Бестеневая лампа

Продолжение. Начало в номерах за 7, 14, 21, 28 августа, 4 и 11 сентября

Он с интересом прочитал историю вопроса, произнося вслух, словно пробуя на вкус, фамилии итальянских мастеров того времени: Густаво Бранка, Гаспаре Тальякоцци, Антонио Магниторо. Вместе они производили на человека из двадцать первого века впечатление небольшой, но очень продуктивной ячейки итальянской мафии, промышлявшей в пятнадцатом веке на Сицилии пересадками кожи. Однако постепенно это легкое веселое ощущение ушло, и Виктор проникся темой максимально глубоко. 

Европа, пораженная сифилисом и проказой, была благодарна искусству этих хирургов, но церковь задавила полезные начинания мастеров Средневековья. Платонова удивил факт, что Тальякоцци был проклят инквизицией за свои опыты, а книги его сожжены. И все потому, что пластическая хирургия подобного рода «вмешивалась в работу Бога». 
– Этот бред сплошь и рядом, – поделился Виктор с дедом впечатлением от прочитанного. – То кровь переливать – не богоугодное мероприятие. То прививки нам нельзя – Бог не велит. То органы нельзя пересаживать… Сколько мусора у людей в головах. 

– Ты читай, читай, – дед выслушал и указал пальцем на раскрытую книгу. – Экзамен мне сдавать не надо, но для общего развития очень помогает. Заодно сам подумай: если они в пятнадцатом веке такое делали, то почему ты в двадцать первом не сможешь? 

Виктор вернулся к чтению, но где-то внутри понимал, что решение о пластике принято. Осталось только смоделировать все и обсудить с дедом несколько моментов. 

Закончив чтение, он показал деду фотографии на телефоне. Нацепив очки, Владимир Николаевич, внимательно рассмотрел снимки, сделанные с нескольких ракурсов. На одном из них для масштаба Виктор положил рядом с рукой линейку. 

Отложив телефон в сторону, он встал перед внуком, посмотрел на свою левую руку, согнул в локте так, чтобы ладонь смотрела вверх, и прислонил к животу. 

– Примерно вот так, – пояснил он свои действия. 

– Выкраиваем с живота лоскут в виде перевернутой буквы «П» и пришиваем к краям раневого дефекта, – глядя на руку деда, медленно произнес Виктор. 

– А потом накладываем гипсовую повязку Дезо через левое плечо, – дополнил дед. – Ну и можно еще промежуток между ножками буквы «П» максимально зашить почти до основания лоскута. 

– И как долго все это будет в пришитом состоянии? – поинтересовался Виктор. 

– Дней через десять берешь в неотложной хирургии кишечный зажим – он мягкий очень – и начинаешь тренировать питающую ножку лоскута. В первый день зажмешь на шестьдесят секунд, а потом будешь по минуте прибавлять ежедневно. В итоге еще через десять или пятнадцать дней, когда поймешь, что лоскут не бледнеет на зажиме, можешь его отрезать от живота и пришить свободный край. 

Платонов смотрел сейчас на деда как на волшебника, который буквально за мгновение вылечил Терентьева. 

– Культю хорошую сделали справа? 

– К протезированию готов. Как с левой рукой разберемся, так в округ поедет. 

– А его уголовные дела на каком этапе? – поинтересовался дед. 

– Пока неизвестно, – пожал плечами Виктор. – В палате с ним живет охранник из комендатуры – правила у них такие. То есть он под конвоем постоянно. Поесть, в туалет сходить – везде вместе. Охранник только в перевязочную не заходит. Конечно, ему с такими руками в тюрьме не место – это мое мнение. Возможно, у следователя другое. 

Они помолчали. Дед присел в свое кресло, взял одну из книг со стола, открыл, полистал, положил обратно. 

