Бхута

Напомним, что трехтомное издание об истории и современности полиции и милиции Приморского края вышло в свет во Владивостоке в издательстве «Русский остров» в 2018 году. Подробно об этой книге мы рассказали в номере за 27 марта в материале «Трилогия, достойная экранизации и продолжения». В этом же номере с разрешения авторов книги мы начали публикацию очерка «Ю Чинкуй, начальник Сучана». Надеемся, что вам было интересно читать эту историю так же, как и нам. 

Сегодня представляем вашему вниманию еще один увлекательный рассказ из этого сборника. События, описанные в нем, происходили в Приморье в 1923-1924 годах. Приятного чтения! 

Александр Валерьевич Руданцев, востоковед и переводчик, один из первых выпускников Восточного института, всегда немногословен и тих. И такое его поведение можно понять. Что ни говори, а остаться на воле после того, как был закрыт ГДУ (Государственный дальневосточный университет, преемник Восточного института. – Прим. «В»), – это что-то да значит. Тем более что и времена такие, что не приведи господь сказать слово не то, – отправишься пароходом осваивать Колымские прииски… Но все же нет-нет да и разговорится старик. Тут главное, чтобы тема была интересная. 

Вот и в этот вечер в компании зятя, капитан-лейтенанта Тураева, друга семьи Цзы Фана и еще нескольких близких товарищей старик Руданцев, выпив чуть больше обычного, разговорился, потому что речь зашла о привидениях, призраках и всяких прочих суевериях.

– В 1907 году, а может быть, и в 10-м, сейчас-то я уже и не вспомню точно, но где-то в это время случилась во Владивостоке история с привидением. Вообще-то и раньше всякая мистика приключалась: домовые, ведьмы, ламаза и прочие оборотни вроде а-хули. Про ламазу и а-хули вот Цзы Фан рассказать может, я не об этом, хотя, конечно, и эти истории своеобычные и колоритные. Я о привидении.

Призрак этот появился рядом с больницей. Там место то еще. Покровское кладбище – рядом, японский храм и китайская кумирня тоже рядом, так что, как вы понимаете, атмосфера самая подходящая для привидений. В ту пору сестры милосердия после дежурств из больницы пешком возвращались, бывало, что и через кладбище, кому надо, ходили, даже несмотря на поздний час. И вот медсестры через ночь да каждую ночь стали сталкиваться с натуральным призраком. Белым, колышущимся и даже вроде как не то что-то бормочущим, не то подвывающим. Конечно же, девушки такого пугались, кричали, убегали, а кое-кто и в обморок падал. 

Продолжалось это нашествие нечистой силы то ли неделю, то ли две. Полицейские, когда им пожаловались, отмахнулись, потому как нечистая сила и всякие неупокойники не по их части. Батюшка же из Покровского храма прочитал молитвы, покропил тропу, а все же призрак не угомонился. Поползли слухи, что это привидение – один из каторжников, которого повесили в 1891 году. Другие же говорили, что это один из манз (местное название китайцев. – Прим. «В»), которого убили еще раньше, во время так называемой охоты на синих фазанов… О, была такая забава на заре постройки Владивостока. Фазанами называли манз, китайцев и корейцев. А синими или белыми – по цвету одежды, какую эти народности носили. Китайцы – в синих куртках, корейцы – в белых.

Но отвлекся. Продолжу.

Так бы, видимо, все это и тянулось (полицейские не берутся, потому что не их епархия, а церковь ничего не может поделать), если бы о неугомонном призраке не прослышали слободские парни.

А надобно сказать, что слободские – это такой народ, что им сам черт не брат. Финка за голенищем, цигарка в зубах, картуз набекрень. На Масленицу, бывало, выйдут стенка на стенку – только пух и перья летят. Отмутузят друг друга, а потом в обнимку завалятся в кабак и ведрами ханшин (китайская хлебная водка. – Прим. «В») хлещут, пока не попадают. 

Так вот такие бравые ребята (кажется, с Голубинки, а может, и с Каторжанки, что на Первой Речке была) прознали про то привидение и – то ли скучно им было, то ли еще что – сговорились поохотиться. Трое их было. Вооружились двустволками, зарядили картечью и пошли. А патроны и ружья, перед тем как в засаду сесть, освятили на всякий случай. Это потому, что, может, и добра от этого нет особого, но беды точно не будет – призрак все ж, как ни крути, должен креста бояться.

 Две или три ночи впустую провели, а потом – на тебе. Выскочил на них этот призрак. 

