, – решительно сказал дед. – За день до нее придешь, мы еще раз все нарисуем, обговорим. Можешь даже на мне чертить.

– Так и сделаем, – согласился Виктор. – Ладно, пойду я. Меня эта поездка в бригаду вымотала как-то, сбила все графики сна и отдыха. Ночь там не спали, потом полдня отчеты с Мазур писали. Суть же простая: кто первый доложил по форме, тот и прав. А остальным разгребать.

Дед опять усмехнулся одними глазами, но ничего не сказал – про армию он знал все и даже немного больше. 

Спустя неделю Терентьев был готов к операции. Виктор неплохо поработал над раной; грануляции активизировались и своим сочным розовым видом словно говорили, что уже пора. Михаил и сам понимал, что процесс идет в нужную сторону, даже несколько повеселел – настолько, насколько вообще может выглядеть веселым девятнадцатилетний парень, потерявший руку. 

Рыков поприсутствовал на паре перевязок, они обсудили ход операции, а потом начальник неожиданно поставил Платонова в известность, что уезжает в округ, везет туда свою работу на высшую категорию. 

– Не отвезу сейчас – еще три месяца ждать, – пояснил он Виктору. – А за три месяца в армии все может измениться. Я эту работу два раза переписывал, потому что они то ширину полей изменят, то шрифт. Такое впечатление, что комиссия это ради шутки делает, что ли. 

Платонов развел руками. 

– Поезжайте, что я могу сказать. Придется ассистента искать. 

– Зачем искать? Пусть Владимир Николаевич и поможет, – подмигнул Рыков. – В протоколе напишете меня, а на самом деле… 

– Сначала спросить надо, а не перед фактом ставить, – сказал Виктор и чуть не добавил: «Вот как вы меня сейчас», но решил, что лучше промолчит. 

А когда Рыков ушел домой, Платонов включил его компьютер, нашел папку с текстом работы, пролистал ее и среди нескольких описанных в ней сложных случаев не без удивления обнаружил один случай «итальянской пластики» у рядового Т. после электротравмы. В тексте это звучало как «первый за последние двадцать пять лет в истории госпиталя». 

– Да ты просто первопроходец, Николай Иванович, – покачал головой Платонов. – Я думаю, стоит полистать еще. 

Он примерно знал, что найдет там. И Ильяса Магомедова, и девочку Олю с туберкулезом, и салфетку… Все это сделал Рыков, сам, без подсказок, только благодаря своему клиническому мышлению и большому практическому опыту. 

– А ведь как стыдно тебе было чужие выводы в историю болезни вносить, – вздохнул Виктор. – Чуть ли не до слез. Лицемер, каких поискать. «Пусть еще поработает…» 

Платонов прекрасно понимал, что минимум половина текста в этих работах пишется с потолка – только чтобы уложиться в определенные нормативы, спущенные из Главного военно-медицинского управления. Число выполненных операций, число ассистенций, пролеченных больных, написанных свидетельств о болезни – десятки показателей бесконечно улучшаются, потому что никто и никогда проверять их не будет. Категории вообще подписываются по принципу «нравится – не нравится». Нравишься ты командиру окружного госпиталя, занес ему ящик коньяка – будет тебе высшая категория. Не нравишься – либо задробят совсем, либо вместо присвоения высшей подтвердят первую. Ну а если совсем на тебя зуб точат, то могут и лишить всего. 

Но вот эти сложные случаи, интересные больные – именно этот раздел работы иногда просматривают довольно заинтересованно. Кто-то просто из любопытства, а главные специалисты – чтобы хоть примерно представлять себе реальный уровень мастерства своих подчиненных на периферии. 

Рыков беззастенчиво присвоил себе все лавры, и Виктор ничего не мог с этим поделать. Разве что только стереть пару страниц текста из этой работы, но ее копия по электронной почте была заранее отправлена в окружную комиссию, так что это ничего бы не изменило. 

Платонов достал из кармана флешку, скопировал на нее работу, выключил компьютер. 

– Имею полное право воспользоваться, – одобрил он свои действия. 

Потом Виктор зашел в палату к Терентьеву и напомнил о завтрашней операции. 

– Как ты и хотел, – он обратился к Михаилу, – тот, кто операцию предложил, будет мне ассистировать. Считай, звезды так встали. Повезло тебе. 

Петр Афанасьевич, перестилавший сыну постель, замер, услышав, кто будет помогать завтра Платонову. 

– Спасибо вам, – спустя несколько секунд сказал он Виктору. 

– Пока не за что. Завтра перед операцией Владимир Николаевич к вам сюда зайдет, я уверен. Что скажет, не знаю. Может, что-то спросит. Он из тех докторов, кто мимо пациента сразу в операционную никогда не проходил. Только по неотложке, но там случай особый – были такие ранения, что только шинель успевали снять в коридоре. Вы, – он обратился к отцу, – приходите завтра после операции. Это примерно после одиннадцати часов. Я думаю, мы за час или полтора управимся. Беру с запасом, потому что более точного хронометража в голове пока нет. 

