«Полонез Огинского»

Сегодняшний автор уже хорошо знаком постоянным читателям «В» – это приморская писательница и журналист Татьяна Таран. Именно с ее повести «Барышня и капитан» рубрика «Читальный зал» стартовала в нашей газете два года назад (публикация началась в номере за 17 мая 2017 года). После этого мы познакомили вас еще с двумя ее рассказами: «Красные туфельки» (см. номера за 11 и 18 апреля прошлого года) и «Юля, я люблю тебя!» («В» за 12 и 19 декабря 2018-го).

Сегодня предлагаем вашему вниманию, уважаемые читатели, рассказ Татьяны Таран из книги «Никто не ангел». Уверены, он не оставит вас равнодушными. Приятного чтения...

«Мать работала на вещевом складе в воинской части. У местных жителей такая работа считалась престижной. Если повезло устроиться на гражданские позиции у военных, передавали эти ценные связи чуть ли не по наследству»

В теплом приморском городе сгущались сумерки. Поезд стоял на первом пути. В честь его отправления каждый вечер традиционно звучал марш «Прощание славянки». Состав вот-вот должен был качнуться невесомо, отпуская тормоза, и уйти сквозь городской туннель на вольные просторы Транссибирской магистрали, медленно набирая скорость.
Николай Алексеевич Нестеров сидел в двухместном купе люкс, смотрел на привокзальную суету и втайне надеялся, что попутчика в этот раз не будет. Ведь никогда не знаешь, кто отодвинет вправо дверь и скажет: 

– Здравствуйте! Я ваш сосед. 

И начнет пристраивать саквояжи под свое спальное место.

Завтра у историка Нестерова весь день конференция, а вечером этот же поезд, только с четной цифрой в номере, повезет его обратно, в родной город. 

Пейзаж за окном вдруг двинулся и медленно поплыл, скрадывая столбы электропередачи и редкие кусты, разбросанные в хаотичном порядке по крутому склону вдоль перрона. Музыка еще гремела, ускользая поочередно из все быстрее удалявшихся столбов, на которых крепились динамики.

«Кажется, соседство миновало», – только подумал про себя Нестеров, как купейная дверь резко подалась в сторону, а из коридора внутрь тесного пространства шагнул невысокий крупный мужчина в военной форме.

– Успел, слава тебе Господи, – военный поставил большой портфель на край дивана, снял фуражку и протянул руку для приветствия: – Здравия желаю, так сказать! Приятно познакомиться: подполковник Мовчан, Иван, по батюшке Андреевич.

Николай Алексеевич привстал, пожал руку попутчику и тоже представился.

Военный снял куртку-ветровку и остался в футболке цвета хаки, камуфляжных брюках и начищенных шнурованных ботинках. Он энергично потер руки, протиснул свое массивное тело с большим животом ближе к окну, между столиком и диваном, и спросил:

– Как вы насчет того, чтобы поужинать? 

– Нет, спасибо, – откликнулся Николай. – Меня жена перед отъездом накормила пельменями, я сыт.

– Это хорошо. А я весь день, как тигр, по вашим сопкам – туда-сюда, туда-сюда. Служба, понимаете ли. Инспекционная проверка. Пообедать я успел, накормили в части, а вот ужинать тут придется.

Подполковник нажал кнопку вызова проводницы и сделал заказ.

– Пойду, ополоснусь немного, – Иван Андреевич, распаковав полотенце из дорожного набора, вышел из купе.

«Сосед попался разговорчивый, – подумал Нестеров. – И отказать в общении неудобно, и вовлекаться не хочется. Да и какие у нас могут быть общие темы? Наверняка будет спрашивать: «А ты где служил?» Что тут, всю правду с детских лет выкладывать? С чего и зачем? Не заладится у нас разговор. Не скажу же я, что мне было все равно, куда идти учиться, лишь бы не в военное училище? Зачем обострять ситуацию?»

Зашла проводница, принесла горячий ужин на подносе. 

Подполковник вернулся в купе с вопросом:

– Так я и не знаю, предлагать вам или нет? – военный потянулся к кожаному портфелю, достал оттуда металлическую фляжку с гербом и надписью «СССР». – Коньячок? 

