Бестеневая лампа

Продолжение. Начало в номере за 7 августа 

– Я не полезу доставать, – тут же открестился Платонов. – Ну вы что, девчонки…

– Да кто тебя просит, Витя, – выпив свою рюмку, хлопнула его по колену Гвоздева. – Не в этом дело. Он температурит не первый месяц. Под тридцать девять с лишним. И как по секундомеру – каждые четырнадцать часов. На электродах колонии уже выросли. А его все к нам привозят, в кардиологию, хотя что мы можем для него сделать? 
– Логично, ничего не можете, – согласился Платонов. – С ритмом-то как справляетесь? 

– Да пока не критично, ему с другой стороны грудной клетки в краевом сосудистом центре установили какую-то хитрую коробочку, мы к ней даже не прикасаемся. Ритм идеальный. А вот лихорадку сбиваем ванкомицином, потому что другое его не берет. Прокапаем десять дней, температура нормализуется – и домой. А через месяц он к нам обратно. И так третий раз. 

– Так электроды ж убрать надо, – удивленно посмотрел на собеседниц Платонов. 

– А мы что, дуры, по-твоему? – возмутилась Мазур. – Напиши нам своей рукой нормальный, грамотный осмотр больного, диагноз ему поставь. И тогда мы его в самолет – и в Бурденко, чтоб там его разминировали! 

 Платонов понял, чего от него добиваются кардиологи – обоснования перевода в главный клинический госпиталь. 

– А чего ж раньше не звали? 

– Да как-то он сам выплывал на ванкомицине, – ответила Мазур и опять постучала ногтем по столу. – Мы пробовали сначала что попроще, но он вяло откликался. Открыли умную книжку – и по всем канонам как жахнули из главного калибра… 

– Вы как в «Матрице» прям, – Виктор налил всем еще по одной. – Помните, Морфеус там предлагал таблетки? Вот и вы такие же. 

– Не поняла, – напряглась как-то Гвоздева. – Это ты сейчас послал нас, что ли? 

– «Ты можешь, конечно, выпить красную таблетку, и твой сепсис пройдет, но тогда отвалятся почки», – замогильным голосом продекламировал Платонов. – «А можешь выбрать синюю таблетку, и тогда отстегнется печень, но все останется так, как и было…» Вот вы мастерицы антибиотики назначать, – он покачал головой. – Он же теперь с этого ванкомицина не соскочит никогда, пока электроды не извлекут. Если извлекут. 

 Мазур помолчала, переваривая услышанное, а потом просто сказала: 

– Да пошел ты. Скажи проще: напишешь? 

– Куда ж я теперь денусь? – махнул рукой Виктор. – Я теперь тут надолго, раз с академией не вышло. Напишу и вашим, и нашим. 

И тут же понял, что зря сказал про академию. Ой, зря…

Гвоздева немного напряглась, посмотрела на часы, что-то пробурчала себе под нос, пошарила по карманам и, выудив оттуда упаковку жевательной резинки, вышла в коридор. 

Елена быстро встала и, опершись на подлокотники кресла Платонова, спросила металлическим голосом, глядя ему прямо в глаза: 

– Я что-то не поняла насчет академии. 

Платонов немного вжался в сиденье и попытался улыбнуться: 

– Ну… Рапорт… Я написал… В прошлом месяце… 

Мазур выпрямилась и сложила руки на груди. 

– И я не в курсе? Мне сказать не надо было? Или это в твои планы не входило? 

Виктор засопел и отвернулся. 

– В глаза смотреть. Ты в Питер собрался без меня. Ну давай, признавайся. 

– Да никуда я не собрался… – промычал Платонов. 

Елена имела моральное право на все эти вопросы и тон – исходя из их отношений, что продолжались около года. Они оба понимали, что служебный роман не скроешь, но все вокруг делали вид, что ничего не замечают. Кроме Гвоздевой, разумеется, она всегда воспринимала их как пару и дала сейчас возможность побеседовать на щекотливые темы. 
Мазур отошла к подоконнику, выглянула в окно, развела руками и собралась что-то сказать, но у нее не очень получилось. Платонов хотел встать и подойти, но она сурово сказала: 

– Лучше не приближайся. Академик… А когда мне думал сказать? 