Он на прощание пожал руку Петру Афанасьевичу и легким движением дал понять, что приглашает его выйти из палаты в коридор. Сын проводил их хмурым взглядом.

– Что с Липатовым? – спросил Виктор. 

– Я попробовал, – опустив глаза в пол, сказал Терентьев-старший. – Причем решил подстраховаться, позвонил следователю и попросил поприсутствовать в качестве свидетеля на этой встрече. Чтоб комар носа не подточил, как говорится. Он приезжал три дня назад. Мы сходили в стоматологическое отделение, следователь объяснил цель визита, отошел в сторону, но так, чтобы все слышать. Сказал мне говорить разборчиво и никаких предметов Липатову не передавать. Думал, наверное, я ему конверт суну с деньгами. Или письмо с угрозами… 

 Он замолчал, прикусив губу. Платонов терпеливо ждал. Петр Афанасьевич отвел глаза в сторону и продолжил: 

– Я ему рассказал, что с Мишей случилось. И про побег, и про травму. Попросил помочь. И знаете, когда он услышал… Про руки… У него так глаза заблестели. Зло и радостно одновременно. И он сказал: «Я из-за вашего сына скоро три недели как кашку через трубочку ем. Хотите примирения сторон? Хрен вам!» И дулю мне в нос. А я ведь пожилой человек, между прочим, Мишка у меня поздний ребенок, а мне какая-то шпана...

Дыхание его стало прерывистым, он замолчал, но отдышался довольно быстро, взял себя в руки и закончил: – В общем, я ему предложил пятьдесят тысяч, чтобы он написал ходатайство о прекращении дела. В ответ – дуля. Может, он больше хотел. Но, думаю, он не денег, он мести хочет. А я понимаю, что его челюсть заживет, а у сына моего рука не вырастет. 

– Вот сука, – сквозь зубы сказал Платонов. Он успел забыть, что именно из-за Михаила Терентьева в его жизни случились довольно большие неприятности. Он смотрел на дрожащие губы Петра Афанасьевича, и что-то начинало бурлить в груди, что-то, взывающее к справедливости. – Может, больше предложить? Продать что-то, занять, кредит взять? 

– А нет ничего, – поднял глаза на Виктора Терентьев. – Жена моя в прошлом месяце развестись со мной надумала. Ей за пятьдесят, а нашла ведь себе кого-то. Конечно, я все время на работе… 

– А вы кто по специальности? – спросил Платонов скорее машинально, чем из реального интереса. 

– Электрик я. В жилищной конторе. Один на двадцать кварталов почти. Меня с утра до вечера нет, и еще могут и ночью вызвать. Вот сейчас уехал и думаю, что там прокляли меня все. Но сын у меня один, уж извините… Ну и вот, привела хахаля какого-то и выперла меня из квартиры. А там на нее все записано – и жилплощадь, и гараж, и машина. Черт его знает, как так получилось… Любил сильно, потакал во всем. А она взяла и… Короче, нет у меня ничего. Пятьдесят тысяч – все, что смог в конторе перед отъездом занять. Жил я, пока с Мишкой все это не случилось, прямо в домоуправлении на диване. Вы думаете, он зачем в окно полез? Девушка его, Марина, письмо ему написала. Про меня, про мать. Вот он и… Разобраться хотел. Матери в глаза посмотреть. 

Платонов прислонился к стене коридора спиной. Сложил руки на груди, вздохнул. 

– Да уж, – спустя пару минут молчания прокомментировал он ситуацию. – Даже и сказать нечего. 

– Вы простите его, что с вами тоже неприятности из-за той драки вышли, – Петр Афанасьевич говорил куда-то вбок, Платонов чувствовал, что ему крайне стыдно и неловко за сына. – С академией я вам точно не помогу. 

– Да бог с ней, с этой ординатурой. Через год снова рапорт напишу, не откажут. Ладно, до завтра, – он протянул руку для прощания. – Надо еще к деду зайти за последними, так сказать, штрихами к портрету. 

И он пошел по коридору на выход, чувствуя какое-то опустошение и бессилие во всей этой ситуации… 

Наутро они вместе приехали с дедом на такси. Виктор сбегал на утреннюю офицерскую планерку, а Владимир Николаевич подождал его в ординаторской. Около половины десятого пришел анестезиолог. 

Виктор с дедом, как и было обещано, зашли сначала в палату. Михаил дремал, положив левую руку поверх одеяла. Владимир Николаевич прикоснулся к ней, пошевелил. Терентьев открыл глаза, первые несколько секунд не понимал, где он, но постепенно сориентировался и сел. 

– Что вы мне такого с вечера дали? – он помотал головой. 

– Феназепам, – сказал Виктор. – Совсем чуть-чуть. Сейчас еще премедикацию сделают, и ты опять отрубишься. Но прежде у нас есть несколько вопросов. 