– Спасибо, Иван Андреевич. Но у меня завтра важный день, много встреч, надо быть в форме. И я, пожалуй, выйду в коридор, пока вы ужинаете, чтобы не стеснять. 

– Меня? Стеснять? – подполковник принял за шутку интеллигентное предложение ученого. – Я могу есть стоя, лежа и вообще на боку. Армия научит!

И добавил, отвинчивая крышку на фляге: 

– А вы служили?

Николай Алексеевич все-таки встал, пожелал приятного аппетита спутнику и вышел в коридор вагона.

***
Темнота уже сгустилась до черно-синих красок. Ни светящихся огней деревень, ни звездного неба, закрытого пологом из туч, ни семафорных огней – ничего не было видно. Просторы Дальнего Востока огромны и полны загадок.

Одна из них завтра станет предметом обсуждения с коллегами на конференции под названием «Роль крестьянства в колонизации дальневосточных окраин». Осваивая пространства, земледельцы шли вслед за воинскими отрядами. За линией укреплений вырастали русские деревни.

Историк постоял – для верности – с полчаса в коридоре. Подумав, что с трапезой сосед скорей всего уже закончил, Нестеров открыл дверь в купе. На столе стояли пустые тарелки. Фляги с гербом не было видно, а подполковник спал, как и пришел, в камуфляже, поверх нерасправленной постели. 

Нестеров позавидовал такому быстрому погружению соседа в сон. Для него же мучением был каждый вечер. И причиной тому бессонница. Таблетками он пренебрегал, считая их неполезными. Придумал себе способ, как заснуть. Мысленно начинал читать лекцию студентам. Но не ту, привычную, которая годами почти одна и та же. А новую, не по учебному плану, из собственных профессиональных наработок. 

Николай Алексеевич тихонько вынес тарелки в коридор, расправил себе постель, выключил верхний свет, снял одежду и повесил рубашку и брюки на плечики. Укрывшись легким одеялом, погасил и нижний свет.

Он надеялся, что в темноте, под мерный стук колес на стыках рельсов и покачивание вагона на поворотах, сон придет быстро. Не так мучительно и безнадежно, как дома. Повернувшись к стене, Николай Алексеевич начал привычно уговаривать себя, что завтра важный день и надо выспаться. Повернувшись лицом в проход, он снова начал убеждать себя в необходимости сна. Увы, не получается. А если завтрашний доклад повторить? Да уже зазубрено все, сколько можно. И дело-то не в докладе, важно ведь, что коллеги скажут после него, в обсуждении. Какие вопросы зададут, чем поделятся сами?

***
Николаю Алексеевичу почудился неясный, но как будто уже встречавшийся когда-то давно в жизни запах. Густой, тягучий, как смоль на сосне. Такой: вкусный и отталкивающий одновременно, настойчивый, перебивающий все остальные. Так необычно пахнут новые книги на развороте или растертые между пальцами елочные иголки, или сгоревший миксер, который жена передержала в колдовстве над ягодным сиропом.

Он открыл глаза. Сквозь вентиляционную щель внизу двери пробивалась узкая полоска приглушенного света из коридора вагона. На полу, под столиком, он увидел пару армейских ботинок, аккуратно стоявших напротив его лица. Гуталин, пропитавший кожу, в жарком купе источал не сильный, но характерный аромат.

«Где я уже этот запах слышал? Где он мне встречался так близко?» – Николай Алексеевич даже потянул носом воздух к себе, пытаясь уловить ассоциацию. Новая задачка вытеснила из подкорки насущные потребности сна.

На Камчатке, после одной из многочисленных в жизни ученого встреч, местные коллеги возили его на экскурсию в лесной распадок между холмами. Там, среди деревьев, текла мелкая речушка, в русле которой были оборудованы искусственные запруды из белых камней. Неглубокие, по пояс. Фокус состоял в том, что в этих местах из-под земли били термальные источники и вода в реке была горячей. С характерным запахом сероводорода.