– Был как-то в моей практике случай, – неожиданно сказал он, нарушив тишину. – Лет тридцать назад. Я уже и забыл про него, а вот поди ж ты. Один солдат в травматологии ударил медсестру. Он ей знаки внимания оказывал, а она ни в какую. Напился, утащил ее в процедурную и попытался объясниться еще раз, более предметно, если можно так сказать. И когда услышал очередное «нет», ударил ее. Она закричала, кровь из носа полилась – с переломом потом обошлось, но вначале показалось, что все гораздо хуже. На крик прибежали пациенты – из тех, что не на костылях. Оттащили его. Дежурный по части вызвал наряд, быстро оформили записку об аресте. И потом мы узнали, что он из машины сбежал. А что, собственно говоря, удивительного? Бортовой ЗИЛ, он сам пьяный еще, прыгай и беги. Разгильдяи из комендатуры ему даже наручники не надели. 

Прошло примерно дней пять, и поступает к нам в реанимацию солдат. Доставлен с железнодорожного вокзала. Пытался влезть в товарняк на маневровых путях, не удержался, упал. Лишился обеих рук. Я прихожу с обходом – а это наш Ромео. Лежит, смотрит в потолок, не моргает. Култышки на одеяло сложил, ни с кем не разговаривает…

Пострадавшая медсестра потом приходила в реанимацию со следователем – она ж заявление на него писала. Посмотрела из дверей и даже заходить не стала. Заявление на следующий день забрала. 

Дед замолчал. Виктор ожидал какого-то продолжения или морали во всей этой истории, но их не было. Владимир Николаевич закинул ногу на ногу и смотрел куда-то в окно, вспоминая прошлые дни. 

– А ведь Липатов, которому он челюсть сломал, все еще в госпитале, – сказал то ли деду, то ли самому себе Платонов. Дед, не поворачивая головы, кивнул. – Скажу его отцу завтра. Может, договорятся. Правда, отец у Липатова из тех, что не договариваются. 

– Ты говорил, он сына ради выборов в армию отправил? – уточнил дед. 

– Да, так мне командир сказал. 

– Ну вот ради выборов и договорится. Это ж такой ход сильный. 

Платонов подумал и пришел к выводу, что дед отчасти прав. Великодушно простить инвалида, да еще, возможно, и поучаствовать в его судьбе – чем не трюк предвыборной кампании?.. 

На следующий день он сказал Рыкову, что готов работать с левой рукой Терентьева сразу после очищения раны, то есть примерно через неделю. 

– План операции готов, – загадочно объяснил он, не собираясь пока раскрывать все карты. – Потом, примерно через три недели, можно будет отправить его в окружной госпиталь для протезирования. 

– Так уж и готов? – прищурил глаза Николай Иванович. – Небось Владимир Николаевич тебе подсказал? 

– Он и на саму операцию готов прийти, чтобы проконтролировать, – утвердительно кивнул Платонов. – Петр Афанасьевич появлялся сегодня, не видели? 

– У сына в палате, – проинформировал Рыков. – Он там готов сутками торчать, как Тамара тогда у Ильяса. Прогоню, так и скажи ему. Здесь не санаторий. 

– У парня руки нет, ему даже поесть нормально сложно. Я не говорю про все остальное – зубы почистить, штаны снять, – возразил Виктор. – Левая рука, конечно, есть, но функционирует она на тридцать процентов в кисти, это максимум. 

– И на хрена она такая нужна? – наклонив голову, скептически спросил Рыков. 

– Тридцать – лучше, чем ничего, – Платонов не хотел спорить и поэтому направился к выходу из ординаторской. Он хотел поговорить с обоими Терентьевыми насчет пластики. 

Охранник стоял у окна в коридоре, о чем-то беседуя с медсестрой. Она нехотя отвечала, не оборачиваясь. Платонов посмотрел на него вопросительно, указав на дверь. 

– Надоело мне там, – сказал одетый в больничное парень. – В окно он без руки точно не сбежит. А отец с ним как с пятилетним: Мишенька то, Мишенька се, Мишенька, скушай йогурт. Я не железный, я тоже жрать хочу, а он там натащил ему жратвы вагон. На меня смотрят, как на мебель, – оно и понятно, я им своей физиономией про тюрьму каждую секунду напоминаю. 

Позвоню сегодня, попрошу замены. А то там думают, наверное, что в госпитале, как в доме отдыха…

Платонов выслушал и принял к сведению эту информацию. Потом вошел в палату и увидел, как отец нарезает сыну яблоко и дает по кусочку прямо в рот. Михаил иногда порывался взять яблоко правой рукой, но лишь махал пустым рукавом. 

