Сквозь немецкие тылы с гранатой в руке

Мы продолжаем публикацию воспоминаний приморских ветеранов, которые записывает для потомков Георгий Шеньшин – капитан 1-го ранга в отставке, помощник председателя совета ветеранов Первомайского района Владивостока. Много лет Георгий Иванович ведет патриотическую работу: собирает и сохраняет воспоминания тех, кто воевал на фронтах Великой Отечественной, ковал победу в тылу, а также тех, кому война изуродовала детство и юность… Сегодня о своем детстве, опаленном войной, вспоминает Эдуард Костицин – капитан 2-го ранга, вышедший в отставку в 1986 году.

Много позже я узнал, что осенью 41-го ему сообщили: фашисты якобы расстреляли и его жену, и детей. А летом 43-го мой отец погиб под Курском, будучи уверенным, что его семьи больше нет. Но обо всем по порядку…

К чему бы все это?

Помню, каждые выходные отец брал меня с собой в крепость. Когда были на стрельбищах, видели, как на противоположном берегу Буга, со стороны оккупированной Польши, прохаживались немецкие пограничники, выкрикивали угрозы, размахивали оружием.

20 июня моя сестра Нина ходила на танцы. Вернувшись, рассказала: один молодой человек пригласил ее танцевать, а потом спросил, на каком этаже она живет. И сам же ответил: «Лучше, если на первом. Удобнее выбегать». Взрослые весь вечер обсуждали: к чему это он так сказал?

Помню, перед войной обычным делом было увидеть над городом немецкие самолеты – «фокке-вульфы», «хейнкели», «мессершмитты». Мама еще возмущалась: «Чего они так свободно летают?»

В ночь на 22 июня мы слышали, как мимо нашего дома прошла колонна машин. Потом все говорили, что это вывозили из города партийное и советское руководство. А в 4 часа утра рядом с домом разорвался первый снаряд. Мы спрятались в подвале. В 6 часов я не вытерпел и выглянул на улицу. И тут же увидел первого немца: на груди автомат, из голенищ сапог торчат гранаты. С криком «немцы!» бросился обратно в подвал. Женщины заплакали. Потом я еще несколько раз выглядывал на улицу. Мимо, в сторону центра города, бежали наши военнослужащие, в одном нижнем белье, без оружия, и что-то кричали. Боев на улицах Бреста мы не видели, а со стороны крепости постоянно были слышны орудийные залпы: там шел бой.

После обеда мы вернулись в свою квартиру. Тут же на машине подъехали немцы и сказали, что будут здесь жить, а мама с бабусей должны стать обслугой – варить, накрывать, прибирать. В наши комнаты заехали несколько офицеров, а мы переселились в подвал.

Желтые звезды

С первых же дней оккупации на улицах города появились вооруженные жандармы.

Создавать гетто и массово расстреливать в Бресте начали не сразу. Ходили слухи, что с первым комендантом евреи трижды договаривались – откупались от расправы. И лишь со сменой коменданта в городе начались акции по уничтожению евреев. Как говорили взрослые, в Бресте в то время проживало около 8 тысяч евреев. Их заставили нашить на одежду (на грудь и спину) шестиконечные желтые звезды.

Евреям нельзя было ходить по тротуарам. Однажды мы с пацанами увидели, как жандарм столкнул девочку с тротуара на мостовую.

Наш дом стоял через дорогу от гетто, мы видели, как евреев уводили на казнь, как убивали тех, кто пытался спрятаться. После акции по городу ходили полицаи с длинными металлическими штырями и обстукивали дома – искали схроны. Если кого из евреев находили, расстреливали на месте. Помню, как расправились с пожилым мужчиной и красивой девушкой.

На территории гетто стояла синагога. Когда всех увели, мы с двумя моими приятелями, Славкой-большим и Славкой-маленьким, через пару дней побежали туда. Просто из мальчишеского интереса. Залезли в подвал синагоги, а там! Винтовки, пулеметы, гранаты, много боезапаса… Готовилось сопротивление? Может быть. Но его не было. Евреи по приказу строились в колонны и шли на казнь.

Однажды мы с друзьями видели расстрел. Немцы заставляли людей раздеваться догола, загоняли в ров и сверху стреляли. Картина была очень страшная. Мы потом долго не могли успокоиться. Плакали.

Как-то позвал меня один из Славок: «Бежим на вокзал, там наши пленные!» Прибежали. Смотрим с виадука: внизу состав, вагоны без крыш, а в них люди стоят так плотно, что, кажется, невозможно пошевелиться. Увидели нас, стали просить есть. Мы – на огород, нарвали овощей, побросали им сверху. Подошел жандарм и прогнал нас.

Недели через две, в начале июля, когда стрельбы стало поменьше, мы побежали в крепость. Я привел друзей к месту расположения батальона отца. Нашел его кабинет: он был полностью разрушен. Только кресло осталось целым… А кругом дым, пламя. Пошли в ближайший лес и наткнулись на новенький танк, наш, советский, с полным вооружением. Еще прошли и видим: стоят сложенные пирамидами винтовки, рядом пулеметы, все без боезапаса. Мы принялись хулиганить – сбрасывать все это с обрыва в Буг. Если бы я знал, что скоро вся наша семья уйдет к партизанам. Если бы я знал…

Закон Божий в разгар войны

В сентябре 41-го немецкие власти приказали населению отправлять детей в школы – так в оккупированном Бресте я пошел в первый класс. В нашем классе набралось более 20 человек. Учителями были русские. В школьную программу оккупанты ввели обязательный предмет – закон Божий. Каждую субботу батюшка давал урок и вел нас в церковь, где мы слушали проповеди.

