Врешь, не возьмешь!

Великолепная Мария Гулегина, суперзвезда международной оперной сцены, ведущая мировая исполнительница итальянского репертуара, приезжала во Владивосток в мае прошлого года, чтобы спеть Тоску на Приморской сцене Мариинского театра. Но не спела – заболела. Правда, вышла к зрителям, извинилась и пообещала, что обязательно вернется и исполнит свою коронную партию.

«Ну да, конечно», – скептически усмехались привыкшие к «звездному чесу» владивостокцы. Но Гулегина не тот человек, который бросается обещаниями. Она вернулась! И спела Тоску, причем именно так, как собиралась.

Трагическое платье Тоски

– Мария Агасовна, те, кто побывал на «Тоске», почувствовали, что для вас это особый спектакль…

– Да, я очень люблю эту оперу. В 2000 году я спела этот спектакль в «Ла Скала» второй раз (первый – в 1989-м), и режиссером там был Пьеро Фаджони, который научил меня жить на сцене.

Точнее, все было так: 14 января 2000 года я должна была петь вместе с Лучано Паваротти, но была на тот момент на последнем сроке беременности. Мне звонили из театра чуть не каждый день с конца декабря: уже родила, нет? В конце концов я разозлилась и сказала: если будете названивать, сынок испугается и вообще не вылезет на свет божий… Руслан родился 20 января, а через месяц мы с ним уехали в Милан – петь «Тоску» в «Ла Скала». Думаю, женщины меня поймут: через месяц после родов начать работать, кормить малыша за кулисами… А все потому, что «Тоска» – мой любимый спектакль.

– Именно поэтому вы так близко к сердцу приняли тот вариант постановки, что идет на Приморской сцене, и изменили его?

– Тот спектакль, что сегодня идет на этой сцене, надо менять. Иначе люди, которые впервые пришли на «Тоску», просто разочаруются в этой великой опере, не поймут ее. «Новации» режиссера идут вразрез с оперным материалом, с сутью произведения! Поэтому я вмешалась, исправила некоторые сцены и показала зрителям «Тоску», в которой все ясно.

Я не могу участвовать в опере, где режиссер искажает полностью ее смысл, вмешивается в содержание. Композитор же не зря писал ее так, а не иначе, и не зря мы поем оперы на языке оригиналов, потому что каждая нота, каждая пауза имеет значение. В клавирах композиторы указывают массу деталей, им надо следовать. И не портить оперы своим «режиссерским прочтением».

Например, в Мюнхене идет «Евгений Онегин», где Ленский и Онегин – геи. Вот вам смешно, а я бы убила за такое. Может быть, я не права, но… Я не участвую в постановках, где присутствуют такие «изыски», и добиваюсь, чтобы их убрали. Потому что знаю: режиссер, воплощающий в спектакле свои фобии или фантазии, не сделает лучше, чем придумал композитор!

– Простите за вопрос, но… Когда Тоска в финале бросается в пропасть со стены замка, что там, внизу, ждет певицу?

– Хороший матрас. В молодости, кстати, я падала спиной, думая, что так эффектнее. До тех пор, пока не узнала, что решившая сделать так же другая певица упала неудачно и сломала ногу. С тех пор падаю лицом вниз. Но, замечу, мне тоже не удалось избежать проблем в этом смысле. В одном из театров Испании у меня было очень красивое, но жутко тяжелое платье из бархата. Однажды, когда я бросилась с крепостной стены, оно зацепилось за декорации, потянуло их за собой, и часть задника полетела вниз. На меня. Я только голову прикрыла и потеряла сознание. Пришла в себя и вижу: моя дочь Наташа (она тогда маленькая была) стоит и с ужасом смотрит. Я поняла, что плакать сейчас нельзя, улыбнулась ей. Она тут же убежала, а мне вызвали врача. Ушибы, гематомы, слава богу, переломов не было…

От родов голос только лучше

– Вы начинали петь как меццо-сопрано…

– Вообще, у меня от природы темперамент драматического сопрано, а голос низковат, не контральто, конечно, но низковат. На четвертом курсе я стала петь сопрано… Кстати, в определенном смысле мне помогла беременность. Когда я узнала, что жду ребенка, и сказала об этом преподавателям, они в один голос закричали: «Немедленно на аборт! Это вредно для голоса, для карьеры – убийственно!». Но я была счастлива замужем, ребенка мы хотели, об аборте речи быть не могло. Я родила Наташу и справилась со всеми трудностями. А голос стал только лучше…

– Была ли у вас партия, к которой вы боялись приступить?

