Ю Чинкуй, начальник Сучана

Осенью 1881 года во Владивосток прибыл чиновник третьего класса Лай Цзиньюн, направленный в Посьет после совещания Южно-Уссурийского пограничного комиссара и хуньчунского фуцутана, на котором шла речь о проблемах преследования преступников на чужой территории. Одним из первых, к кому чиновник обратился за помощью и советом во Владивостоке, был владелец нескольких банковок, опиекурилен и двух домов в Малой Миллионке незаметный Ли Цзыфан.

Ли Цзыфан пришел осенью из Корё. С правого берега Туманга. Сам-то он почти что ничего не помнил о тех временах, потому что был мал, то ли девяти, то ли десяти лет. Тогда в Корё был голод и многие пошли на новые земли, которые по договору отошли к Белому Царю. О тех временах Ли Цзыфан никому не рассказывал. Больше того, никогда не признавался в том, что он не китаец, а кореец. Всегда носил исключительно синюю одежду и волосы заплетал в косу. К «соотечественникам» относился брезгливо и всячески их избегал, а все потому, что, когда наступила зима и родители были не в силах кормить кучу ртов (припасы, принесенные с собой, куда-то делись), именно пятилетнего Ли решили съесть. Отец позвал его из фанзы, а мальчишка Ли уж каким умом, но сообразил, что его сейчас зарежут… Поэтому и сбежал. Как только вышел, так сразу по неглубокому снегу припустил во все лопатки. Бежал, сколько мог, и остановился, только когда совсем выбился из сил. Забился в щель между скал и на подстилке из черно-красных панцирей жуков потерял сознание. 

Мальчишку нашли хунхузы Цзыфана (понятно, чья фамилия досталась корейчонку?), принесли полузамерзшего в лагерь на берегу, отогрели и по какой-то причине решили оставить у себя. Через пару дней из джонки, вошедшей в южный залив острова Лефу, вышли сам Цзыфан, его хунхузы и мальчишка-корейчонок Ли.

На остров хунхузы пришли для того, чтобы мыть золото. Мальчишку тут же пристроили помогать. То породу отнести, то в штольню спуститься, то одно, то другое – короче, свой рис Ли отрабатывал как мог. И так прошел остаток зимы.

По весне остров копали что-то около тысячи человек. Весь берег был уставлен джонками и юли-юли. В весеннем воздухе пахло дымом костров, на которых варили нехитрую еду, порой вечерами можно было услышать то заунывные песни, то перебранку… А потом, в апреле уже, в бухту вошел хорошо знакомый старателям пароход «Алеут».

В лагерь Цзыфана прибежал человек и рассказал, что в бухте опять стоит «Алеут», а это значит, что лаомаоцзы опять будут разгонять приискателей, потому что по новому закону китаец не может на острове копать, оттого-де, что золото теперь на острове принадлежит Белому Царю, а копать можно, только если Царь или его человек даст разрешение. О чем разговаривали гонец и Цзыфан, Ли не знал, но теперь, по прошествии лет, догадывался, что речь шла о том, чтобы дать отпор солдатам Белого Царя.

Когда шлюпки с «Алеута» пристали к берегу и из них вышли солдаты, из-за деревьев раздался залп фитильных ружей, собранных со всего острова. Дюжина или чуть больше моряков «Алеута» упали. Но остальные моряки стали стрелять в ответ и, пока старатели перезаряжали свои пищали, бросились к деревьям. Хунхузы отступили и скрылись в глубине острова. Позднее говорили, что в тот день на берегу бухты русские потеряли трех человек убитыми и десять ранеными.

Моряки разрушили все найденные стоянки, сожгли джонки и в тот же день снялись с якоря и ушли. Многие на острове понимали, что «Алеут» ушел за помощью, и поэтому решили, не дожидаясь возвращения русских, покинуть прииски. Так корейчонок Ли снова оказался на сооруженном из чего попало плоту, который переправил отряд Цзыфана на материк. Таких отрядов было несколько, и высадились они в разных местах побережья с тем, чтобы потом собраться и вместе уходить к границе с Китаем, по пути принимая к себе где одного-двух, а порой и десять-двадцать хунхузов, корневщиков, охотников-промысловиков, самогонщиков и спиртоносов – всех, и китайцев, и манз, кто одинаково не принимал новых порядков Белого Царя.

