Побег при отягчающих

– Мама, ты уложишь Никитку или я? – дочка заглянула на кухню, старательно скрывая волнение и тревогу. 

Марина подняла голову, растягивая губы в улыбке:

– Уложи ты, Ириша, я потом его поцелую, а пока тут вот еще посижу.

– Мам, с тобой точно все в порядке? Может, тете Насте позвонить? Мам, ну что ты? – дочка села рядом, приласкалась, но у Марины не было сил даже на то, чтобы погладить ее по голове, сказать что-то теплое, хорошее. – Дочка, Насте не звони, не беспокой ее. Никитку уложи и сама ложись спать, хорошо? 

И снова она брякала ложкой о кружку. Пока дети о чем-то хихикали в комнате, пока за окнами затихал праздничный город, пока в квартире не стало совсем тихо. А потом… Встала, зашла в комнату к детям, поцеловала спящих сына и дочь и ушла. Зачем, куда – сама не знала.

У дома стояла Маринина малолитражка, засыпанная снегом. Она небрежно стерла снег с лобового стекла, с третьей попытки – ну давай, ну же – завела машину и, не включая печки и не чувствуя холода в салоне, поехала…

Сколько она ехала и куда – ни за что не смогла бы ответить. Неожиданно на панели замигал красный огонек, заблямкало: бензина не осталось. Марина съехала на обочину. Вокруг – лес. Ни огонька, ни указателя. И ведущая куда-то в сторону, вниз заснеженная колея. По такой точно обратно не выедешь. Только вперед, в никуда. 

Она решительно вывернула руль. Автомобильчик покатился по глубокому снегу, сколько мог, завяз и остановился.

 Марина положила голову на руль. Подумалось, что где-то там, дома, спят Никитка и Ириша. Одни. Потому что она здесь. А их отец и муж Марины тоже спит. Но с другой женщиной и в другом доме. 

Павел ушел вечером 2 января. Собрал вещи, сказал: «Сил моих нет. Давно уже». И ушел. Впрочем, она понимала, что он уйдет, давно догадывалась, что он живет на два дома, но никак не могла поверить, что самый большой страх в ее жизни станет реальностью.

…В салоне машины стало совсем холодно. Марина подула на руки и сама удивилась: зачем? Тепла хочется? Она закрыла глаза и почему-то вспомнила маму.

– А я не понимаю, как это: всякий живет по-своему, – мама причесывала Марину и одновременно говорила с кем-то по телефону, прижав трубку к уху. Мама сердилась, разговор ей не нравился, и потому Марининым волосам доставалось – их дергали довольно больно. 

– Женщина должна быть замужем и с детьми, это закон природы! – мама уже почти кричала в трубку. – Иначе просто неприлично! Помнишь, кто сказал: плодитесь и размножайтесь? Ну и чего ты мне тут… Любовь? Ну, знаешь! Либо женщина замужем, бережет свой очаг и растит детей вместе с мужем, либо она просто неудачница, которая не сумела выполнить свое предназначение. Потому что семья – святое, и дети должны расти там, где есть папа и мама. Как моя Маринка! У нее есть мама и папа, а в ее классе у половины отцов нет. А у детей должен быть отец!

Мама Марины семью беречь умела. Сколько Марина помнила, они с папой всегда ссорились, могли неделями молчать, не разговаривая, но, как гордо вспоминала мама на похоронах отца, «до развода так и не дошло. Потому что женщина обязана сберечь семью, чтобы дети были с отцом! Вот Маринка у меня правильная потому и выросла, что под отцовским присмотром». 

Марина выросла правильной – что да, то да. Замуж вышла. На размышления – любит он, нет ли – времени не было. Как там мама говорила: «Любовь? Ну, знаешь ли…». А там дочка, и через год после рождения Иринки Паша в первый раз попросил развод, да куда там… Пять лет привязывала, как могла, а там сынок, а потом – отвернувшийся к стене муж, холодная постель и: «Сил нет у меня, Марина. Извини».

– Извини?! – Марина кричала в салоне ледяной машины, кричала и плакала: – Кто – извини? Я? А дети? Как дети без отца? Ты подумал? Дети должны расти с отцом!

 Марина распахнула дверь машины, вырвалась из салона и побежала. В голове билась все та же мысль, что на кухне, дома: «Надо сделать правильно. Если меня не будет, дети будут с отцом». 

Она бежала по сугробам, споткнулась, покатилась по снегу. Уже теряя сознание, вдруг увидела впереди то ли свет, то ли вспышку. И вдруг словно прошла та муть в сознании, что гнала ее вперед, вдруг ясно-ясно подумалось: «А без меня-то, без меня как Никитке и Ирише будет?! Деточки мои! Домой надо!»