Слободские-то, может, и испугались, но виду не подали, а со всех своих шести стволов картечью, в святой воде вымоченной, бабахнули. И что же? Нет, призрак не рассеялся, не рассыпался в прах, как нормальному привидению положено, а заорал и рухнул в кусты. Слободские постояли-постояли да подошли проверить – что там. А там закутанный в белую простыню, фосфором смазанную (это для того, чтобы светилось, как над могилами или гнилушками) лежит окровавленный голый мужчина. То есть, конечно, не совсем голый, потому что простыня на нем имеется, но мертвый окончательно и бесповоротно. Еще бы не быть мертвому – картечь-то из шести стволов, это, знаете ли, серьезный аргумент.

Как потом оказалось, привидением наряжался один приказчик – то ли шутки ради, то ли еще какой извращенной нужды, но вот зашутился до смерти.

Парни слободские постояли-постояли, порешали промежду собой, что делать. Человека ж как-никак убили… Решили пойти и признаться, что привидение прибольничное пристрелили. Ну и признались. Медаль им, конечно, за это дело не дали, но и не наказали особо. 

Вот такая история про призрака во Владивостоке. А для чего я это рассказал?.. Это так, пролог о местных нравах к истории о другом призраке. Не менее телесном, но много более кровожадном, чем нацепивший на себя простыню приказчик. И звали того призрака Бхута. Кличка такая.

В Бенгалии бхутами называют злых призраков человека, покончившего жизнь самоубийством и мстящего живым за мертвых. Впрочем, иногда бхута, живущий, как правило, на кладбище, может стать хранителем дома или даже целой деревни, но вся загвоздка в том, что при этом люди, живущие в доме или в поселении, сами неминуемо становятся бхутами. 

Я, право же, не знаю, откуда у Павла Бурова, третьего поповского ребенка из Иркутска, появилась такая экзотическая кличка, но нужно сказать, что она полностью соответствовала легендам и характеру этого злобного, среднего роста человека, легко теряющегося среди людей. Впрочем, в портовом городе, где переплетаются и проникают друг в друга разнообразные верования и культуры, и не такое может быть. Никого же не удивляют сотни китайцев Вань и десятки Наташ среди проституток со всего Дальнего Востока. Так отчего бандиту и разбойнику Бурову не носить бенгальскую кличку, тем более что и вторая кличка у него была – Неуловимый?

В двадцать третьем году я работал в только что перевоссозданной милиции переводчиком, поэтому история Бхуты и его банды происходила у меня, что называется, на глазах. Конечно, некоторых подробностей я не знаю, но тем не менее могу называть себя очевидцем тех событий.

Надо сказать, что в девятнадцатом-двадцатом году во Владивостоке орудовала шайка грабителей и жестоких убийц, известная как банда «21». Есть такая карточная игра, распространенная в преступных кругах. Большинство преступлений, совершенных этой бандой, сопровождались убийствами, а на месте преступления почти всегда находили или две игральные карты (десятку и туз), или написанное мелом или углем число 21. Интересно, что банда была совершенно не политизирована и с одинаковой легкостью проворачивала и убийство начальника порта, и грабеж китайского ювелира, и кражу пушек со станции Первая Речка. Кстати, считается, что последнее названное мной преступление было совершено по заказу и наводке одного из красных партизанских отрядов… 

По слухам, Бхута был одним из участников банды «21», но точно сказать нельзя, потому что «Очко» (другое название карточной игры «21». – Прим. «В») в начале двадцать первого года все-таки изловили. В любом случае методы и наглость, с которой действовали обе эти шайки, очень схожи, хотя, с другой стороны, большинство грабителей действуют одинаково. Нагло. Беспощадно. Жестоко.

Неуловимый Бхута со своей шайкой появился во Владивостоке весной двадцать третьего года. Точнее, не появился, а проявился. Вполне возможно, что во время Гражданской войны и интервенции он был в Приморье, обстряпывая свои делишки то в одном месте, то в другом, постоянно переходя китайскую границу (этот метод прятаться он позаимствовал у хунхузов и белых банд). В любом случае начиная с конца весны двадцать третьего года милиция стала обращать внимание на то, что в городе, и без того неспокойном, кто-то совершает дерзкие преступления. Создавалось впечатление, что какая-то банда с большим количеством участников прощупывает почву, совершая кражи то там, то здесь.