Вместе с шайкой Цзыфана Ли прошел лесными тропами от побережья до станицы Никольской, построенной на месте заброшенного храма и сожженной хунхузами после грабежа. К тому времени казаки уже собрали два батальона, и все шло к тому, что лучше организованные и лучше вооруженные лаомаоцзы будут преследовать манз и постараются отомстить и за разоренную Шкотовку, и за пожженную Никольскую. Цзыфан, конечно же, понимал, что все зашло слишком далеко и просто так уйти за границу у него не получится. Ко всему прочему, у Цзыфана оказалась большая часть золота, добытого на острове Лефу: что-то около 20 фунтов песка и мелких самородков. И как-то вечером хунхуз поднял Ли, приказал взять лопату, и на пару часов они исчезли из лагеря под Никольской.

Через два дня батальоны казаков настигли манз у Дубинского и в течение 6 часов стреляли друг в друга. Китайцы убили одного казака, а казаки положили то ли сорок, то ли пятьдесят хунхузов. В конце концов один из казацких отрядов зашел китайцам в тыл, и тем пришлось спешно скрываться в болотах и лесах. Казацкие разъезды потом до середины июля вылавливали манз то там, то здесь и попутно сжигали все промысловые фанзы. Впрочем, обо всех этих событиях Ли знал только по рассказам, потому что Цзыфан забрал мальчишку с собой и, пока казаки и манзы стреляли друг в друга у Дубинского, с небольшим отрядом и добычей на нескольких возах ушел в Китай. Там, в Китае, Цзыфан пристроил мальчишку Ли в школу и приказал учиться языкам, письму и чтению.

Через шесть лет Ли уже носил фамилию главаря крупной банды хунхузов, который получал деньги и от китайских властей, и от японцев, и от «белых» купцов. А еще через четыре года Ли Цзыфан обосновался во Владивостоке, где начал вести дела своего приемного отца.

Лай Цзиньюн, получивший задание от Дайцинского государства, был заинтересован прежде всего в том, чтобы подданные Китая, проживающие на территории Уссурийского края, подчинялись законам Китая. У Ли Цзыфана же были исключительно коммерческие интересы, в которых политика занимала далеко не самое первое место. Тем не менее чиновнику, проживающему во Владивостоке на правах частного лица, и «предпринимателю» было о чем поговорить, что обсудить, поскольку и тот и другой были заинтересованы в возможных прибылях, базой для которых была, с одной стороны, китайская тяга к азартным играм и курению опия – с другой. А если к этому добавить слабо контролируемый местными властями (полицейское управление во Владивостоке только весной 1881 года получило свое первое штатное расписание) рынок пантов, женьшеня, трепанга, морской капусты и прочего, что могли дать тайга и море, то получался более чем заманчивый куш. 

Ко времени приезда чиновника Лай Цзиньюня Ли Цзыфан вел свои дела во Владивостоке с достаточным для молодого города, которым был Владивосток, размахом, и такое положение дел, при котором его банковки периодически закрывались, конечно же, Ли Цзыфаня не устраивало. 

Нужно сказать, что одним из первых начинаний полицейского управления во Владивостоке стали рейды по закрытию банковок и аресты «игроков». Как раз осенью во Владивостоке были арестованы 45 китайцев, которых обвиняли в разбойных нападениях и организации азартных игр. Ни Лай, ни Ли не могли, конечно же, знать, что адмирал Фельдгаузен, губернатор Владивостока, телеграфировал губернатору Приморской области с просьбой указать, как ему поступить с этими арестованными: судить их по законам Российской империи или выслать в Дайцинское государство, чтобы оно уже само решало, как поступить с бандитами и банковщиками. Поскольку в Китае азартные игры не были под запретом, то получалось так, что все принадлежащие китайцам банковки вполне законны. Подобная ситуация складывалась и по курению опия, но с той лишь разницей, что запрет на опий был в Китае, а в России считался чем-то вроде болезни, пагубной привычки, и не более того. 