– Не знаю. Наверное, когда ответ пришел бы. Но уже не придет. 

– Почему? 

Платонов рассказал. Мазур выслушала, поправила волосы, покачала головой. И Виктор вдруг понял, что она рада. Да и сама Елена плохо сумела скрыть тот факт, что довольна случившимся. 

– А ведь если бы ты мне сказал заранее, то уже зачислен был бы, – усмехнулась она. – У меня там однокурсник в учебной части. До больших звезд дослужился. Но, раз уж ты на меня ставку не делал, что вышло, то и вышло. 

– Я даже машину продал… – грустно констатировал Платонов. – И чемодан новый купил. 

– Чемодан? – наклонилась вперед, словно не расслышав, Мазур. – Ну-ка повтори. Чемодан? 

Виктор кивнул. Елена посмотрела на него с каким-то легким презрением. 

– Я знаю, что делать с твоим чемоданом. Придешь ко мне завтра… Нет, лучше сегодня, я как раз дежурю, меня дома не будет. Придешь, сложишь все свои вещи в него – они поместятся, не переживай! – и уйдешь. Быстро и незаметно. 

– Так ведь не еду я никуда, – попытался выправить ситуацию Платонов. – Рапорт мой… 

– Сегодня, – сухо сказала Елена. – Если я завтра приду и увижу хоть что-то твое в своей квартире, выкину в окно. Ты меня знаешь. Не захотел рядом с собой видеть в Питере – нечего нам и тут вместе делать. А теперь вали давай отсюда. Ключи завтра отдашь. 

Она подошла к двери в ординаторскую и открыла дверь, приглашая Платонова на выход. За дверью неожиданно обнаружилась Гвоздева, которая тут же сделала вид, что просто шла мимо. Виктор обреченно встал и прошел мимо Мазур в коридор. За спиной хлопнула дверь. 

Наташа хотела что-то спросить, но поняла, что лучше этого не делать. Платонов посмотрел ей в глаза, красноречиво пожал плечами и спустился по лестнице на улицу. 

Мазур была права – он действительно не рассматривал свой служебный роман всерьез. Она была старше на семь лет, дважды разведена, у нее рос сын – довольно сложный набор для тридцатилетнего холостяка. Именно поэтому рапорт был написан втайне от Елены. И в теперешней ситуации проще всего было бы не вспоминать о нем. Но раз уж проговорился… 

Платонов стал вспоминать, сколько вещей он успел перетащить к Мазур домой и влезет ли все в один чемодан. 

Они все всегда делали втроем – Разин, Алексеев и его дед, Озеров Владимир Николаевич. Три пенсионера, которые экономили каждую копеечку, поэтому и ремонтировали свои машины сами, помогая друг другу.

 На этот раз в гараже у деда они бросили на дощатый пол пару бушлатов, поставили переднее правое колесо на домкрат и что-то колдовали с мелом и грузиком на леске. Виктор издалека слышал, как пенсионеры бухтят друг на друга: 

– Да вот же точка! 

– Ровней можешь леску держать? Что трясешь, как будто на рыбалке? 

– Куда опять мел спрятали?.. 

Разин в очередной раз крутанул колесо, дед держал рядом с ним грузик, Алексеев ставил на резине пунктирную линию мелом. 

– Что это вы тут рисуете? Убитое колесо мелом обводите? – попытался пошутить Виктор, подойдя поближе. Дед оторвал взгляд от колеса и посмотрел суровым взглядом из-под седых стриженых бровей. 

– Это, милок, называется «точки равного биения». Развал-схождение таким вот образом делается на автомобиле. 

– Дед, это копейки стоит в сервисе, – развел руками Виктор. – И лежать под машиной не надо, сделают за полчаса идеально. 

