Холодная весна 56-го

Миновало 60 лет с того дня, как Александр Фадеев свел счеты с жизнью. Многие десятилетия историки и литераторы бьются над загадкой его самоубийства. Что подвигло писателя на роковой шаг? 

Самая распространенная версия: после смерти Сталина открылась правда о его правлении. Оказалось, вождь, которому Фадеев был предан и верил в его величие и непогрешимость, повинен в массовых репрессиях и к ним мог быть причастен сам писатель (подчеркну: мог быть, но был ли на самом деле и если да, то в какой степени, еще требуется доказать). А посему… Совесть не выдержала, вот и решился на крайнее средство. Версия сколь верна, столь и упрощенна.

Замахнулся на Толстого. Социалистического

Фадеев вошел в литературу ярко, в известной степени даже триумфально. Его первый роман «Разгром», изданный в 1927 году, получил высокую оценку таких авторитетов, как Горький и Луначарский, а также общественности – революционной, партийной, молодежной. Впечатление было столь велико, что один из ближайших соратников Фадеева в будущем Союзе писателей Валерий Кирпотин скажет: «Мы считали, подучится Фадеев еще лет пять у русских классиков и напишет социалистическую эпопею «Война и мир». А оно вон как обернулось. Разгромом началось, разгромом и кончилось…»

Это будет потом, далеко-далеко впереди. Сейчас же «Фадеев полон творческих сил, словно крылья выросли», – вспоминала его первая жена Валерия Герасимова. И хотя много времени отнимала Ассоциация пролетарских писателей (РАПП), одним из руководителей которой он был, находил время для нового романа. Набрасывал заготовки, встречался с участниками революционных событий на Дальнем Востоке, консультировался у экспертов по истории Гражданской войны.

Задуманный роман получил в рабочих наметках название «Последний из удэге». Социалистическая «Война и мир», конечно, слишком, но в том, что это будет широкое полотно революционного преображения России, автор нисколько не сомневался.

На волне творческого подъема решает уединиться. Ну а где удобнее всего? Конечно, в родном Приморье! Здесь прошли детство и юность, здесь прожил целых 13 лет.

Поселился во Владивостоке, на одной из самых по тому времени комфортабельных дач в районе 19-го километра. Власти позаботились обо всем необходимом, была выделена прислуга. Такие условия из пишущего брата тогда имел разве что живой классик Горький.

Работал напряженно, почти без отдыха, но… Чем дальше, тем все больше тормозилась работа. Как явствует из отрывочных сведений в записных книжках, писем к матери, близким друзьям, в творческом горении что-то случилось, как будто какая-то неведомая сила замедляла процесс.

И только немногие догадывались, какая драма бушевала в душе молодого писателя в те летние и осенние дни 1933-1934 годов.

Свой среди чужих?

Время от времени приходилось отвлекаться. Приглашали в трудовые коллективы, на пароходы, в школы. Побывал на Дальзаводе, в порту, в других коллективах. И с каждой такой вылазкой его охватывало странное чувство: как будто он в чужом городе. Совершенно незнакомые партийные, советские руководители, среди них почти никого, с кем был в большевистском подполье. Его тепло принимали, вручали цветы, избирали в президиумы. И всюду благодарили. За то, что он был в рядах тех, кто вышвыривал «всех этих Старцевых, Янковских и прочих богатеев, теперь мы – хозяева».

На Суханова хотел посетить родное коммерческое училище – там теперь управление ОГПУ. Пошел на Комарова – в дом Марии Владимировны Сибирцевой, в этом доме жил почти 10 лет. Из соседей никого, все квартиры перепланированы и, как тогда говорилось, уплотнены. Жильцы – новые, совершенно незнакомые.

Успел на Покровском кладбище положить цветы на могилу любимой тетушки Марии Владимировны, второй, как не раз сам говорил, его матери. Подчеркну: успел. Спустя полгода после его отъезда кладбище начнут сносить, и от могилы Сибирцевой не останется и следа.

И вот в такой обстановке писать о победе нового над старым, отжившим? Писать для кого, во имя чего?