– Привыкнешь, – увидев эту попытку, сказал Виктор. – Я не успокаиваю, я лишь поясняю. Мозг пока не привык, что руки нет. Потом сделают протез в окружном госпитале, и заново будешь учиться все ею брать. 

– А какой протез будет? – спросил отец, отложив в сторону нож и яблоко. 

– Для начала обычный имитационный, – пояснил Платонов. – А вот ножичка тут быть не должно, охраннику влетит, если офицер придет с проверкой. 

– Прошу прощения, – Петр Афанасьевич быстро сложил его и убрал в карман. – Кусать с руки ему неудобно, проще так вот, нарезать… Что такое имитационный? 

– Кусок пластмассы, батя. Похож на руку от манекена, – унылым голосом ответил Михаил. – Я такое видел. 

– Там хват присутствует как минимум, – уточнил Платонов, – но не самостоятельный, а другой рукой. Зажать можно, как в клещи. Ключ, например. 

– Или стакан, – усмехнулся Терентьев-младший. – Потому что кому я нужен буду на гражданке с таким вот…

 Платонов присел на кровать охранника. 

– Вообще-то, еще можно руль держать, – возразил он. – Только на работу водителем не возьмут. Но свою водить сможешь. Был у деда моего мальчишка один, двенадцатилетний. Саша его звали… 

– У деда? – спросил Петр Афанасьевич. 

– Дед мой, Владимир Николаевич Озеров, тут ведущим хирургом много лет отработал, – пояснил Платонов. – И вот привезли ему мальчишку. Он на столб телеграфный залез зачем-то. И его током шарахнуло – ну почти как тебя, – он кивнул Михаилу. – Дед его прооперировал. Руку одну убрал точно так же, но приспособил остаток предплечья, как клешню, была раньше такая хитрая операция. Он даже ею мог ручку держать и однажды деду письмо написал с благодарностью. А на левой руке пришлось четвертый и пятый пальцы вычленить – и получилось, словно он такой родился. С тех пор прошло почти двадцать лет. У мальчишки этого семья, трое детей, он на земле работает, фермер местный, машину водит, трактор. Правда, спустя лет десять он себе на нормальный протез скопил – клешню убрали, протез наладили. К деду иногда в гости приходит, овощи с полей привозит, молоко. Всю жизнь ему благодарен. И мыслей о стакане у него никогда не возникало.

Михаил с отцом внимательно слушали Виктора. Петр Афанасьевич временами бросал взгляды на пустой правый рукав; Платонов видел это и старался говорить как можно убедительнее. 

– И раз уж речь зашла про Владимира Николаевича, то я сегодня пришел поговорить с вами об операции, которая должна будет частично восстановить левую руку. Подсказал мне ее дед, и он сам готов прийти поприсутствовать в операционной. Лично, так сказать, проконтролировать. 

– Может, он сам и сделает? – спросил Михаил. 

– Ты думаешь, мы только отрезать умеем? Ему уже восемьдесят четыре года. Радоваться надо, что он такую операцию предложил. А уж исполнить ее мы в состоянии. 

 И он изложил вкратце суть итальянской пластики – снял с Терентьева майку, показал примерно то место, откуда выкроит лоскут. 

– Конечно, в гипсе походить придется почти три недели, – покачал головой Платонов. – Но это единственное неудобство во всем задуманном. 

– И когда вы все это… планируете? – уточнил Петр Афанасьевич. 

– Неделя. Максимум десять дней – и рана будет готова к пластике. Раньше – нагноится и отвалится, позже – начнет эпителий с краев внутрь заползать, уменьшит полезную площадь. Если операция на воскресенье выпадет – не страшно, значит, в воскресенье и сделаем. Ожоговые раны такие – они про календарь не знают. 

Платонов встал с кровати, сделал несколько шагов к двери, но остановился и обернулся. 

– И вот еще что… Липатов… Тот, которому ты челюсть сломал, – он смотрел на Михаила. – Он до сих пор в стоматологическом отделении лежит. Его еще будут на страховку представлять, так что время есть. 

– Есть время на что? – сквозь зубы спросил Михаил. 

