Исповедайте, батюшка…

«Еще в институте я понял, что кому-то судьба или звезды щедро, с лихвой, отмерили актерского таланта и у них все будет получаться легко. А вот мне придется всего добиваться трудом, трудом и трудом. Здраво рассудив и все взвесив, я призвал на помощь свой математический склад ума и подсчитал, что тяжким трудом стану прекрасным, великолепным артистом к 150 годам. Так что пока я прошел только треть пути…»

Все это Дмитрий Штанько, актер Приморского театра молодежи, говорит без тени улыбки. Но в глазах и уголках губ она все же заметна. Именно так – с юмором и иронией, но с совершенно серьезным лицом – рассказывает артист о своей работе. Которой из 50 лет жизни отдал почти три десятка…

Просто подцепил вирус

– Вы артистом, поди, мечтали стать с детства?

– Нет, это произошло случайно. В школе готовил себя к научной деятельности, занимался в физико-математическом классе. А для разнообразия записался в школьную самодеятельность. И вот где-то там подцепил этот вирус. В девятом классе пришел в театральную студию при ТЮЗе и сразу оттуда поступил в институт искусств.

– Вот, наверное, родители удивились…

– Ничуть. Родители моей мамы были артистами, так что она отлично знала, что это за профессия, активно меня отговаривала. Но не препятствовала. Сказала: «Это твоя жизнь, решай сам. Вырастешь – не сможешь меня упрекнуть, что я помешала тебе сделать выбор».

– И когда вы поняли, что же такое актерская профессия?

– До сих пор не понял. Серьезно. Я постигаю свою профессию каждый день. 

Никаких сомнений в правильности моего выбора не было. Для меня это стало чем-то всепоглощающим. Я приходил в институт к семи утра и редко уходил раньше чем за полночь. Настолько мне нравилось все, чем мы занимались! Когда я только поступил туда, буквально физически почувствовал, как у меня стала работать другая половина мозга, творческая. Эти ощущения были так новы, так непривычны и увлекательны, что я сохранил их до сегодняшнего дня. 

Хотя должен сказать, что физика и математика – тоже весьма творческие вещи, очень интересные. Но в институте искусств нас заставили мыслить совершенно иначе, я стал воспринимать мир не так, как раньше. 

– А ваша любовь к точным наукам пригодилась в работе?

– Они помогают анализу образа, который я создаю на сцене, углубленному анализу пьесы, в которой собираюсь играть. Читая пьесы Чехова, вы сразу понимаете, что их писал врач, потому что каждому персонажу он дает диагноз и описывает симптомы. Точно так же и я, работая над образом, раскладываю его на составляющие. Как известно, артист всегда адвокат своего персонажа. И я любого злодея (а благодаря режиссеру Сергею Руденку я сыграл целую галерею злодеев) в итоге своего анализа настолько оправдываю, что его поступки становятся – на мой взгляд! – совершенно естественными.

Роль для мужчины с формами 

– Какие роли мечтали сыграть?

– У меня не было фетиша – Гамлета или еще кого. Я сразу понял, что я не герой, мои роли комические, характерные. И начал развиваться в этом направлении, переводя свои недостатки в достоинства. Например, недостатки фигуры (а я мужчина с формами) я превращаю в достоинства, делая так, что на сцене меня невозможно не заметить. 

– После учебы вы пришли в ТЮЗ.

А это детские спектакли… 

– Ну да! Я люблю все свои сказочные роли, они все очень сочные, если так можно сказать. Когда играешь какое-то животное или Кощея Бессмертного, можешь реализовать то, что нельзя сделать в вечернем драматическом спектакле. Там это будет гротеск, а здесь ты можешь себе позволить полет фантазии.

Беда в том, что многие актеры относятся к детским спектаклям легкомысленно, считая, что создавать глубокие психологические образы нужно в вечерних спектаклях, а в детских утренних можно играть легко, на технике. На самом же деле, как показала практика моя и тех мастеров, у которых я учился, любого персонажа, даже отрицательного, можно продумать и сыграть с душой, так, что дети начнут ему сочувствовать, жалеть его.