– У каждого драматического сопрано есть список ролей, которые обязательно нужно спеть, у меня тоже. Но были и такие партии, которые я, в принципе, могла и не петь, только мое козлиное упрямство, моя жизнь под девизом «Врешь, не возьмешь!» в итоге привели к тому, что я их спела. Например, «Травиату» я мучила 15 лет! Потому что эта партия для большого голоса. Но не зря же «Травиату» лучше поют легкие сопрано. Это во времена создания оперы ее пели именно тяжелые, сильные голоса (легкие сопрано тогда дома сидели, жарили мужьям котлеты), а сегодня все изменилось… Те же проблемы были и с партией Нормы, а мне так хотелось ее спеть, я прямо помирала. И в итоге спела!

Но самые большие сложности были у меня с партией Аиды. Она входит в тот обязательный список, и я пела. Но каждый раз перед третьим актом, перед арией у Нила, у меня подспудно возникала мысль: не хочу ее петь, да хоть бы на меня что упало, чтобы не петь… Ну не получалась она у меня! Вот я думала-думала так и в итоге напросилась. Премьера «Аиды» в Риме, я пою, все нормально. Второй акт заканчивается, занавес закрывается, и я... падаю в обморок. Медики, суета… Я знаю, в чем дело: у меня срок шесть недель. А я к тому моменту уже имела печальный опыт невыношенной беременности, поэтому была жутко суеверна, боялась кому-то сказать, чтобы не сглазить. Но тут уже никак не отвертеться. Подходит ко мне директор театра, прекрасная была женщина, успокаивает: не переживайте, это у вас от волнения, сейчас укол сделают. Я ей: никаких уколов! Объясняю все и с ужасом жду реакции, ведь срывается спектакль. А она меня обнимает и говорит: «Какое счастье!» В общем, третий акт пела другая певица, а меня отправили отдохнуть. Вот так Руслан, мой сынок, исполнил мою мечту не петь сцену у Нила...

Сознательный Пастушок

– Вы не поете Вагнера, Штрауса…

– Да. Я пою на русском и итальянском, потому что знаю эти языки, могу на них думать, импровизировать. А мой немецкий хорош только для общения в быту. Я же уверена, что петь можно и нужно тогда, когда понимаешь смысл слов. А не просто зубрить, как попугай.

– Поете ли вы джаз?

– Нет. Я категорически против того, чтобы джаз пели оперным голосом, и никогда ничего подобного не делала. Единственное, что я пела неоперным голосом, – романсы и итальянские канцоны. И записала диск с песнями военных лет, я посвятила его памяти мамы. Петь это оперным голосом нельзя, поэтому было сложно, но я старалась: эти песни – святые. Пела сердцем, душой…

– Вас трудно уговорить выступить с молодым артистом, начинающим певцом?

– Наоборот! Я прекрасно помню, как сама только начинала и как было обидно, когда тогдашние звезды поджимали губки: «Какая такая Gulegina? Кто она? Я с неизвестными не пою…». Помня свои чувства, я всегда стараюсь поддержать молодых исполнителей. Правда, не выступаю пока в роли педагога, но, если просят о мастер-классах, с удовольствием и всерьез провожу их. Я вообще очень сознательная! В этом году я дебютировала (вы крепко на стуле сидите?) в партии... Пастушка в опере «Тоска». Мариинский театр был на гастролях в Японии, и так получилось, что Пастушка было некому петь. Меня очень попросили… Единственное, о чем я договорилась: в афише написали мою девичью фамилию – Мария Мейтарджян.

