Сирень и война

Продолжение. Начало в номерах за 8, 15 и 22 августа

Кстати, вслед за священниками были изгнаны аристократы, кулаки, богатые торговцы – как «чуждые элементы». Их увозили куда-то навсегда. Люди недоумевали, почему так происходит. 

Считалось, что дети становились невиновными, если они объявляли о разрыве отношений с «реакционными» родителями и жили от них отдельно, поклявшись в верности Советскому Союзу. В этом случае их не преследовали и давали равные гражданские права. Каждый день в газете «Красное знамя» печатались статьи на эту тему.

Недалеко от нашего дома жила семья Колбиных. Молодая пара с горечью решила порвать отношения со своими старыми родителями. Конечно, им было очень трудно, но ничего другого не оставалось, чтобы как-то пережить это время. Оба они были учителями.

Потом появилась карточная система. Она вводилась как временная мера, чтобы путем самоограничения достигнуть нормального положения в экономике. Гражданская война разрушила заводы, остановилось производство. Поля пришли в запустение. Не хватало продовольствия и бытовых товаров. Каждому человеку давали распределительную карточку, по которой полагалось определенное количество продуктов и товаров в месяц.

 Например, основного продукта питания – хлеба – для рабочих, занятых тяжелым трудом, полагался 1 кг. Для работников, занятых легкой работой, – служащих, учителей, студентов – 600 г, для домохозяек и детей – 400 г. Хлеб был черный, из ржаной муки, имел форму кирпича. Белый круглый хлеб стал мечтой. Сахара давали 200 г на месяц. Для русских этого было недостаточно, поскольку они пили чай много раз в день. Но нельзя было на что-либо жаловаться. Если кто-то жаловался, его сразу куда-то уводили: «Следуйте за нами». И если уж увозили, то безвозвратно.

Для распределения товаров везде открывались магазины – «кооперативы». Частные магазины постепенно исчезли. Большой универмаг «Кунст и Альберс» (хозяева – немцы) на Светланской и «Чурин» (русско-французский универмаг) потеряли свои здания и имущество и превратились в советские государственные магазины. Иностранных владельцев магазинов довели до банкротства, заставив платить большой налог, и они уехали домой. Больше не существовало японских магазинов. Остались лишь маленькие грязные магазинчики, которые держали китайцы в районе Миллионки. Также остались японские заведения, например фотоателье, гостиница, торговая фирма, представительство судоходной компании, корейский банк, нелегальные публичные дома. Кроме того, оставалось несколько японцев, занимавшихся неизвестно чем.

Я тоже ученица «коричневой» гимназии

25 марта 1927 года я окончила японскую школу во Владивостоке. У нас появилась проблема. Мама (я уже так стала называть тетю) хотела, чтобы я вернулась в Японию и поступила в женскую гимназию. Из пятерых моих одноклассниц две собирались вернуться в Японию. Одна хотела поступать в женскую школу, другая – в высшую. Они звали меня с собой. Остальные хотели остаться во Владивостоке и работать в японских торговых фирмах. Дядя Кузьма предлагал мне поступить в русскую женскую гимназию: раз уж я приехала сюда, нужно совершенствовать знание русского языка. Я колебалась. Знакомые тети говорили ей, что если я буду учиться в русской школе, то я «покраснею», то есть стану коммунисткой и не смогу выйти замуж за японца. Так было, потому что японцы считали «красных» русских последователями партизан и боялись их. 

Человек, который повлиял на мое решение, – это г-н Ватанабэ Риэ, генеральный консул во Владивостоке. И японцы, и русские уважали его как замечательного дипломата. Он хорошо знал русский язык. В качестве почетного гостя при полной форме г-н Ватанабэ присутствовал на выпускной церемонии в нашей школе. После церемонии он подошел ко мне. Все смотрели на него, а он, не обращая на это внимания, сказал мне с улыбкой: «Это ты собираешься поступать в русскую женскую гимназию? Это прекрасно. Смелый поступок. Я, со своей стороны, хочу тебя поддержать». Он протянул руку в белой перчатке и пожал мою руку. В зале раздались аплодисменты. Все меня поддерживали. Как японке, мне было бы стыдно не оправдать их доверие, надо стать хорошей ученицей. Я поклялась. Я уже не колебалась.

Впоследствии, когда люди были благодарны мне за знание русского языка, приносившее пользу обществу, я вспоминала дядю Кузьму и г-на Ватанабэ и была от души им признательна.

За границей часто случается общаться с дипломатами. Большинство из них, вплоть до секретарей, относились к соотечественникам с чувством превосходства. Очень редко встречаются такие скромные люди, как г-н Ватанабэ, поэтому все его уважали. 