– Вы в сказках, как правило…

– Злодей. Видимо, что-то такое видят во мне режиссеры. Хотя был у меня один условно положительный персонаж – Медведица в спектакле «Все будет хорошо».

– И как вам в образе медвежьей дамы?

– Интересно! Это же вызов, нечто новое. Ну я и добавил медведю женственности. За основу взял героя Александра Калягина в фильме «Здравствуйте, я ваша тетя», играл сочную зрелую даму, но печальную, потому что по сюжету она ищет еду…

– С некоторых пор вы главный злодей театра молодежи – играете роли негодяев.

– Так исторически сложилось. Когда я в молодости сыграл Идолище Заморское, первые шесть рядов детей были в таком ужасе, что некоторые рыдали. Еще тогда все стало ясно…

Публика отнюдь не дура

– Как вы относитесь к критике?

– Давно перестал обращать внимание на критику. Потому что все мы очень разбираемся в театральном искусстве. Ну вот все! Часто бывает: я смотрю спектакль как зритель и вижу, насколько он несовершенен, но принимают его хорошо. Значит, он имеет право на существование. И наоборот: порой спектакль очень нравится, ты думаешь, что это шедевр, а публика не хочет смотреть. И тут можно предаться снобизму, сказать, мол, публика дура и не доросла… На самом деле не она не доросла, а мы не донесли.

– Вы самоед?

– Очень. Мне редко нравится то, что я делаю. По пальцам могу пересчитать свои работы, которые мне нравятся: Герасим в «Муму» (хотя я прекрасно понимал, что все вытягивала на себе живая собака, но роль мне нравилась, особенно отсутствием текста), Медведь в спектакле «На дне», Джон Перебингль в «Сверчке за очагом», Гарри в «ЛюбOFF», Крямин в «Емельяне Пугачеве» – хотя его сегодня я сыграл бы иначе. 

– То есть бывают роли, которые хотелось бы переиграть?

– Ну конечно. Ведь с возрастом меняется система ценностей, восприятие действительности…

Подойду и стукну мечом

– Вы 30 лет в театре. Ощущаете, как изменился зритель?

– Еще как! Зритель, особенно юный, стал гораздо более культурным. И речь даже не о том вале информации, который обрушился на наших детей, дав им немало новых знаний, а в улучшении качества жизни. Знаете, когда я пришел в ТЮЗ, нас предупреждали: будьте осторожны, дети стреляют в артистов из рогаток. Помню, в спектакле «Никита Кожемяка» играл я Анику-воина, довольно подлую личность, и повезли мы этот спектакль по пионерским лагерям. Я выходил на сцену с большим деревянным мечом, произносил монологи, а сам думал: если хоть кто-то выстрелит, подойду и стукну мечом. Наверное, я бы этого не сделал, но поскольку был морально готов, то дети это чувствовали. И никто в меня не посмел выстрелить, хотя (и это чувствовал я) им хотелось.

– А условность сказочную зритель сегодня воспринимает так же, как и 30 лет назад?

– Да, ведь дети очень открыты, и они всегда тебе поверят, твоя задача – даже не убедить их, а подыграть их желанию верить. И если ты будешь чувствовать себя Медведицей, то и они увидят Медведицу, а будешь чувствовать себя актером, который между другими важными делами забежал тут «изобразить», они не поверят. Свистеть не станут, просто достанут мобильные и будут копаться в них. Для меня вообще именно смартфоны – важный показатель того, как проходит спектакль. Если я вижу, что в зале один за другим начинают светиться экраны, значит, что-то не так. 

– Ваша работа всегда с вами?

– А как иначе? Еще недавно я, работая над образами, выходил ночью в парк и там репетировал. Дома просто не было условий. Иногда и сегодня ловлю себя на том, что в общественном транспорте начинаю проживать какую-либо роль, и у меня, разумеется, меняется лицо, а пассажиры начинают подозревать, что едут рядом с сумасшедшим. 