Летом, кажется в августе, а может быть, и в конце июля, в милицейское отделение прибежала нянька-японка, по-русски говорящая не лучше мидии или трепанга. Конечно же, меня, как знающего язык, позвали перевести. Выяснилось, что японка – нянька при маленьком сыне генерального японского консула Гундзи Томомаро. Как обычно, она гуляла с консульским юным наследником и то ли отвлеклась, то ли ее отвлекли, но – хвать-похвать, а ребенка и нет. Вот только что был, а тут как в воду канул. 

Отношения с Японией в то время были немногим лучше, чем сейчас. Воспоминания о зимних арестах работников японского консульства были еще очень свежи, поэтому любой инцидент мог быть воспринят как провокация и послужить поводом и причиной для громкого политического скандала и еще большего ухудшения отношений двух стран. Дело было очень серьезным, и поэтому на ноги подняли всю милицию Владивостока.

Поскольку похищение людей было исконно хунхузническим промыслом, то естественно, что начальник уголовного розыска Леонид Домбровский направил меня как переводчика в Миллионку для встречи с известными китайцами. 

Самым значимым в то время был старик Ли Цзыфан. По слухам, он мальчишкой принял участие в Манзовской войне и, если кража младшего Томомаро была делом рук китайцев, не мог не знать о преступлении. Старик Цзыфан на мои вопросы, заданные за чаем, не сказал ни да, ни нет, что вполне естественно, но обещал, что китайцы Владивостока сделают все для того, чтобы ребенок вернулся к отцу целым и невредимым. 

Пока я беседовал со старым хунхузом, Домбровский, как стало известно позднее, «шерстил хазы и малины», стараясь и среди русских бандитов распространить весть о том, что ребенка нужно вернуть целым и невредимым. Насколько я понимаю, Леонид не обещал денег или послабления, но четко дал понять, что, если сын консула не вернется домой, он положит все силы на то, чтобы любое преступление (будь то даже контрабанда в порту или карманная кража на рынке) каралось смертью без всякого суда и следствия. Надо сказать, что сам Леонид Домбровский в давние годы прошел уголовную школу и повадки этой братии знал преотлично, чем зачастую и пользовался, не особенно следуя букве закона.

В поиске ниточки, которая могла бы привести к похитителям, прошел первый день. Я не знаю, требовали ли с генерального консула деньги или нет. Вполне возможно, что господин Томомаро просто не сообщил городской власти о выкупе, впрочем, может, и не было никакого требования.

В полдень следующего дня мальчика Томомаро нашли сидящим возле ныне взорванной Триумфальной арки. Малыш еще толком не говорил, поэтому поведать о том, где и как он провел все это время, не мог, так что было принято решение считать это похищение недоразумением, вызванным недосмотром няньки. Консул не стал выдвигать никаких обвинений, а с нашей стороны было сделано все для того, чтобы спустить все это на тормозах и поскорее забыть. Однако, насколько я помню, именно с этим происшествием и связано первое смутное, сделанное как бы полунамеком упоминание Бхуты Бурова.

Следом за приключением малолетнего сына японского консула на берегу одной из бухт была найдена выброшенная на камни пустая джонка. Ни хозяина, ни экипаж лодки не нашли. Однако во время осмотра заметили следы крови, и это позволило предположить, что здесь произошло преступление. Вероятнее всего, джонка была контрабандистской, и, судя по количеству кровавых следов, всю команду убили, а контрабандные товары похитили. 

Последовавшие за этим нераскрытым делом несколько ограблений и дерзких – буквально среди бела дня – налетов говорили о том, что в городе орудует хорошо организованная шайка с разветвленной сетью информаторов-наводчиков и сбытчиков-барыг. Удивительно, что на месте преступлений не оставалось следов, а показания свидетелей были весьма противоречивыми и туманными, как июньское утро в Гнилом Углу, – как будто действовали не люди, а бестелесные призраки. Среди китайского населения Миллионки поползли слухи об оборотне-ламазе – тихом, кровожадном и дерзком, как тигр-людоед. 

В это время работники уголовного розыска допросили большое количество людей, так или иначе известных на криминальном дне Владивостока. Информация собиралась буквально по крупицам: слово там, намек здесь – и вот через пару недель в милиции обладали достаточной картиной для описания банды Бхуты Бурова.

Кроме самого неуловимого главаря в шайке были бандиты Кравчук и Жилин – старые «друзья» и подельники, по каким-то причинам не сколотившие свою шайку, а промышлявшие то с одним фартовым, то с другим. Среди преступного мира был хорошо известен ближайший помощник и правая рука Бхуты некто Догилаев – в прошлом то ли ротмистр, то ли урядник. Называли также и Никиту Зыкина – любимца проституток, хлыщеватого вида пижона, имевшего пристрастие к хорошим нарядам и особенно кепкам. Вся эта братия постоянного места обитания на тот момент не имела и кочевала с одной «малины» на другую, впрочем, достаточно щедро оплачивая услуги тех, кто с ними сотрудничал. В конце концов за перечисленными личностями было установлено наблюдение.