– Мы тоже не двое суток тут возиться будем, – хрипло отозвался из-под автомобиля Разин. 

– Дядя Боря, я уверен, что вы с этим развалом с утра воюете, – кивнул Виктор. – Весь двор знает, что вы машину чините. 

– Туда копейку, сюда копейку, – дед встал с колен, оперся на пыльный капот. – А жить за что? Квартира, продукты, опять же бензин. Возьми и сделай сам, а деньги оставь в семье. 

Виктор вспомнил, как в прошлый раз, около года назад, дед попытался покрасить водительскую дверь, которую ободрал, объезжая какого-то чудака на букву «м» возле гаражей, и решил благоразумно промолчать. Дверь и по сей день выглядела так, будто к ней приложил руку пятилетний ребенок, но все были вынуждены говорить деду, как здорово у него получилось. 

Как-то само собой выходило, что в быту он делал все не очень удачно. Там чуть криво, тут чуть косо, недокрученный шуруп забивался молотком, лавочка на даче немного заваливалась назад, топор слетал с топорища… Он не умел терпеть и сдерживаться в своих порывах – надо было сделать сразу, быстро, без черновиков и обдумываний. Но вот в том, что касается работы, педанта более строгого найти было сложно. Правда, работа осталась в прошлом, два года назад он уволился, потому что руки были уже не те. Держать грузик в гараже или тяпку на даче он мог очень даже неплохо, а оперировать людей – пришла пора с этим закончить… 

Владимир Николаевич Озеров был в городе одним из самых уважаемых людей. В прошлом – ведущий хирург госпиталя, прошедший войну. Великая

Отечественная помогла ему освоить специальности хирурга, травматолога, гинеколога, нейрохирурга, стоматолога и много кого еще – в силу специфики военного времени. Сегодня он был военным пенсионером, чьим делом стали машина в гараже, картошка на даче и любимый внук Виктор Платонов, что служил в том же самом военном госпитале на должности ординатора гнойной хирургии… 

Дед прошел вглубь гаража, взял с крючка на стене пыльную серую тряпку из некогда белоснежной простыни, вытер руки, вернулся, протянул раскрытую ладонь внуку. Виктор пожал сильные пальцы деда и в очередной раз удивился тому, насколько он в форме в свои восемьдесят четыре года. Все, чего ему не хватало для полного счастья, – чтобы глаза видели, как в молодости, и спина не болела. 

– Чего пришел-то? – спросил дед, прикрываясь ладонью от солнца, бьющего в этот час прямо в гараж. 

– Да есть о чем поговорить, – сказал Виктор и поразился проницательности старика. – Посоветоваться хочу. 

И он похлопал рукой по портфелю, откуда выглядывал белый пакет с рентгеновскими снимками. Дед протянул руку. 

– Прямо здесь? – спросил Виктор. 

– Ну а чего тянуть? Тут такое солнце. Прекрасный негатоскоп получился, – дед настойчиво потряс ладонью. 

 Виктор пожал плечами, достал пакет, но прежде, чем передать его, сказал: 

– Небольшая предыстория. Майор, перелом шейки правого бедра почти два месяца назад. Наши травматологи сделали все, что нужно, фиксатор поставили, в коксит поместили. Через три недели из-под коксита побежал гной. На рубце открылся свищ. Раскрыли, промыли. Конструкцию снимать было рано, но заподозрили сначала металлоз, потом остеомиелит. Гипс сняли, передали его нам. Мы на вытяжение кинули его, ногу разгружаем, со свищом скоро месяц как бьемся. Вроде и сращение идет хорошее, но какие-то тени непонятные на рентгене, ощущение, что секвестрируется кусок. Вот снимки две недели назад и сегодняшние… 

Он протянул деду пакет. Тот достал снимки, разложил на капоте, посмотрел даты и взял сначала более ранний. Виктор зашел ему за спину, чтобы понять, куда он смотрит и что видит. Дед что-то шептал, наклонял снимок под разными углами, ткнул пальцем в одно место, потом в другое. Положил, взял следующий. С ним провел те же самые процедуры, потом повернулся к Виктору и спросил: 

– Кто оперировал? 