О душевных потрясениях Фадеев никому не говорил, во всяком случае, публичных признаний не имеется. Да и не могло быть. Внешне писатель оставался прежним: уверенным, ни на йоту не сомневающимся в торжестве коммунистических идей. И только немногие, повторимся, догадывались о душевном смятении, постигшем его тогда во Владивостоке.

Возможно, делился с матерью. Не мог не делиться. Можно себе представить чувства Антонины Владимировны, когда дошла весть о порушенном кладбище. И кто сносил? Те, ради которых ее сестра Мария Сибирцева, не колеблясь, пошла в революцию, отдала в революцию обоих сыновей – Игоря и Всеволода, сложивших головы за советскую власть. Воспитала в большевистском духе племяша Сашку, которым теперь гордится вся страна, а в награду – кощунство, надругательство.

Фадеев ни разу больше не побывал в родных краях. Помогать – помогал. Содействовал в издании собрания сочинений Арсеньева, поддерживал местных литераторов, причем не только Приморья, но и других восточных территорий. Хлопотал при создании Приморского отделения Союза писателей. Даже находил время помочь родной Чугуевке в комплектовании книжного фонда школьной библиотеки. Но на посещение родных мест странным образом времени не находилось. Впрочем, и у Антонины Владимировны тоже. Случайно ли?

И только однажды Фадеев приоткрыл свою тайну. Спустя 15 лет в письме Александре Колесниковой (Асе, той самой – из романтического братства) напишет: «Если бы Вы знали, как я вспоминал Вас и все, что связано с Вами, в 1933-34-35 годах! В эти годы я дважды ездил на Дальний Восток и жил там, первый раз – около полугода, а второй раз – целый год… Я ходил по знакомым дворам и улицам, и все, все оставалось еще прежним. Но людей моего детства и моей юности во Владивостоке уже не было или почти не было. Мне некому было сказать: «А помнишь?..» Я мог часами бродить по городу с грустно стесненным сердцем, предаваясь воспоминаниям в полном одиночестве…»

Уберите из истории Блюхера!

Вернемся к «Последнему из удэге». Роман, напомним, так и остался неоконченным.

Последнюю точку в затянувшихся удэгейских творческих исканиях поставила история с очерком о Сергее Лазо.

В конце 1937 года Детгиз обратился к Фадееву с просьбой написать очерк для детей и юношества о прославленном дальневосточном герое Гражданской войны. Фадеев с радостью согласился. Он хорошо знал Лазо, не один десяток километров протопали вместе по таежным партизанским тропам.

Через несколько дней очерк был сдан в печать. Еще через некоторое время из цензурного ведомства звонок: «Товарищ Фадеев, вам надлежит снять все упоминания о Блюхере». Почему, на каком основании – не объяснили: снять – и точка!

Вся фишка в том, что цензорская «указиловка» была спущена в январе 38-го. Блюхер тогда был при всех званиях и должностях: маршал Советского Союза, командующий Особой Краснознаменной Дальневосточной армией. Репрессируют его в ноябре 38-го, фактически же, как видим, «изъят» за год до того.

Для Фадеева случившееся стало сигналом, предупреждением. Он ведь в заключительной части романа намеревался рассказать о последнем этапе освобождения Дальнего Востока – без Блюхера там нельзя было обойтись. И вот некий цензор одним росчерком пера решает судьбу главного дальневосточного персонажа. Ясно, что не по своей воле…

Об этой поразительной истории в начале 2000-х мне рассказала московский историк литературы Нина Ивановна Дикушина, большой знаток Фадеева, автор прекрасной документальной книги о нем. Откровенно говоря, не поверил, но впоследствии в Госархиве РФ было найдено подтверждение – сохранился тот самый цензорский вердикт...

«Последний из удэге» пришлось задвинуть в долгий ящик.

Фадеев с головой уходит в деятельность Союза писателей, в котором избран первым руководителем, участвует в зарубежных поездках по линии Всемирного совета мира, одно из заседаний которого проходило во время войны в Испании. Творчество отходит на второй план. Правда, время от времени появляются в печати очерки, но всем ясно, что это просто-напросто передышка.