– На то, чтобы попробовать с ним договориться, – пояснил Виктор. – Ведь как-то не по-человечески выходит… Слишком много всего на тебя свалилось, чтоб еще и срок получить. 

– Не буду я с ним договариваться, – буркнул Терентьев, но Петр Афанасьевич внезапно подошел к Платонову и сказал: 

– Давайте не здесь. 

Они вышли в коридор. Терентьев-старший посмотрел по сторонам, помедлил немного и сказал: 

– Понимаете, следователь меня предупреждал с Липатовым прямых контактов не иметь. Потому что… В общем, мне показалось, что следователь не то чтобы на моей стороне, но зла не желает. Он сказал мне, что Липатов может любой мой визит расценить как давление и написать еще одно заявление. На этот раз – на меня. Мне, конечно, ничего за это не будет, но они могут запретить находиться с сыном… Я бы этого очень не хотел, вы же понимаете. 

– И что вы предлагаете? 

Петр Афанасьевич помялся немного, а потом ответил: 

– А не могли бы вы… сами… 

– Поговорить с Липатовым? 

Терентьев-старший кивнул и посмотрел куда-то в пол. И тут Платонов по-настоящему разозлился. 

– Да вы знаете, что из-за этой драки мне неполное служебное соответствие влепили, денег лишили и рапорт в академию порвали? – вспылил он. – И вы мне предлагаете за сына вашего сейчас вступиться, как за родственника? 

Петр Афанасьевич попытался дотронуться до руки Платонова, словно это могло уменьшить звук, но Виктор отмахнулся от него: 

– Мне хватает того, что я его лечу, – поставил он точку в разговоре. – Нашли, блин, переговорщика. 

 Платонов развернулся и решительными шагами направился к выходу из отделения. В кабинете разрывался местный телефон. Рыкова не было на месте, Виктор взял трубку. 

– Капитан Платонов… Да, товарищ полковник. Есть. 

 Положив трубку, он сел на диван. Его направляли в составе комиссии из двух человек на полигон десантной бригады, где на учениях случилось какое-то ЧП с медицинским уклоном. Прибыть, разобраться, принять меры, доложить. Задача была простой. 

Но лишь на первый взгляд. Потому что старшим в комиссии была назначена подполковник медицинской службы Елена Мазур. 

Виктор трясся на скамейке в санитарном уазике, что выделил им командир для доставки на полигон. Мазур сидела впереди рядом с водителем и побелевшими от напряжения пальцами изо всех сил держалась за поперечную ручку на передней панели – автомобиль трясло на ухабах так, что Платонов наконец-то понял, как один из ординаторов госпиталя в недалеком прошлом получил в нем компрессионный перелом позвоночника, сопровождая пациента на аэродром. Самого пациента от тряски тогда спасло то, что носилки были подвешены за те петли, которые сейчас служили опорой для Виктора. Во время особо высоких прыжков он просто повисал на одной из них, не решаясь опуститься на сиденье. 

Выехали они примерно через час после приказа. Командир собрал их у себя в кабинете, продублировал то, что сказал ведущий хирург по телефону, и потребовал взять с собой питание на пару дней. 

– Чтоб там ни от кого не зависеть, – туманно сформулировал Зубарев, потом посмотрел на Мазур и Платонова, вздохнул и, открыв шкаф, дал им с собой литровую бутылку какой-то дорогущей водки. Виктор взял ее, не глядя и ожидая объяснения. 

– На месте разберетесь, – не вдаваясь в подробности, подытожил командир. – Вся надежда на вас, Елена Ивановна. А молодой хирург – на побегушках. Уяснил задачу, Платонов? Таскаешь чемодан, выполняешь поручения. 

– Так точно, товарищ полковник, – ответил Виктор. 

– Кругом марш. Выполнять. 

Они вышли из кабинета друг за другом, Виктор придержал для Елены дверь, но она даже не посмотрела в его сторону. Когда длинный коридор закончился поворотом к лестнице, Мазур вдруг остановилась и резко повернулась к Платонову. 

– Я подполковник, ты капитан, – сказала она тихо, но отчетливо. – Обращаться ко мне только на «вы», по имени-отчеству или по званию. Нарушишь это простое правило – по прибытии обратно напишу на тебя рапорт за несоблюдение субординации. Ты меня понял, капитан? 