– Вы послушный актер или имеете на все свое мнение?

– А все зависит от режиссера. Если он предлагает интересную концепцию, трактовку, то, конечно, я иду за ним и нисколько не спорю. Кстати, так у нас было с Виктором Бусаренко, и я благодарен судьбе, что мне довелось с ним работать. А если режиссер, мягко говоря, не очень понимает, чего он хочет, то мне приходится самому выстраивать роль. А это плохо, между прочим, ведь в спектаклях, поставленных слабыми режиссерами, каждый актер играет нечто свое, а когда ансамбля нет, и постановки нет.

Это как животное покормить

– Математические задачки до сих пор решаете?

– Уже нет, к сожалению. Более того, с возрастом я заметил, что мозги становятся гораздо менее поворотливыми. Это я заметил на компьютерных играх – да, увлекался стратегиями, квестами… И вот как-то проходил квест, дошел до определенного уровня, весьма высокого, кстати, и уперся в тупик, задача казалась мне неразрешимой, алгоритма не находил. Спустя много лет вернулся к этому же квесту – так вот, даже задачи первого уровня не смог решить! И понял, что мозги уже не те. Недаром говорят, что не бывает 40-летних программистов. Изобретать что-то новое – удел молодых…

– А в творчестве так же? Вы же не играете одно и то же?

– Иногда бывает. Но, как правило, это случается тогда, когда есть какая-то нехватка времени в постановке спектакля и приходится прибегать к штампу. У хорошего актера 10 штампов, у гениального – 15, а некоторые могут и всю жизнь прожить на одном штампе, я знаю таких актеров, и вы их тоже знаете. Они всегда и во всех ролях одинаковы. Но им это не мешает…

– А хобби у вас есть? 

– Я плаваю. Вообще, очень люблю спорт, хотя я и такой – не худой. Предпочитаю плавание и пешую ходьбу, причем плаваю с ранней весны (в этом году открыл сезон уже в апреле) и до поздней осени. Летом, даже с мая, плаваю по полтора часа в день. Весной и осенью поменьше. Раньше очень любил бухту Федорова, я там еще и дайвингом занимался, нырянием без акваланга. Там было много гребешков, и в 90-е годы это помогло мне прокормиться. Сейчас гребешков там уже выбрали, поэтому я плаваю ближе к дому, в районе Моргородка. А еще летом мы большой компанией выезжаем на остров Попова и прекрасно проводим там время.

– Так вы компанейский человек?

– Вовсе нет. Более того, до сих пор удивляюсь: зачем я пошел в актеры при своей любви к одиночеству? В раннем детстве мечтал быть лесником и жить в тайге, где нет людей. Сейчас я много бываю в компаниях, веду вечера. Но комфортней мне всегда одному.

– Вы говорили, что ваши герои не из тех, кому дарят цветы. Но все же дарят?

– Цветы дарят в основном дети, а не взрослые. И очень правильно, что родители поощряют такое выражение благодарности, это примерно так же, как покормить животное в зоопарке. Взрослые же цветы дарят редко – если им действительно нравится работа актера. Мне дарят, конечно. За роль в «Крахе» – там я играю Прохора, за батюшку в «Одноклассниках точка ру». 

Кстати, об этом спектакле. Юрий Поляков, автор пьесы, сказал, что мой персонаж – лучший из всех, сыгранных в других театрах (а Поляков смотрел все постановки своей пьесы в России). Причем сказал он это не мне, а режиссеру, так что ему можно верить. А я просто не стал ничего изобретать, сделал то, что написано автором. Правда, потом, когда стал спрашивать православных священников, выяснилось, что на сцене я делаю много того, чего им в принципе делать нельзя, отступаю от канонов. Но… Знаете, иногда, когда мы показывали спектакль в отдаленных селах и городках Приморья, к нам потом подходили зрители и просили «поговорить с батюшкой», исповедаться. То есть они видели во мне настоящего священника! А в Дальнереченске даже сказали, что у них ну вот точно такой же батюшка…

Автор: Любовь БЕРЧАНСКАЯ