– Манохин. 

– С кем? 
– Ассистентом был Петров, и кого-то из нейрохирургов приглашали, просто на крючках постоять. Все-таки бедро. 

– Манохин… – словно пробуя на вкус, тихо сказал дед. – Толковый парень, еще при мне пришел. Я ему пару раз помогал. Плечо как-то собрали, винтообразный оскольчатый, и голень была, трехлодыжечный. Работает аккуратно, методично, но любит с сестрами потрепаться, анекдоты, шутки-прибаутки… 

Он снова поднял последний снимок перед собой, заслоняясь им от солнца. Провел пальцем вдоль силуэта фиксатора в сторону той самой тени, что смущала Виктора, постучал по снимку ногтем. 

– Здесь, – сказал он сам себе. 

Из-за крыла машины поднялся, отряхиваясь, Разин. Он посмотрел на двух хирургов, старого и молодого, потом на снимок, покачал головой: 

– Готово, Владимир Николаевич. Теперь резину жрать не будет. 

«Будет», – хотел сказать Виктор, но решил воздержаться от комментариев.

Дед же на слова Разина не прореагировал никак – он не слышал одним ухом с войны, когда был контужен близко разорвавшимся снарядом. Виктор этот факт всегда помнил и подходил к деду с правильной стороны. 

Разин подождал несколько секунд, потом махнул рукой, хлопнул по плечу Алексеева: 

– Пойдем, Петрович, видишь, молодой старого эксплуатирует. 

Дед услышал, посмотрел на них, рассмеялся: 

– Что поделать, глуховат нынче тетерев пошел. Благодарю за помощь, сам бы я, конечно, так быстро не управился. 

Виктор закрыл глаза на пару секунд, вздохнул и решил, что по этому поводу тоже высказываться не будет. Дед же подождал, пока они уйдут, посмотрел по сторонам и пальцем поманил внука нагнуться к нему поближе. Когда тот приблизился, он шепнул ему на ухо одно слово, после чего сложил снимки в пакет, протянул его Виктору и кивнул, словно подтверждая только что сказанное. 

– Расскажешь потом, – сказал дед. – Я не Нострадамус, но всякое видел. И такое в том числе. 

Он протянул руку на полку над входом, снял оттуда замки с ключами, щелкнул выключателем, погасив в гараже свет. Они вышли на улицу, дед с грохотом закрыл двери, лязгнув задвижками и ключами. 

– Зайдешь? 

– Нет, я домой, пожалуй, – отказался Виктор. – Завтра дежурство. Ну и подумаю, как начальнику преподнести необходимость операции. 

– Точно больше ничего сказать не хочешь? 

Виктор помолчал, потом добавил: 

– Рапорт мой в академию… Пошел псу под хвост. Зубарев вроде как уже подписал даже, а сегодня один дебил другому в отделении челюсть сломал. Завертелось все – ты не представляешь как… 

– Ну почему же не представляю, – дед усмехнулся. – Все-таки армии почти сорок лет отдал. Знаю, что там и как. 

– Действительно, – согласился Виктор. – Это я так, не подумав, ляпнул. Короче, крайнего искали недолго. Мне, судя по всему, грозит неполное служебное соответствие. Ну и попутно рапорт на моих глазах в урну полетел. 

– Зубарев-то ваш – правду про него говорят, что зверь, – покачал дед головой. – Ты сейчас проследи, чтобы сестру не уволили – с девочками вообще разговор короткий. 

– Да бог с ней, с девочкой… – начал было Платонов, но дед не дал ему договорить. 