«Похожий запах, да. Но нет, не совсем такой, как здесь. Наверное, в состав гуталина тоже входит сера. Из чего вообще эту ваксу делают? Каждый день чищу себе туфли и ни разу не задумывался, из чего эта субстанция. Здесь, конечно же, запах острее. Пока в купе витал запах котлет и кофе, не так сильно по обонянию било. А сейчас навязчиво. Может, военнослужащим специальный какой-нибудь крем для обуви выдают, без современных ароматизаторов? Такой, как мама с работы приносила, в плоских железных баночках. Мы их потом с ребятами песком отчищали, наливали внутрь воды, чтобы замерзла для придания веса, и использовали как хоккейные шайбы на катке. Мать ругалась тогда сильно, что отморожу себе ноги в коньках и меня не примут в военное училище…»

Николай Алексеевич даже усмехнулся в темноте. Для себя. Никто же все равно не видит.

***
Он представил себя – военного – на месте соседа по купе.

«Похоже, ровесники мы. Такое звание молодым не присваивают, да и седина на голове, явно за пятьдесят уже, как и мне. Комплекция только совсем разная. С моим ростом ноги вон уперлись в коридорную стенку, и в объеме ремень на последнюю дырку тяну. Килограммов двадцати, точно, во мне не хватает до настоящего вояки. Выправки нет опять же. Все за столом да за компьютером.

Мать, помнится, про таких пузатых говорила: «Ишь, отъел живот – поперек шире!» А в пример приводила статную фигуру своего начальника, Ивана Кузьмича Козаренко. Высокого, стройного подполковника с портупеей через мощную грудь, с красным околышем в фуражке и в черных хромовых сапогах.

– Вот каким должен быть настоящий мужик! А не то что твой отец – колхозник-недомерок из Валуевки! Ни виду, ни пейзажу; ни вздохнуть, ни охнуть. Угораздило же меня за него замуж пойти. Мыкай горе теперь всю жизнь с ним! – мать выражений не выбирала и не стеснялась этого. – Если б не сестра твоя старшая (да тоже не пришей кобыле хвост!), я давно бы развелась. Сидит у нас на шее, не сбросишь это ярмо, и мне жизни не дает. Ты еще, недоросток… Ну ничего, вот пойдешь в военное училище, там из тебя человека сделают. Будешь в погонах, с уважением и при деньгах».

Нестеров вдруг вспомнил. Вот! Такой же запах исходил от хромовых сапог маминого начальника. Да, армейская вакса, черная, тягучая, несмываемая с первых двух раз, а только на третий, да и то с песком. Так они оттирали руки, которые были безнадежно испачканы черным сапожным кремом после заготовки очередной хоккейной шайбы. Именно этот запах впечатался в детское сознание и записал свой ядреный гуталиновый код на какие-то лабиринты мозга.

А сейчас память услужливо предложила: не хотите ли вспомнить?

Николай Алексеевич снова повернулся к стенке купе, надеясь таким образом обмануть обонятельные рецепты. Но ботинки – не тарелки, не вынесешь в коридор. Выглядят они не по-армейски, скорее как снаряжение для альпинистов или модная молодежная обувь. 

Те сапоги у Козаренко, хромовые, с высокими, почти под самую коленку, голенищами, смотрелись куда внушительнее. Мать даже рассказывала, чем отличаются яловые от хромовых, а те – от юфтевых. Вела на складе учет, все знала по этой части. Но Николай не запомнил разницы между ними, только эти странные кожаные названия.

Зато запомнил настойчивые упоминания о начальнике: Иван Кузьмич да Иван Кузьмич. Козаренко уехал, Козаренко приехал. Военная дисциплина распространялась и на гражданских лиц, наверное. А может, мать видела в офицерском положении пример удавшейся жизни и для своего сына…

***
Мать Николая, Зинаида Васильевна, работала на вещевом складе в одной из воинских частей. У местных жителей такая работа считалась престижной. Если повезло устроиться на гражданские позиции у военных, то передавали эти ценные связи чуть ли не по наследству. А другой трудовой деятельности в поселке почти и не было. Почта, телеграф, телефон – вот и все занятия для остальной массы трудоспособного населения. 