Кроме того, Ли Цзыфан хоть и был «заметным игроком» в подпольном Владивостоке, а все же и у него были свои проблемы с конкурентами; прежде всего с И Юном и Фан Шаном. Последние, кстати, вели себя нагло, не стесняясь ни в чем. Именно за хунхузами И Юна и Фан Шана числились убийства шести корейцев и пяти китайцев во время «дерзкого нападения на шлюпки, занимающиеся каботажем в российских пределах, с требованием выкупа под угрозой смерти». Конечно же, Ли Цзыфан никогда этого не говорил, но все и без того знали, что те самые попавшиеся пиратам джонки были с его товаром.

Мы никогда дословно не узнаем, о чем говорили на встрече Ли Цзыфан и Лай Цзиньюн, но…

Через два дня после встречи чиновника и хунхуза генерал-майор Баранов телеграфировал в Иркутск о появлении на острове Русском хунхузов и своем решении отправить туда два отряда под командованием подполковника Рябикова. Результатом специального рейда русских стало уничтожение на острове опиекурильных притонов, игорных домов и задержание двадцати китайцев, в том числе двух известных предводителей – Фан Шана и И Юна. Конечно, возможны совпадения, особенно если вы в них верите.

Тогда же (практически одновременно с рейдом на остров Русский) отряд, состоящий из казаков 6-й сотни Уссурийского войска, арестовал шестьдесят семь хунхузов, в том числе и семерых разыскиваемых земской полицией края за убийство. Банду казачки брали, бодро размахивая шашками, так что при аресте одного покалечили, а одного вообще зарубили. Следом за этим арестом (в ноябре все того же 1881 года) хунхузы напали на Мохэ, где в это время находился отряд топографа Роханского. Русские солдаты, отражая нападение, убили трех, а при преследовании откатившейся банды еще одного хунхуза. Взятые в плен китайские преступники на основании распоряжения генерал-майора Баранова были отосланы на границу в станицу Никольскую, где их и показания пятидесяти пострадавших китайцев и корейцев должны были передать хуньчунскому фуцутану.

Конечно, никто не скажет теперь, о чем же действительно вели беседу владивостокский домовладелец и дайцинский чиновник, в конце концов, может, просто попивали тягучее сливовое вино и неспешно просто на интерес постукивали косточками маджонг. Но вот ведь какая интересная история получается: к концу осени после уплаты штрафов были выпущены на свободу двадцать два из двадцати пяти арестованных владельцев игорных домов. Не отправлены в Китай, не приговорены к ссылке или каторге на Сахалине (куда были отправлены И Юн и Фан Шан), а просто после внесения денег (а на деньгах же не написано, кто их передавал) отпущены на свободу. А в 1882 году на Ли Цзыфана играли в 40 банковках…

Вообще-то, кроме решения вопросов Ли Цзыфана Лай Цзиньюн должен был заняться созданием в русском Приморье китайских отрядов самообороны и от хунхузов, и от притеснений со стороны «русских» казаков и переселенцев. Последние, кстати говоря, были далеко не всегда мирными. Более того, зачастую прикрываясь тем, что вели борьбу с бандитами, устраивали настоящие охоты на «белых и синих фазанов» (так по цветам одежды белые колонизаторы называли корейцев и китайцев-манз).