Она вновь увидела впереди свет – словно звезда горит, зовет. Закричала и бросилась вперед.

«Жарко-то как, ой, как жарко! Обгорю ведь на солнце, надо в тенек уйти. А дети где? Где я?» – Марина распахнула глаза. Вокруг и правда было жарко. И светло. 

– О, вот и найденка наша в себя пришла! Что ж ты, красавица, среди ночи по лесу по снегу надумала бегать? Лешак, что ль, тебя гонял? Давай, давай-ка отвару еще выпей, чтоб совсем хвороба вышла из тебя, а потом я тебя в парную поведу.

Марина повернула голову на ласково журчащий голос и увидела пожилую простоволосую седую женщину в длинной полотняной рубахе. В руках она держала большую кружку. 

– Пей, лапушка, пей. Не помнишь ты, наверное, а этим отваром мы с дочками полночи тебя поили да полдня, пока ты не в себе была. Как Ваня на руках тебя из лесу-то принес, так тут, в баньке, и согревали, и поили, и мыли. Не помнишь?

– Нет.

Марина огляделась. Она лежала на большом уютном диване в странной комнате: со стены свисали дубовые веники, пахло хвоей и морем одновременно. 

– Где я?

– А у нас, в Рождественском, – женщина ловко подсунула Марине кружку с ароматно пахнувшим отваром. – Пей, пей. Да помалкивай пока. Ты и так полночи кричала да плакала, в себя не приходила. Я тебе расскажу пока. Хутор у нас – Рождественский, и мы – Рождественские: я, муж мой, дети. С сыном старшим да дочкой младшей фермерствуем. А средний сын, да младший, да дочка еще одна – они в городе живут. Вот, на Рождество все приехали. Меня Анной Павловной зовут. А ты – Марина?

– Да… А откуда… 

– А ты как на руки Ване-то, старшему моему, упала, как он домой тебя, чуть живую, принес, так все и закрутилось. Ваня-то – ветеринар. С соседнего хутора позвонили – что-то у них там со свиньей. А снегу-то вон сколько намело! Ваня с машиной завязываться не стал, на лыжах к ним и пошел. А на обратном пути ты к нему птицей белой и вылетела. Прям перед лыжами и упала. Он тебя на плечи да братьев по рации вызвал, телефоны-то у нас тут не особо ловят… В общем, принесли они тебя, мы с дочками и давай живым паром банным отогревать, травами поить, ты ж на тот свет собиралась, звездочка…

 А мужики опять в лес пошли, ну и нашли машинку твою, телефон в ней. Средний, Алешка, у меня уж больно крутой… как его… в общем, с компьютерами. Он по номеру машины-то все о тебе узнал: и как зовут, и откуда. Мы тут с дочками тебя отогревали, а мужики дорогу ту прочистили, машину твою приволокли, во дворе стоит… Нет, ты не вставай, ты на меня обопрись!

Опираясь на неожиданно сильное плечо Анны Павловны, Марина подошла к окну в предбаннике. В большом дворе стоял целый парк автомобильный: пара джипов, тягач, мини-трактор, еще машины. И ее малышка. Чуть дальше – красивый дом, за ним виднеется второй, какие-то постройки. И снег, снег. И – елка! Да какая! Живая, огромная, вся в игрушках и бусах. Вокруг нее барахтались в снегу, играя с большой собакой, дети. Их смех долетал и до бани. Вот мальчик лет четырех засмеялся громче – и Марина не поверила своим ушам.

– Никитка?! – она рванулась к двери. – Иринка!

– Стой, ты куда! – Анна Павловна перехватила ее и легко, но властно усадила на диван. – Ребятки твои у нас, а как же? Алешка ж и телефон твой… как это… просверлил? Ой, нет, пробил! Вот мы и позвонили. Сначала мужу, но он про тебя и слушать не стал, трубку бросил. В общем, нашли мы твою подругу, Настю, вот она нам про деток и рассказала, затревожилась, как они там одни-то. Ну вот младшенький, Сережа, и съездил в город. Утречком уехал, вот с час назад только и вернулся. С Настей твоей да с детками. 

Рассудили мы: сегодня Рождество, ты наша звездочка рождественская, из лесу к нам пришла, вот и будем все вместе. Ты чего? Не плачь. А то и правда, поплачь, поплачь… Что там с тобой приключилось, потом расскажешь, а пока пошли-ка я тебя попарю. А там и к деткам, в дом пойдем. Стол-то уже накрыт, заждался. Пошли, пошли…

Автор: Любовь БЕРЧАНСКАЯ