– Я тебя понял, подполковник, – дерзко ответил Платонов. 

Мазур вздрогнула от такой наглости, осеклась, но поняла, что условия надо было выполнять в обе стороны. 

– Виктор Сергеевич, жду вас через сорок минут у приемного отделения, – согласилась она с условиями игры. 

– Есть, – махнул рукой Платонов, отдав воинское приветствие, и быстро сбежал по лестнице на первый этаж. 

Мазур проводила его гневным взглядом, потом повернулась к большому, во всю стену, зеркалу на площадке, поправила волосы, подкрасила губы и спустилась следом. 

И вот они в одной машине едут на фронтовой полигон, где два дня назад встала лагерем дважды Краснознаменная воздушно-десантная бригада. Каких-то глобальных учений в этом году не планировалось, обычный выезд всем составом на прыжки, тактическое маневрирование, стрельбы и прочие прелести полевой жизни.

Платонов смотрел в окно на холмы вокруг. Леса в этих краях давно не было – время от времени здесь проводил стрельбы артиллерийский дивизион; он несколькими ударами ГРАДа так перепахивал склоны, что на них больше ничего не росло. Саперы, которые после всех учений ходили по этим низеньким сопкам, чтобы отыскать и обезвредить неразорвавшиеся боеприпасы, уверяли, что земля здесь наполовину со свинцом. Ни зверья, ни деревьев. Учитывая, что полигону было никак не меньше шестидесяти лет, их слова принимались на веру безоговорочно. 

Дорога к месту дислокации поначалу была довольно хорошей, местами даже асфальтированной – там, где она использовалась и жителями окружающих деревень. Водитель, как мог, объезжал ямы и следы от танковых гусениц, пересекающие дорогу в десятках мест. Спустя примерно полтора часа такой пляски началось еще более волнующее приключение – они съехали на проселочную дорогу, и штормить в машине стало еще сильней. Виктор прижал «тревожный чемоданчик» ногами под скамейкой, но пару раз все-таки упустил его в свободное плавание по салону и ловил, подтягивая вытянутой ногой к себе. 

Неожиданно уазик затормозил и остановился. Платонов выглянул в окошко между салоном и водительским местом и увидел, что дорога впереди перекрыта шлагбаумом из тонкой металлической трубы, раскрашенной в белый и оранжевый цвета. Противовесом шлагбауму служил штампованный диск от грузовика. Рядом стояла будка часового, но в ней никого не было. 

За шлагбаумом дорога уходила за ближайший холм и исчезала. Начинались сумерки; видимость несколько ухудшилась, но все равно было понятно, что в десантную бригаду они пока не приехали. 

– Если шлагбаум на замок закрыт, я тут могу и не объехать, – покачал головой водитель. 

С обеих сторон дороги в этом месте были довольно глубокие рытвины со следами от танков; их заполнило водой после дождей примерно до половины, и уазик в них бы просто утонул. 

– Разберитесь, товарищ капитан, – бросила Мазур, не оборачиваясь. 

– Слушаюсь, – кивнул Платонов. 

На самом деле он был рад выбраться наружу из этого проклятого аттракциона с прыжками хотя бы на минуту. Открыв дверь, он вдохнул запахи травы и соляры, спрыгнул на землю, потянулся и направился к шлагбауму. Замка там не было – просто сквозь пару отверстий в стойке поверх трубы было пропущено нечто вроде предохранителя из толстого прута. Виктор взялся за него и резко выдернул. Шлагбаум взмыл вверх под тяжестью диска, ударился им об землю и завибрировал, заплясал на несколько секунд. 

Платонов посмотрел в сторону машины, развел руки и сделал приглашающий жест. Водитель проехал под трубой; Виктор заглянул с его стороны в кабину и спросил: 

– Товарищ подполковник, закрывать будем или хрен с ним? 

Мазур посмотрела на него, потом на водителя и махнула рукой. 

– Поехали, что время терять. Заодно узнаем, куда караул дели. 

Она явно не хотела смотреть в его сторону и даже приказы отдавала сквозь зубы. Платонову это плохо скрываемое презрение показалось излишне показушным, но он только молча обошел машину и вернулся на свое место. Они поехали дальше. 