Я хорошо помню отца Митрофана: молодой, красивый, бородка клинышком, шагал размашисто, уверенно. Отец Митрофан был отважным человеком, потому что его проповеди были направлены против войны и оккупации. Позже фашисты его расстреляли. Как говорили взрослые, за связь с партизанами.

Богатые не помогут

Жилось нам трудно. Даже не могу сейчас сказать, на какие средства мы существовали. Мама устроилась посудомойкой в ресторан (его хозяевами были поляки), мой дядя Артемий и сестра Нина тоже как-то подрабатывали. Ну а мне бабуся сшила торбочку, и мы со Славками ходили по деревням и просили милостыню.

Всякое бывало. Как-то смотрим – хороший дом. Стали стучать в ворота, а хозяин спустил собак на нас, едва убежали. Спасла незнакомая бабушка, затащила нас к себе, дала вареной картошки и наказала к богатым не ходить: все равно ничего не дадут. В общем, за день набирали по торбочке – хлеба, картошки, овощей. Это было подспорьем. А тот хлеб, что пекли при немцах в Бресте, был ужасный.

Мама уходила на работу очень рано. Как-то разбудила меня, было еще темно, и говорит: «Полежи еще немного и приходи ко мне, дам кое-что из продуктов». К ресторану надо было идти в центр города через каштановую аллею. Бегу и чуть не натыкаюсь на виселицы и висящих людей. Бросился вперед, прибежал к матери, плачу. Оказалось, это немцы расправились с тремя партизанами.

Потом мне стало известно, что мама, Нина и Артемий помогают партизанам непосредственно в Бресте. Немцы к тому времени очистили центр города от местных жителей, и мы переехали на окраину, в дом у реки Муховец. Иногда к нам туда приходили какие-то люди и меня заставляли стоять на улице и следить за обстановкой. Если кто-то появлялся, взрослые заводили музыку, начинали петь и танцевать. Как только опасность миновала, снова становилось тихо.

Уходим в партизаны

И вот настал момент, когда стало ясно: Нину с Артемием могли угнать в Германию или арестовать. Им надо было срочно уходить в партизанский отряд. Был неписаный закон: туда принимали только с оружием. Артемий велел нам с пацанами добыть ему немецкую форму. Мы знали на Муховце место, где немцы любили купаться. Засели со Славками в прибрежных кустах и, пока фрицы плескались, по частям стащили форму.

Надо сказать, Артемий был человеком смелым. Надел эту форму и, не зная языка, пошел к казарме. Зашел, насвистывая немецкую песенку, взял карабин, несколько обойм патронов и вышел. С этим оружием они с Ниной и ушли в отряд.

Дядя мой был прирожденным раз-ведчиком-диверсантом. Мама рассказывала, что партизанам никак не удавалось взорвать мост через Муховец: немцы хорошо его охраняли. А Артемий сумел это сделать чуть ли не в одиночку. За его отвагу ему многое прощалось. В отряде действовал сухой закон, а дядя тайком гнал самогон. Была у него в лесу замаскированная землянка, где стоял аппарат. Чтобы самому не засветиться, посадит туда меня – я сижу, слежу, как оно капает… До сих пор не знаю, где дядя Артемий сгинул. Мама говорит, вроде где-то уже в Европе ближе к концу войны.

В конце 42-го нам с мамой чудом удалось избежать ареста, выехать из Бреста и тоже уйти в отряд. При помощи связного – на телеге, без вещей, будто едем в деревню в гости, миновали полицейские посты. Помню долгий ночной переход по лесу. Партизанский отряд. Только мама уложила нас с сестренкой Светланкой спать в отведенной нам землянке, как опять пришлось вставать и бежать: нагрянули немцы. Светланка плакала, говорила, что устала, и ее поочередно несли на руках то мама, то бабуся.

Погоня отстала. В одной из деревень нам дали телегу и через два дня вывели к деревне Сварынь, где располагался центр партизанского движения под командованием Сикорского. Мама стала работать в госпитале санитаркой, а мы со Светланкой приходили туда и сматывали бинты.

Так мы прожили до октября 43-го. А потом налетели вражеские самолеты и разбомбили Сварынь. Когда начался налет, мама была на работе, а мы с сестренкой выбежали из избы и спрятались в какой-то яме. Вся деревня сгорела. Все, кто остался в живых, подались в лес, к месту расположения партизанского соединения.

Лес вокруг стоял очень красивый. И мама вдруг запела: «Коль жить да любить, все печали растают, как тают весной снега! Живи, дорогая, шуми, золотая, моя золотая тайга». И на душе стало как-то тепло…

Вскоре таких, как мы, около 40 семей, партизаны повели в тыл через линию фронта. Каждую телегу снабдили гранатой: в случае встречи с врагом лучше было взорвать себя и семью, чем попасть в плен. Переход занял две или три ночи. Наконец подошли к станции Рафаловка и услышали гудок паровоза. Это означало, что мы вышли из окружения…

Автор: Эдуард КОСТИЦИН