Вы наверняка спросите: «Почему, зная о банде, ее не накрыли?» И тут у меня только один ответ. Доказать причастность бандитов к любому из преступлений не было никакой возможности, а поскольку в двадцать третьем году одного подозрения для ареста было еще недостаточно, то и ограничивались на тот момент только слежкой.

Бандиты же, почувствовав пристальное внимание уголовного розыска и милиции, пошли на хитрый шаг. Буров распустил слух о том, что собирается сменить место расположения и отбывает с подельниками в Никольск-Уссурийский. Естественно, уголовный розыск Владивостока, получивший такую информацию, сообщил товарищам в Никольск и в какой-то степени облегченно вздохнул – с глаз долой, что называется, из сердца вон. В конце концов, банда Бхуты теперь должна была стать головной болью Никольск-Уссурийского, а высвободившиеся силы можно было направить на решение иных задач, которых кроме слежки за неуловимой бандой было воз и тележка.

В один из дней Бхута сел в поезд и отправился в Никольск, где его должны были «встретить», но по каким-то причинам прозевали. В это же время Кравчук и Жилин покинули город и на неделю исчезли из поля зрения милиции. А через неделю пришло известие о том, что трое вооруженных неизвестных ограбили почтовое отделение в Тетюхе и унесли только что пришедшую на свинцовые рудники зарплату. 

Для провинциального Тетюхе, где все, что называется, знают друг друга в лицо, это преступление было полнейшей неожиданностью, и местная милиция склонялась к тому, что произошедшее – дело рук заезжих гастролеров, которые каким-то чудесным образом оказались в нужное время в нужном месте, убили двух служащих, забрали кассу и скрылись в неизвестном направлении. Снаряженная погоня через тайгу закончилась тем, что на перевале след ушедших потеряли, как будто те в воздухе растворились, не оставив после себя ничего. 

Тут нужно добавить: это только кажется, что спрятаться в тайге просто и легко. На самом деле все совсем наоборот. В большом городе среди базаров, дворов и тысяч людей затеряться много легче, чем в лесу, где за каждым новым человеком следят десятки глаз охотников, корневщиков, рыбаков и прочих «свободных людей», будь то таежники-староверы или местные племена – нанайцы, нивхи, тазы, удэге. Но вот в данном случае три человека просто исчезли, как будто их и не было совсем.

Забегая вперед, скажу, что ограбление в Тетюхе было делом рук Бхуты, Кравчука и Жилина, которые ушли с награбленными деньгами одним из притоков в Уссури, а позднее вернулись во Владивосток. Есть предположение, что во время этого отхода Бхута встречался с печально известным «Комендантом Имана», полковником Ширяевым, убитым позднее своими же казаками. 

Впрочем, история Ширяева хоть и интересная, но к этому рассказу не имеет прямого отношения, а только показывает, что в двадцать третьем году весь преступный мир, вне зависимости от своего происхождения – уголовного или политического, был тесно связан. И, раскрывая, казалось бы, откровенно «экономическое» дело, уголовный розыск почти всегда натыкался на политические элементы – белогвардейщину.

Иван Митрофанович Гаврилов был счетоводом-бухгалтером. Но, как узнали позднее, не простым работником одного из многих торговых кооперативов. Гаврилов, несмотря на то что носил русскую фамилию, был наполовину китайцем и работал на упомянутого уже Ли Цзыфана, для которого считал доходы и с курилен, и с банковок, и с проституток-кун, и с контрабанды. 

21 сентября бухгалтер шел с Миллионки и нес при себе саквояж, в котором должны были находиться деньги. Шел он по нечетной стороне Ленинской и не замечал, что следом за ним от магазина Кунста идет неприметный человек. Сразу за почтамтом, чуть дальше того места, где есть поворот и лестница в бывший Содомский, а ныне Почтовый переулок, есть арка, ведущая во дворы, вот аккурат возле нее к Гаврилову подошел идущий навстречу хорошо одетый гражданин в английском бежевом кепи. В это же время к Ивану Митрофановичу подошел сзади сопровождавший его неприметный (а это был Бхута), и вдвоем с красавчиком в кепи они затащили счетовода в подворотню. Раздался негромкий выстрел браунинга и – тишина. 