– Ты меня услышал, сукин ты сын? – цыкнул он на внука. – Вы в своей армии контрактом повязаны, а над ней Трудовой кодекс висит, которым вертят, как хотят! Твое служебное несоответствие – хрень собачья. Подумаешь, премию не получишь пару раз. А она вылетит из госпиталя, да еще и со статьей какой-нибудь! Знаешь же, что она ни в чем не виновата. Рапорт напишешь снова через год. Срок тебе немалый дали на реабилитацию. Главное, не профукай его бездарно. Еще какие-нибудь новости есть? 

– Да вроде нет, – шмыгнул носом, как школьник, Виктор. 

– Тогда пока, – дед, не особо стараясь смотреть внуку в глаза, пожал руку на прощание и вошел в подъезд сразу напротив гаражей. Виктору очень хотелось подняться с ним вместе, выпить по чашке чая, поговорить. Но сегодня лучше было не лезть с разговорами и оставить его одного. 

Жил дед один уже три года. Бабушка Виктора умерла вроде бы предсказуемо, но все-таки неожиданно, дед долго горевал, не находил себе места, однако потом как-то собрался с силами и проработал в госпитале еще почти полтора года, заполняя пустоту в сердце пациентами. Вместе они были с женой еще с войны, с сорок второго года,
воюя в одном медсанбате, он – командиром операционно-перевязочного взвода, она – медсестрой. Поженились прямо на фронте, дошли до Праги, и потом, в мирное время – сначала Сочи, потом учеба в Москве, а оттуда через всю страну на Курилы, затем Приморье… Помотало по гарнизонам офицерскую семью. Осели в конце пятидесятых в гарнизонном госпитале, что волей министра обороны внезапно разросся, стал окружным, хоть и ненадолго. Дед получил наконец-то звание подполковника, которое ну никак не давалось ему целых шестнадцать лет. Он шутил про это: «У Жюля Верна пятнадцатилетний капитан, а я был шестнадцатилетний майор». 

К тому времени дочь, родившаяся сразу после войны, тоже прониклась врачебным искусством до мозга костей и поступила в медицинский институт, продлив династию. А еще через двадцать восемь лет это сделал и Виктор… 

Спустя два дня он стоял в операционной над гнойной раной правого бедра со скальпелем в руке и думал о том, что делать, если дед прав. Рыков, положив стерильные руки в перчатках рядом с раной на простыню, терпеливо ждал разреза. 

Вчера на пятиминутке ему хватило слов Виктора: «Дед считает, что надо раскрыть послеоперационную рану и уйти пониже фиксатора. Там должен быть карман. Не раскроем его – будет течь всю жизнь». Он неоднократно сталкивался с Владимиром Николаевичем на работе – и когда тот был еще на гражданской ставке, и после его выхода на пенсию, когда опытного хирурга приглашали для консультаций. Поэтому раз Озеров сказал, значит, надо выполнять. 

Операционная медсестра Юля в ожидании разреза занималась наведением порядка на и без того идеальном столике – перекладывала с места на место тупферы, еще раз проверила наличие всех необходимых инструментов, шовного материала, антисептиков, поправила перчатки, после чего замерла неподвижно, глядя на лезвие скальпеля. 
Виктор взял в другую руку салфетку, прикоснулся к коже острием, надавил. Рыков приготовил коагулятор, нащупал на полу педаль. Они начали. 

Тандем работал слаженно, операционная сестра помогала. Салфетки и тупферы менялись вовремя, все зажимы держали, коагулятор работал, крючки не соскальзывали. Время от времени попискивал наркозный аппарат, анестезистка измеряла давление, проверяла уровень во флаконах капельницы. 

Через десять минут работы в глубине свищевого хода Виктор протянул руку в сторону столика медсестры. Юля четко вложила в нее длинный изогнутый зажим. Рыков слегка подрастянул рану крючками, но все равно Виктору было не очень удобно уходить вглубь. Он немного согнулся, почти прилег на живот пациента, ввел зажим внутрь, ощутив кончиком, что скользит по бедренной кости. Пройдя максимально глубоко, он медленно раскрыл бранши, на секунду прикрыл глаза, представив себе раневой канал изнутри, аккуратно на несколько градусов подвигал зажим, чтобы понять, что ничего лишнего в него не попадет. И свел бранши до первого щелчка. 