Переделывал «Молодую гвардию» в «старую»

Вернется он к большой литературе на исходе Великой Отечественной войны. В ЦК Фадееву поручили выехать на Донбасс и ознакомиться с материалами погибшей подпольной организации «Молодая гвардия». Фадеев, конечно, разобрался, но поначалу в его планы не входило делать что-то значительное: ограничился небольшим очерком, опубликованным в газете «Правда». Но в процессе изучения материалов Фадеев, как сам потом скажет, загорелся. Молодежное подполье напомнило его юность. В подростках-героях узнавал своих друзей– соколят из далекого романтического братства.

Фадеев докладывает Сталину, получает добро, и отныне все служебные и общественные дела, в том числе и в Союзе писателей, отходят на второй план. Фадеев понял: это его звездный час. Роман писался быстро, споро. Фадеев мастерски вплетает в ткань повествования свое дальневосточное прошлое. Помните: «Друг мой!..», или «Мама, я помню руки твои…»?

Роман вышел в 1946 году и был принят, что называется, на ура. Цельная, законченная вещь, читается на одном дыхании. Но тут случилась незадача. Кто-то в ЦК, желая выслужиться, «капнул» Сталину: в романе не показана руководящая роль партии…

Фадеев прекрасно знал, что ни о какой роли не может быть и речи – таковой просто не было, но его и слушать не хотели: найти! Переделывал долго, мучительно и в конечном счете потерпел творческую неудачу. Вторая редакция значительно уступала первой в художественном плане. Но увы…

Второй вариант романа был известен каждому школьнику, первоисточник же доступен только специалистам. Издать бы его сейчас – читатель сам смог бы сравнить, какая версия лучше.

Фадеев тяжело переживал творческое раздвоение. Внешне, правда, все выглядело пристойно. Почести, первая Сталинская премия, но как художник (а Фадеев был очень требователен к себе) он прекрасно сознавал творческую ущербность «улучшения».

Между тем указания, что и как творить, не прекращались. В начале 50-х Фадеев получил новый партийный заказ: написать роман о гениальном изобретении в металлургии. Фадеев с присущей ему основательностью погрузился в тему. Первые главы публикуются в «Огоньке», вызывают позитивные отклики. И вдруг выяснилось, что гениальное изобретение – не более чем шарлатанство. Роман остался неоконченным...

А тут еще один удар. При переиздании «Разгрома» от Фадеева потребовали внести исправления в уже, казалось бы, канонический текст. Опять в угоду политической конъюнктуре.

Партия не заметила потери бойца

Последней каплей стала встреча в Кремле первого секретаря ЦК КПСС Хрущева с группой оставшихся в живых молодогвардейцев и, как впоследствии выяснилось, со специально приглашенным Фадеевым 11 мая 1956 года.

Хрущев завел разговор, что надо бы вернуться к теме и пересмотреть роль погибшего молодогвардейца Виктора Третьякевича, которого все отождествляют с выведенным в романе образом предателя Стаховича. Дескать, вопрос за реабилитацией. Ну а присутствие Фадеева – понятно зачем: еще раз переписать «Молодую гвардию».

Этого Фадеев вынести уже не мог. Спустя два дня застрелился у себя на даче. Оставил предсмертное письмо, в котором объяснил причины самоубийства и обвинил партийное руководство страны (читай: Хрущева) в загубленной советской литературе.

Как же власть отреагировала на трагический уход своего верного и преданного бойца? Сначала в посмертном некрологе объяснили самоубийство на почве алкоголизма, хотя вскрытие показало, что он был абсолютно трезв, а затем…

Ровно через год, день в день – 13 мая 1957-го, Хрущев устраивает торжественный прием советским писателям на предмет заботы о развитии литературы. В многочасовом шумном и веселом застолье Александр Фадеев ни разу не был помянут… 

Автор: ​Владимир КОНОПЛИЦКИЙ