Труп раздетого до нижнего белья бухгалтера нашел через два часа дворник, а уголовному розыску пришлось потратить немало времени, прежде чем были найдены свидетели дерзкого ограбления и убийства. По описанию щеголеватого гражданина в кепи предположили, что это Никита Зыкин, из чего сделали предположение о том, что второй – некоторое время не попадавшийся на глаза Бхута.

Через день (судя по следам) трое совершили налет и ограбили богатую квартиру на Бородинской, оставив после себя взломанные полы, раскуроченные стены и трупы хозяина и его знакомой, которые были убиты уже из нагана. О том, что и это дело банды неуловимого Бхуты, стало известно тогда, когда на Семеновском у одного из торговцев (известного скупщика краденого) был найден чемодан с вещами из квартиры с Бородинской. Как объяснил барыга, чемодан принес помощник Бхуты Догилаев, что и позволило связать воедино эти два преступления.

Нужно было немедленно брать банду. Бросились по известным адресам, но, увы, никого из перечисленных не застали, потому что в это время банда почти полным составом была уже на пути на запасную базу – в Никольск. Конечно, закинутые сети – проведенные рейды по притонам, малинам и прочим хазам – принесли плоды: были пойманы хорошо известные во Владивостоке бандиты, воры и грабители, в том числе и несколько международных мошенников и аферистов. Но главные разыскиваемые Бхута, Зыкин, Догилаев успели скрыться в Никольске. 

Тут стоит отметить, что большую помощь, которая, конечно же, никак не афишировалась, оказали китайцы Владивостока, за которыми, как я подозреваю, стоял обворованный Ли Цзыфан. И, кстати, как оказалось позднее, Бхута специально, надеясь на то, что преступники не пойдут жаловаться властям, грабил криминальных воротил. Впрочем, это, как мы теперь понимаем, было побочным мотивом, поскольку главными были деньги, которые Бхута добывал, невзирая на лица и национальности.

По следам банды в Никольск был отправлен сотрудник ГПУ, который должен был помочь местной милиции задержать и арестовать банду, но… Молодого чекиста, сумевшего выйти на след неуловимой банды, раскусили, и сотрудника ГПУ нашли на так называемой Зеленке с множеством ножевых ран по всему телу. По всему было видно, что паренька не просто убили, а пытали, причем (как стало потом известно) пытали все члены банды, для того чтобы связать друг друга кровью и смертью.

 Пребывание банды Бхуты в Никольск-Уссурийском ознаменовалось убийством семьи из шести человек и выяснением отношений между Бхутой с одной стороны и Кравчуком и Жилиным – с другой. Дело в том, что эти два грабителя давно уже были недовольны своим положением в шайке и, соответственно, причитающейся им долей. После скандала в доме у никольской подруги Догилаева, известной в преступных кругах под кличкой Золотая Ручка, Кравчук и Жилин, забрав свою долю из бандитской кассы, ушли за кордон в маньчжурский городок на КВЖД.

Тут требуется сделать небольшое отступление и рассказать о том, что у Леонида Домбровского, начальника уголовного розыска, во Владивостоке было двое подчиненных – специалистов для выполнения особых задач. Никто толком не знал, чем они занимаются, да и в самом уголовном розыске их встречали нечасто. Гораздо чаще эти крепкие молодые люди с ухватистыми повадками фартовых могли быть встречены в самых разных злачных местах Владивостока, ведущих беседы с личностями на вид не менее фартовыми, чем они сами.

 Так получилось, что в середине октября меня как переводчика отправили с этими двумя помощниками Домбровского на КВЖД, где мы пробыли два дня. Интересно, что за все это время посланники Домбровского встречались с китайскими представителями властей всего один раз, в первый день нашего там пребывания, и, уйдя вечером из гостиницы, пропали из поля моего зрения на все оставшееся время, пока утром третьего дня не появились и не выехали со мной в компании назад, во Владивосток. Когда я вышел на работу, то узнал, что за день до нашего приезда в пограничном с Никольском городке произошло следующее.

Кравчук и Жилин, изрядно пьяные, выходили из кабака-ресторана, где кутили на имевшиеся у них деньги, когда к ним подъехал автомобиль. Дверца открылась, и бандитов в упор расстреляли чуть ли не из пулемета. Китайские власти уведомили о происшествии советские органы и сообщили, что следствие, проведенное по факту перестрелки у ресторана, ничего не дало. Дело закрыли, а у нас некоторое время ходил слух, что порученцы Домбровского получили внеочередную премию.

Окончание следует…