В операционной все замерли в ожидании. Виктор немного пошевелил зажим, понял, что он легко извлекается, и вытащил его наружу. 

– Опаньки, – только и смог сказать Рыков. 

В зажиме болталась салфетка – в крови и гное. Виктор молча обвел глазами всех, кто сейчас смотрел на это инородное тело, и покачал головой из стороны в сторону. Анестезиолог понимающе кивнул и отвернулся к своему аппарату. Рыков сухо кашлянул. Он хотел было развести руками, но крючки в ране не давали ему это сделать. 
Напоследок Виктор посмотрел на операционную сестру. Юля подняла брови и провела рукой перед маской, словно закрывая рот на невидимый замок. Все все поняли. 

Виктор бросил салфетку в таз рядом с десятком других кровавых салфеток и шариков и попросил широкую турунду с перекисью. Надо было обработать полость, где почти два месяца лежало инородное тело… 

 Закончили они через сорок минут, зашивать пока не стали, введя в рану через контрапертуру несколько длинных дренажей-полутрубок, нарезанных из капельницы. Виктор поблагодарил всех, выходя из операционной и снимая на ходу перчатки. В предоперационной он сел на кушетку и в очередной раз за сегодня вспомнил, как дед наклонился к нему в гараже и шепнул: «Салфетка…» 

Рыков вышел следом, присел рядом. 

– Все вышло, как он сказал? 

Виктор кивнул. 

– Просто выслушал меня, снимок посмотрел, пальцем ткнул. Три минуты. И два месяца. Надо было раньше спросить его совета, – вздохнул он. – Хотя, в принципе, и сейчас еще было не поздно. Надеюсь, по фиксатору и винтам гной никуда не пошел, салфетка ниже лежала почти на десять сантиметров. 

– Поживем – увидим, – сказал Рыков. – Манохину будешь говорить? Я б сказал. Приватно. 

– Скажу, наверное, – пожал плечами Виктор. – В журнал-то все равно запишем. Надеюсь, меня все правильно поняли и никто ничего не разболтает. Что было в операционной – остается в операционной. 

Рыков кивнул, соглашаясь. 

– Ты Владимира Николаевича почаще привлекай, – посоветовал он, уходя в ординаторскую. – Им, старикам, это все нужно. И для мозга работа, и нужным себя почувствовать. Иначе он окончательно превратится в садовода-любителя, а у него серое вещество на два порядка круче нашего. Нельзя, чтоб такой умище в гараже простаивал. 

– Понимаете, – внезапно сказал Виктор, все размышляя о том, как дед понял, что там именно салфетка, – он ведь не просто снимок смотрел. Он еще спросил, кто оперировал. Он от каждого из нас знает, чего ожидать. От вас, от меня, от других врачей. 

– Дед твой в каком звании уволился? – зачем-то спросил Рыков. 

– Полковник. 

– Выслуги сколько было? Он же с сорок первого года в армии? 

– Да, прямо с начала войны. Тридцать шесть календарных лет. 

– Виктор Сергеевич, и ты удивляешься, что он нас читает как открытую книгу? Он Амосову ассистировал, Вишневскому – я ж его рассказы помню. Там в голове, как у хорошего шахматиста. 

– В смысле? – не очень понял Виктор. 

– У шахматистов база партий со всех чемпионатов мира и других соревнований в памяти сидит. Они все и всегда могут назад отмотать, прикинуть, как другой бы на его месте сыграл. У деда твоего – миллион операций за почти сорок лет службы. И он ведь потом не ушел сразу, а еще двадцать лет с хвостиком гражданским отработал. Да Владимир Николаевич твой шов от моего отличит с закрытыми глазами. А уж то, что Манохин со своими анекдотами бесконечными в бедре салфетку забудет, так это само собой. 