Еще один дипломат, которого я уважала от души, – тогдашний посол Японии в Москве г-н Сигэмицу. Я видела его, когда еще ходила в японскую школу. Когда посол возвращался в Японию через Владивосток, мы, японцы, проживающие здесь, и школьники с учителями провожали его на морском вокзале. Он уже был на пароходе, когда мы пришли на причал. Около него стояли 4–5 японцев. Г-н посол приветствовал всех провожающих с палубы. Увидев школьников, махавших ему руками, г-н Сигэмицу, не слушая окружающих, прихрамывая, спустился по трапу. Пожимая руку каждому ученику, он говорил: «Спасибо! Спасибо! Учитесь хорошо». Я не могла забыть его слова и отношение к нам. «Замечательный человек» – такое он произвел на меня впечатление. 

Потом, после окончания Второй мировой войны, его повесили в тюрьме Сугамо как военного преступника. Когда я узнала об этом, мое сердце сжалось, и я подумала: «Так жалко, что мы потеряли замечательного человека». Тогда в Маньчжурии многие молодые перспективные офицеры совершили самоубийство, испытывая чувство вины за войну. Я сожалела о них. Если бы они остались живы, то могли бы сделать много полезного.

Занятия в русской школе начинались 1 сентября. После окончания японской школы до учебы оставалось еще шесть месяцев. У меня не было достаточных знаний по русскому языку, чтобы поступить в русскую женскую гимназию. Поэтому я должна была заниматься дополнительно, посещая занятия в частной школе на Эгершельде. Так как русская грамматика сложна даже для русских детей, они тоже ходили в эту школу. 

В японской школе не преподавали английский язык, и мне пришлось учиться еще и английскому. Я ходила в школу английского языка «Гаррис Смоллер» братьев-англичан. Оба были профессорами в университете и в то же время открыли частную школу, пользовавшуюся популярностью среди горожан.

Спустя 70 лет я узнала из документов, что этих профессоров тоже арестовали, подвергли пыткам во времена сталинских репрессий и в конце концов расстреляли. Это известие очень меня расстроило...

1 сентября я вместе с Тамарой пошла в «коричневую» гимназию. Она находилась близко от моего дома, на улице Пушкинской. Недалеко от школы была немецкая церковь, рядом с ней музыкальная школа, чуть дальше – университет. Улица Пушкинская – место, где располагались различные учреждения культуры.

Гимназия занимала трехэтажное каменное здание. Войдя в него, я удивилась, увидев роскошный интерьер. Здесь раньше учились только дети аристократов и богатых. Это было похоже на дворец. В коридоре стояли большие мраморные колонны. На потолках в зале, как в церкви, на лестницах были красивые изображения Венеры и ангелов. Особенно красив был потолок большого зала на третьем этаже, раньше там была часовня. Говорили, что до революции здесь преподавали только священники и монахи. 

Каждый день занятия начинались с молитвы в часовне. Еще недавно в этой гимназии учились девушки из аристократических и богатых семей, мечтая о счастливой жизни. А сейчас – девушки из обычных семей. Это одно из изменений, которые принесла революция. Учеба была бесплатной, но я, как иностранная гражданка, должна была платить. Я была единственной японкой в этой школе. Среди многих корейцев, проживающих во Владивостоке, была только одна кореянка из интеллигентной семьи, которая приняла русское гражданство. Китайцев не было. Несмотря на то что я гражданка Японской империи, армия которой совершила интервенцию в Россию, выступив против революции, и убивала русских солдат, одноклассницы принимали меня тепло и без предубеждений.

Здесь кроме Тамары я приобрела близких подруг – Шуру Канжурину и Зою Родионову. Шура – красивая девушка. Она была пионеркой, отлично училась, и ее избрали председателем ученического комитета. 

Пионерская организация – это культурный, политический и образовательный коллектив детей в возрасте до 18 лет. Пионеры – это привилегированное сословие, которое поддерживали коммунисты и правительство. Вступить в пионеры было очень сложно, потому что они всегда должны быть примером для других. 

Тамару несколько раз приглашали вступить в пионеры, но она отказывалась. «Я простая обыкновенная девушка и не смогу стать примерной ученицей», – такой ответ был отговоркой. Мне она сказала правду: «Я не хочу лишиться свободы. Я ненавижу коммунистов. Они арестовали и убили моего безвинного отца». Ее отец Симонов был максималистом, поэтому его арестовали. В тюрьме он заболел, и его освободили, но через два года он умер.

И все-таки Тамара и Шура уважали друг друга, и их отношения были хорошими. Шура, Тамара, Зоя и я стали близкими друзьями.

Продолжение следует…

Автор: Ёнэко ТОИДЗУМИ