Отец, Алексей Демьянович, водил машину с кунгом. А в нем он перевозил бригаду электриков, обслуживавших линию электропередачи от их городка до следующего районного центра. Мощный ЗИЛ-130 пробирался по разбитым грунтовым дорогам до самых дальних опор, если подкосило дождями деревянный столб или снег оборвал провода, облепив их своей тяжестью.

Каждое утро отца начиналось со звонка диспетчеру электросетей:

– Надя, здравствуй! Как провода?

В зависимости от того, какой ответ звучал в телефонной трубке, отец либо оставался дома и управлялся по хозяйству, либо шел на работу – исправлять нарушенное где-то в полях течение тока по линиям электропередачи. В небольшом городке начальство понимало бессмысленность выхода на работу от звонка до звонка, если нет производственной необходимости. А в частном доме всегда полно хлопот: напилить двуручной пилой списанные железнодорожные шпалы для растопки печи, сварить ведро соевой шелухи под названием «шрот» для откорма борова Васьки, накосить сена для его теплой зимовки в стайке – небольшой сараюшке рядом с жилым домом хозяев. Бесконечные огородные грядки, на которых приходилось трудиться и Николаю, давали роздыху только поздней осенью, когда мелкие лужицы в меже покрывались тонкой корочкой льда. Никогда он не видел отца праздно сидящим. 

Мать всегда была на работе. А в отпуске уезжала на курорты Крыма и Кавказа. Николай рассматривал фотокарточки, на которых впервые видел пальмы, море, белые пароходы. Кобулети, Евпатория, Сочи, Ласточкино гнездо… Мать в очередной раз шла с чемоданчиком в сторону железнодорожного вокзала, а Коля долго смотрел ей вслед. До самого конца улицы, которая уходила потом за поворот.

***
Когда Николаю исполнилось десять лет, Зинаида приняла решение отправить его в музыкальную школу. На чердаке их дома валялся старый баян, может быть, он и натолкнул на мысль родительницу. А может, вращаясь в среде образованных офицеров, она хотела видеть такого же разносторонне развитого сына. 

Отец не препятствовал, наоборот, радовался:

– Давай, сынок, учись музыке. Сыграешь мне «Полонез Огинского». А если разучишь еще и «Прощание славянки», то тебе за это… – отец сделал многозначительную паузу, как будто придумывал подарок, и неожиданно добавил:

– Ничего не будет!

Так по-простому, по-деревенски шутил Алексей Демьянович. Но на самом деле сына баловал, любил, как можно любить только позднего ребенка, рожденного к сорока отцовским годам. Из леса привозил ему елку на Новый год, водил за руку в районный Дом культуры на представления с Дедом Морозом и Снегурочкой. А летом брал для сына на своем предприятии путевку в пионерский лагерь.

Отмучив первый музыкальный класс на старой развалюхе, Николай получил в подарок новенький баян. Ехать за ним пришлось в областной центр, куда Коля вместе с папой отправились на поезде. Сияющий инструмент на какое-то время примирил пацана с ненавистной музыкой. Он даже не поленился и пересчитал все сто двадцать кнопок на левой клавиатуре.

Таланта у него не было, тяги к учебе в музыкальной школе тоже. Но мать заставляла. А отец только спрашивал: ну что, еще не выучил Огинского?

Откуда шофер с образованием в семь классов в маленьком городишке мог знать о польском композиторе? В детском возрасте у мальчика не возникал этот вопрос. Он только сказал учителю в музыкальной школе об этом желании отца и получил ответ:

– Рано тебе еще, учи гаммы и аккорды. И левую руку не забывай! Следи за синхронностью басов с голосами! А полонез разберем позже, в третьем классе.

***
О своих корнях он задумался гораздо позднее. И появилась ниточка к музыке, которую любил отец.

Однажды, будучи студентом исторического факультета, Николай прочитал чей-то реферат о переселенцах на Дальний Восток. Нестеров узнал тогда, что в его родных краях в начале XX века осели жители Белоруссии.