Виктор кивнул, соглашаясь. Тем временем майора выкатили из операционной. Юля вышла следом, не вынимая рук из кармана на груди. 

– Слушайте, Виктор Сергеевич, я, конечно, многое видела, но салфетку на моей памяти… 

– Не было никакой салфетки, – оборвал ее хирург. – Забудь, пожалуйста. Вот прямо сейчас забудь. Но выводы сделай такие, чтобы на всю жизнь. Чтобы за тобой или за мной никто ничего подобного никогда не достал. 

 Юля согласно кивнула одними ресницами – медленно и сексуально. 

– Вот и хорошо, – улыбнулся Виктор, – а теперь пускай мне халат развяжут, пока я его не порвал. 

Дед сидел в гараже на маленькой табуреточке и перебирал картошку, для которой отгородил вдоль стены при помощи досок маленькое, но довольно глубокое хранилище. Машина стояла на улице под деревом, на освободившемся полу сушилось примерно пара мешков хорошего крупного картофеля. 

Виктор молча подошел, взял у стены брезентовый складной стульчик, поставил рядом, присел и стал помогать. 

– Гнилье вон в то ведро, – дед указал поворотом головы немного в сторону. – Крупную аккуратно на пол. Не бросай, а клади. Потом в мешки сложим и в подпол. Среднюю пока не трогай, на весну надо отобрать. 

В тишине они просидели около десяти минут, сортируя урожай. Потом дед спросил: 

– Нашел? 

Виктор кинул очередную картошину с подкисшим боком в ведро для гнили и кивнул. 

– С Манохиным говорил? 

– Говорил. 

– А он? 

– Плечами пожал только. Радует, что хоть «спасибо» сказал. 

– «Спасибо» – это хорошо, – дед оглянулся, оценивая, сколько картошки отобрано для спуска в подвал. 

Виктор положил руку ему на плечо и спросил: 

– Откуда ты знал? 

Дед обернулся и посмотрел на внука – каким-то хитрым и добрым взглядом. Спустя несколько секунд паузы он ответил: 

– Я тебе сейчас кое-что скажу, но ты – обещай, что никому. 

Виктор кивнул. 

– Я не просто знал, – дед взял в руку картошину, покрутил, подбросил пару раз. – Я был уверен. Ты помнишь, что я первое спросил, после того как ты анамнез рассказал? 

– Ты спросил, кто оперировал. 

– А почему? 
– Мы это с Рыковым сегодня обсудили. Потому что у тебя какой-то свой подход к каждому хирургу, ты за каждым знаешь, кто на что способен, – недаром ты ведущим хирургом был дольше всех. 

– Да, почти двенадцать лет… – задумчиво покачал головой дед. – Многих повидал. И это не первая салфетка у Манохина. 

– Как так? – брови у Виктора сами поползли вверх. 

– А вот. Не первая. Третья. Просто про первую никто не знал, а про вторую только сам Манохин. Любит он глубоко в ране работать тупферами, салфетками, турундами. И один раз я на перевязке достал салфетку на третий день после операции – ничего не случилось еще тогда. Просто не успело. Почувствовал каким-то шестым чувством, что надо пару швов снять и поискать в глубине. Снял, достал, зашил заново. Пометку себе в перекидном календаре сделал – а Манохина на следующий день прикомандировали к фронтовым учениям на полтора месяца, и как-то забылось. А через год – вторая салфетка. Отозвал его в сторонку, говорю, что ж ты, милок, такой невнимательный. Он огрызнулся. Я половины из-за своей глухоты не расслышал, но понял, что, раз я ему не начальник, то и нечего его учить. 

Виктор вздохнул и продолжил перебирать картошку. 

– Ну и по снимку понятно было, – неожиданно продолжил дед. – Не так все выглядит при остеомиелите. Рентгенологам тоже можешь гол забить – пусть книжки внимательней читают. А мы давай-ка лучше мешки наполним…

Продолжение следует

Автор: Иван ПАНКРАТОВ