Примерно через двадцать минут они увидели лагерь. Пара десятков машин с КУНГами, еще три с радарами и антеннами, около пятнадцати больших палаток. Навстречу им выбежал офицер, размахивая красным флажком. Машина остановилась, Елена открыла дверь и выпрыгнула на землю. 

– Товарищ подполковник медицинской службы, дежурный по части старший лейтенант Борисенко! 

Мазур молча кивнула, потом показала себе за спину и спросила: 

– А где ваши часовые? Шлагбаум сам по себе, будка пустая. Вы в «Зарницу» играете, что ли, старлей? 

– Виноват, товарищ подполковник, – вытянувшись по струнке, докладывал Борисенко. – У нас ЧП. 

К этому времени Платонов тоже выбрался из машины и подошел поближе. Старший лейтенант и ему махнул рукой под козырек, тут же переведя взгляд обратно на Мазур. Он инстинктивно чувствовал в ней не просто высокое начальство, а именно того, кто приехал, чтобы разобраться с их проблемой, пока что покрытой мраком. 

– Где командир части или начальник штаба? – уточнила Мазур.

Борисенко замялся на секунду, но нашел в себе силы ответить: 

– В походном лазарете. 

– Оба? 

– Так точно. 

– И что с ними случилось? 

– Не могу знать, товарищ подпо… 

– Елена Ивановна, – остановила Борисенко Мазур. – А то вы так язык сломаете с моего звания. 

– Так точно, това… Елена Ивановна. Не могу знать, что с ними. Я сам прибыл из части только вчера, когда все уже случилось. Но там не только они. 

– А кто еще? – удивленно подняла брови Мазур. 

– Еще сто восемьдесят шесть человек личного состава бригады, – четко отрапортовал дежурный по части. 

– Сколько? – не удержался и влез в разговор Платонов. 

– Сто восемьдесят шесть, – четко и медленно произнес Борисенко, решив, что капитан его не расслышал. 

– Как давно? – Мазур немного напряглась от непонимания того, что же здесь могло случиться. 

– Двое суток. 

– Где оборудован лазарет? 

Борисенко обернулся на лагерь, показал рукой на самую крайнюю машину с высокой антенной и ответил: 

– Вот от нее в сторону метров сто, за холмом. Подойдете поближе и увидите палаточный лагерь. 

– Вы нас не проводите? 

– Нет. Врач сказал: тем, кто за два дня не заболел, туда не приближаться. 

– О как, – удивленно посмотрела Мазур на Платонова, и он вдруг заметил, что она перестала быть похожей на Снежную королеву и немного оттаяла по отношению к нему. – Может, нам надо было защитную одежду взять? Я чувствую, что Зубарев в курсе был, когда нас сюда отправлял. Еда, бутылка водки… Ну кто-то же ему информацию об этом ЧП передал. 

– Максимум – перчатки и маска. Они у меня всегда в чемоданчике, – ответил Платонов, пытаясь вспомнить, положил он их на этот раз или нет. 

Мазур посмотрела на Борисенко и спросила: 

– А сколько всего десантников сейчас на полевом выходе? 

– Шестьсот восемнадцать, – звонко ответил старший лейтенант. – Но, когда случилось ЧП, более четырехсот было отправлено в часть обратно, а оставшимся ста восьмидесяти шести плюс командиру и начальнику штаба был оборудован лазарет. 

– Вы где так ловко научились числительные склонять? – задала Елена вопрос Борисенко, но Платонов видел, что она лихорадочно соображает, что же делать. 

– В училище посещал параллельно школу радиодиджеев, – сообщил старлей. – Нелегально, разумеется. Думал уволиться сразу по окончании и пойти работать на радио. Но министерство обороны оказалось очень сложно обмануть, – он перестал отвечать громким голосом дневального и перешел на обычную человеческую речь. – Так что я офицер десантной бригады еще на пять лет. А там посмотрим. 

– Так, – рубанула ладонью Мазур. – Хватит лирики. Поехали. 

И она пошла к машине. 

– Куда? – спросил ей вслед Платонов. 

– Туда, – махнула она в ту сторону, где надо было искать лазарет. 

Продолжение следует

Автор: Иван ПАНКРАТОВ