Он знал также по семейному преданию, что прадед и его многочисленные родственники в начале XX века перебрались на Дальний Восток, к берегам Амура, из города со странным названием Старые Дороги. Три года находились в пути на лошадях. Конечной точки достигали самые выносливые, и они составляли тот костяк переселенцев, которые продолжили свой род крепкими мужчинами и красивыми женщинами. 

Что послужило причиной переселения, осталось неизвестным. То ли желание сохранить особенности вероисповедания, то ли отсрочка от армии на десять лет, предоставляемая новоселам, а может, огромные просторы плодородных восточных земель звали к себе трудолюбивых жителей запада России.

Когда Николай подрос, не осталось в живых никого, кто мог бы рассказать и другие семейные легенды. Он был уже четвертым поколением переселенцев, дедов не застал, а родители, выросшие на сталинских довоенных запретах, не особо распространялись.

После окончания исторического факультета Николай некоторое время занимался изучением своего рода и даже составил генеалогическое древо. Но он никак не мог найти документального подтверждения рассказам родственников о белорусских корнях. За сто прошедших лет поменялись фамилии, смешались веры, нации, все сплелось в единую общность – советский народ. Зов ли предков или профессиональный интерес вел, но Николай нашел разгадку.

На одной из научных встреч он разговорился с историком Синягиным. 

– Вы, кажется, из Ильиновского района? – коллега обратился к Николаю Алексеевичу. – Помнится, вы как-то говорили мне об этом. У вас там из родных остался кто-нибудь?

– Да, именно так, – отозвался Нестеров. – Но я давно уже там не был. Отец умер, а мать вернулась в свое родовое гнездо, в Воронежскую область. Ее семья тоже из переселенцев была. Сестра моя в столице живет. А что, вы говорите, в Ильиновском районе-то?

– Я разбирал архивы, и мне попались на глаза рассказы детей новоселов, записанные нашими предшественниками в научных экспедициях. Я вспомнил о вас, когда увидел документы по этому району. Знаете ли вы или нет, откуда ваши корни? – задал неожиданный вопрос историк.

– Слышал от родственников, что мы из белорусов. Но подтверждения этому не нашел. А теперь и спросить уже не у кого. И никаких намеков в топонимике деревень, – Николай Алексеевич развел руками.

– В записках со слов старейшего жителя этого района я нашел предыдущие, досоветские еще, названия деревень, в которые заселялись белорусские ходоки. В ваш район прибыли жители из местности, расположенной по пути из Минска в Вильнюс. Вот вы родились в Ильиновке, я правильно понял. А отец ваш?

– Отец, Алексей Демьянович, родом из Валуевки, я это точно знаю, хотя ни разу там не бывал, – Николай Алексеевич уверенно ответил знакомому, а про себя подумал: «Разве забудешь про «колхозника-недомерка»?

– Ну так, дорогой мой, деревня вашего отца в начале века имела совсем другое название! Валуевкой ее назвали уже после революции, в честь какого-то областного чиновника. А в самом начале века первые поселенцы на этой земле нарекли ее Минской слободой. Как вы понимаете, топонимика в данном случае имеет полное соответствие с географией переселенцев. Кстати, в тех же краях, недалеко от Минска, в Залесье, в самом начале XIX века проживал композитор Огинский. Ну вы знаете, конечно, знаменитый полонез.

– Спасибо, коллега. Отгадали мне загадку, думал, останется уже навсегда нераскрытой.

***
Вот так совпадение. Ведь не «Лунную сонату» просил разучить отец. Не «Танец с саблями». И не чардаш Монти.

Откуда он впитал в себя любовь к этому произведению? В обозе переселенцев был патефон с пластинкой? Нет, он был изобретен позже. Игралась ли эта музыка в гостиных на рояле в далеких краях? А может, просто нравилась красивая мелодия, нередко исполняемая на советском проводном радио? Или генная память хранила творчество знаменитого земляка, так эмоционально и трогательно описавшего на нотном стане расставание с родными землями?

Погрузившись в прошлое своей семьи, Николай тогда же прочел все, что касается композитора Михаила Клеофаса Огинского и его полонеза, имеющего официальное название «Прощание с Родиной».

А для него самого этот полонез стал прощанием с детством…

Окончание следует...

Автор: Татьяна ТАРАН