– Ты понимаешь суть операции, которую Виктор Сергеевич будет делать? – спросил дед. 

– Да. Мне ж все показали, нарисовали. 

– Операция очень тонкая, сложная, – медленно произнес Владимир Николаевич. – И потом придется три недели в гипсе ходить, руку беречь. По лестнице не бегать, в коридорах не толкаться, от предложенного алкоголя отказываться… 

– Откуда здесь алкоголь? – усмехнулся Михаил. 

– Здесь все бывает, – сурово сказал дед. – За всем не уследишь, лучше предупредить. Понимаешь, я всегда говорю в таких случаях: умные операции делаются умным людям. Тем, кто в состоянии оценить труд хирурга, выполнить все назначения и предписания и сохранить результаты этого труда. И я перед такими операциями хочу всегда разобраться, кому и зачем я ее делаю. 

 Он внимательно смотрел в глаза Терентьева, ожидая какой-то одному ему известной реакции. Спустя несколько секунд он похлопал его по плечу и сказал: 

– Ну вот и хорошо. 

Он повернулся к сестре, что стояла все это время в дверях со шприцем в руках. 

– Колите и подавайте. Мы через пятнадцать минут мыться пойдем… 

В операционной было тихо. Все знали, кто у Платонова сегодня ассистент. 

Виктор нарисовал зеленкой на животе слева от пупка перевернутую букву «П», взял скальпель, сделал разрез. 

– Глубже, на всю подкожку, – шепнул ему дед. 

После чего он взял острые крючки и стал аккуратно переступать ими в ране, поднимая края для удобства Виктора. Юля сушила тупфером там, куда Владимир Николаевич смотрел, хмуря брови, и временами вытирала ему пот со лба. 

Лоскут они выкроили довольно быстро, настала пора работать с рукой. Санитарка разбинтовала рану, Виктор обработал ее на приставном столике, потом согнул в локте, приложил к животу. Вышло идеально – совпадение краев на сто процентов, ничего лишнего. 

– Сейчас аккуратно, – предупредил дед. – Лоскут толстый, а вот на самой руке может прорезаться. Берем пожирней, затягиваем нежно, до сопоставления.

 Первую лигатуру Платонов порвал. Владимир Николаевич покачал головой и протянул медсестре раскрытую ладонь. Юля вложила в нее заряженный иглодержатель. Дед наложил мастерский первый шов. 

– Теперь точно так же – по углам. Потом периметр укрепишь. 

Виктор продолжил. Он шил, дед завязывал. Его сильные пальцы в перчатках вертели узлы, а сам он смотрел на Виктора. Один раз пальцем подвинул иглодержатель в руке внука, немного изменив шаг между лигатурами, – это было единственное замечание. Больше Виктор ничего не порвал. 

Когда лоскут был пришит к руке, дед очень медленно приподнял ее над животом и показал на донорское место. 

– Сейчас тут максимально сведи. Сколько получится. Края вряд ли сойдутся, но направление тканям мы показать должны. 

Виктор зашил и там. 

– Молодец, – похвалил Владимир Николаевич. – Неплохо вышло. 

– Ну ты тоже поучаствовал. Да, собственно, и спланировал, – настала очередь Виктора говорить комплименты. 

– Ты же знаешь прописную истину: «Хороший хирург достоин хорошего ассистента, плохой хирург в нем не нуждается»… Перекись на салфетке, потом просушить и хлоргексидин, – скомандовал Владимир Николаевич операционной сестре. – Повязка тут довольно сложной формы выходит, дели ее на две части – рука и живот. 

 Юля принялась закрывать раны так, как рекомендовал Владимир Николаевич. 

– Помнишь, как Дезо накладывать через больную руку? – глядя на внука, хитро прищурился дед. 

– Я вчера справочник по десмургии проштудировал, но попробовать было не на ком, – покачал головой Виктор. 

– Надо было на мне, – выговорил ему Владимир Николаевич. – Или на самом пациенте. После операции обсудим. Выводите из наркоза, – попросил он у анестезиолога. – А руку придерживаем, придерживаем, – указал он санитарке. 

В итоге он никому не доверил это и сам встал у стола, уперев локоть левой руки Терентьева себе в живот.

Через несколько минут после прекращения введения пропофола Михаил открыл глаза и что-то промычал. 

– Еще минут десять, – сказал анестезиолог, – и можно будет посадить, но с поддержкой. 

Дед кивнул. Он собирался наложить сначала простую бинтовую повязку, крепко зафиксировав руку, а когда Михаил полностью придет в себя и сможет постоять, тогда поверх простого бинта пройти гипсовым. 

– Не забываем валик из ваты под мышку, – напомнил он Юле.

– Обижаете, Владимир Николаевич, – и она показала ему на подоконник. Дед прищурился, увидел, кивнул. 

Продолжение следует

Автор: Иван ПАНКРАТОВ