Пятого декабря 1881 года, в то время когда Лай Цзиньюн, будучи официально не более чем гражданским жителем Владивостока, вел переговоры с видными представителями китайско-манзового населения и пытался найти человека, на которого можно было бы возложить задачу по созданию китайских отрядов самообороны, командир 5-й Забайкальской сотни капитан Чебышев с двумя казаками заехал в одну из китайских фанз и стал требовать от живущих денег и ханшин. Китайцы отказали и, пользуясь численным преимуществом, выгнали казаков из фанзы. Раздосадованный капитан отправил одного казака за помощью, а сам остался, как он объяснял позднее, сторожить хунхузов. Через некоторое время гонец вернулся и привел с собой казачий пост с вахмистром. Имеющимися силами (около десяти человек) капитан атаковал фанзу и в конечном счете сжег ее вместе со всеми находившимися в ней. 

Уже десятого декабря Чебышев доложил пограничному комиссару Матюнину об инциденте, заявив об убийстве одного китайца. Однако Матюнин, до которого, очевидно, дошли слухи о сотворенном произволе, дал задание земской полиции провести самостоятельное следствие. Именно земским следствием при осмотре места происшествия было обнаружено оборудование для перегонки ханшина и, самое главное, пять (вместо указанного капитаном Чебышевым одного) тел. Налицо был произвол, и капитан обязан был предстать перед судом. Однако, даже несмотря на это обстоятельство, вызванные по этому делу участники атаки на фанзу казаки Ефим Гаськов и Доржий Тупшанов совершили еще одно преступление. 

Казаки выехали по приказу с Алексей-Никольского поста в штаб, но по дороге встретили шестерых невооруженных китайцев, идущих с обозом. Гаськов и Тупшанов убили пятерых торговцев, забрали китайский товар и деньги себе. Шестой китаец, будучи раненным одним из первых, притворился мертвым, а потом, воспользовавшись моментом, пока казаки обшаривали котомки и делили награбленное, откатился с тропы и улизнул. Этот (единственный оставшийся в живых) китаец скрылся за границей и, более того, составил доклад о произошедшем, который был передан властям Маньчжурии. Правитель Маньчжурии – даотай У, поскольку произвол со стороны казаков был учинен в отношении граждан Китая, возбудил дело против российской администрации. Впрочем, судя по тому, как решались подобные дела в Приморье в то время, судьба командира казачьей сотни и его казаков была не самой обидной. Вероятнее всего, их на время перевели в какой-нибудь отдаленный от границы отряд… 

Что касается судебных дел в то время, стоит упомянуть, что китайские власти неоднократно обращались к пограничному комиссару с выступлениями против того, чтобы китайцы-хунхузы были осуждены по российским законам к каторжным работам и сосланы на Сахалин. Однако российская пограничная администрация отклоняла эти предложения, поскольку сотрудничество с китайскими правоохранительными органами ранее не приносило положительного эффекта. Более того, были неоднократные случаи того, как китайские чиновники решали исключительно свои личные вопросы. Так, например, присланный в 1879 году в Россию китайский тюремный чиновник для опознания бежавшего в пределы империи бандита вымогал деньги с местных торговцев, угрожая дать показания на них как на преступников-рецидивистов. 

Ко всему прочему, любое следствие по любому делу, связанному с китайцами или корейцами в Приморье, осложнялось тем, что у русской стороны не было квалифицированных переводчиков, а отношения между самими эмигрантами были настолько запутанными, что зачастую китайцы наговаривали на корейцев, корейцы очерняли манз, манзы кивали в сторону хунхузов, а хунхузы были и первыми, и вторыми, и третьими, вели дела и с маньчжурскими ванами, и с белыми «купеза». 

И, конечно же, становится понятно, почему инициатива Лай Цзиньюня по созданию в Российской колонии китайско-манзовых отрядов самообороны у российской администрации не встретила понимания, тем более что истории о Манзовской войне, начавшейся с рудников на острове Лефу (русские уже переименовали его в Аскольд), были на слуху. В конце концов, не получив поддержки, чиновник третьего класса Лай Цзиньюн в конце 1881 года покинул Владивосток и вернулся в Хуньчунь, где получил должность фуцутана и продолжил порученное ему даотаем У дело создания китайских отрядов в Приморье.

Продолжение следует