Талант надо отрабатывать

– У вас было непростое детство, вы многое научились преодолевать…

– Да уж, я, как та Золушка в фильме, наловчилась из всего извлекать повод для оптимизма. Золушка научилась танцевать, натирая полы, а я два года лежала в кроватке и орала, в итоге развила легкие так, что стала певицей.

Я родилась «некондиционным» ребенком, и моей маме советовали оставить меня в больнице. А она забрала дочку-инвалида домой и стала бороться за меня. Именно поэтому для меня сегодня так важна моя работа в Паралимпийском комитете. Я знаю, что такое преодолевать…

И все это, конечно, закалило меня, приучило к умению от многого отказываться. Наша профессия именно такая, мы служим искусству. Раз Господь дал нам талант, мы должны его отработать. Это – служение, иначе не скажешь.

– Ваш характер – залог вашего успеха?

– В том числе. Все мы под Богом ходим, и это первое. Второе – это учителя. Если на твоем пути попался настоящий педагог, у которого ты смог взять все, что он старался тебе дать, тогда у тебя есть шанс стать первым в своем деле. Курочка по зернышку клюет… И я помню своих учителей: Евгения Иванова, Ярослава Вощака, Джанандреа Гаввадзени, Рикардо Мути.

Но особняком среди моих учителей стоит Валерий Гергиев, он не только гений в музыке, но и человек-титан! Знаете, есть дирижеры, которые любят репетировать каждую ноту по сто раз, а потом выходишь на сцену, и непонятно, зачем все это. А с Валерием Абисаловичем на каждом выступлении душа улетает ввысь!

Помню свое знакомство с ним. Это были еще советские времена. Я тогда уже жила в Гамбурге, а он приехал впервые – дирижировать в местной опере. Я, разумеется, как хлебосольная кавказская хозяйка, пригласила его домой, накрыла стол. И за столом он стал говорить: ну вот ты уехала, а как же Россия, родина, надо возвращаться. Но у меня тогда еще сильны были обиды, после того как меня фактически выдавили из Минского театра, и я сказала: нет, и не уговаривайте. А он с другой стороны: тогда приезжай, выступишь с нами в Мариинке, споешь «Пиковую даму». И я согласилась. Через некоторое время приехала, и мы не просто спели, а записали на диск спектакль. Я пела с Ольгой Бородиной, Ириной Архиповой…

Так вот, все мои учителя не просто дали мне рыбу, а научили ее ловить: мама, великие дирижеры, прекрасные режиссеры, мои великолепные партнеры по сцене.

Отличать бриллианты от стразов

– Ваша семья – это...

– Мои дети. Я трижды промахнулась с замужеством и вряд ли решусь еще раз. Поэтому Наташа, моя старшая дочь и мой агент, и сын Руслан, которому недавно исполнилось 17 лет, – главные люди в моей жизни. И больше мне никого не надо.

– А почему дочь стала вашим агентом?

– Потому что сегодня нет таких высокопрофессиональных и по-настоящему дорожащих своими клиентами агентов, каким был, например, Сол Юрок. Просто нет. Галина Вишневская вспоминала, как во время ее первых гастролей в США Сол Юрок подарил ей деньги, чтобы она могла купить красивое платье и достойно выглядеть на приемах. Сегодня от агентов даже хлебной крошки в подарок не получишь. У нынешних агентов по 500 клиентов, они всех имен не помнят, не говоря уже о том, чтобы разбираться, кому какие партии и спектакли устраивать.

А еще важно, когда в театре директор понимает толк в голосах. Сегодня директора театров оценивают певца по аплодисментам, по статьям в прессе. Особенно это свойственно молодым директорам. Такие, знаете, крепенькие, поджаренькие, но в том, что такое опера и в чем ее ценность, они полные профаны. Ведь главное – голоса!

– Во Владивостоке вы спели не только Тоску, но и леди Макбет…

– Да. И это единственный спектакль, после которого я всегда молюсь. Ведь моя героиня на сцене произносит такие слова, которые не то что говорить, даже в мыслях держать нельзя! Вот за это я каждый раз после спектакля прошу прощения. Потому что знаю: это важно, это правильно.

Автор: Любовь БЕРЧАНСКАЯ