Бороться нужно за всех

Отделение реанимации – особая территория. Место, где жизнь борется со смертью. Невозможно быть врачом-реаниматологом и не стать философом.

Василий Павлов пришел в интенсивную терапию «тысячекоечной» 20 лет назад, со студенческой скамьи, дорос до заведующего отделением. Как можно выдержать на такой работе столько лет – одному Богу известно. О том, собственно, и состоялся наш разговор.

– Василий Алексеевич, интересная у вас работа – воскрешать из мертвых. Профессия – Бог?

– Воскрешать – лишь малая толика задач отделения. Хотя такого в практике немало. К примеру, внезапная сердечная смерть, удушение, утопление, инородное тело попало в дыхательные пути. Случиться это может с каждым. Видел одного человека: он прошел Афганистан и Чечню, поехал с друзьями отдыхать на Шамору, подавился шашлыком и умер. Привезли в реанимацию, но помочь уже было невозможно…

Более точное определение нашей работы – это интенсивная терапия. У этого вида медицины интересная история. Во второй половине XX века врачи поняли, что больных с угнетенными жизненными функциями надо лечить в особых отделениях. Поворотным моментом стала эпидемия полиомиелита, охватившая мир в 1960-х. Вирус заболевания поражал нервную систему таким образом, что пациенты не могли дышать самостоятельно. Именно тогда изобрели машину для искусственной вентиляции легких, ИВЛ, и по миру стали организовывать отделения реанимации. Полиомиелит можно было вылечить, если бы больные не погибали от дыхательной недостаточности. Человека переводили на ИВЛ, он дышал через аппарат, в это время проводили лечение и дыхание восстанавливалось.

Для реаниматологов не важен диагноз. Главное – какие у пациента возникли осложнения, угрожающие жизни. Есть люди, у которых жизненно важные функции расстроены обратимо, а есть те, кому, к сожалению, помочь нельзя. Однако медицинская помощь в полном объеме оказывается всем без исключения.

– Разве неизлечимых больных не выписывают из больницы?

– Онкологический больной с метастазами может быть выписан домой. Но в случае, к примеру, возникновения кровотечения родственники вызовут «скорую» и человека привезут к нам в остром состоянии. В итоге пациент умрет в отделении реанимации. Тенденция такова, что онкологические больные покидают этот мир не в хосписах, которых, к слову, во Владивостоке нет, а здесь, в реанимации. Таких больных год от года все больше. Нагрузка на отделение будет только возрастать.

Сегодня в реанимации «тысячекоечной» 18 мест. И 50 процентов от штата медперсонала. Врачи и медсестры не хотят сюда идти. Работа крайне тяжелая. И совсем несложно с дипломом медсестры или врача найти другое место, без такой нагрузки. Остаются те, кто работает здесь по моральным соображениям.

– Где вы берете энергетический ресурс, чтобы выдерживать частую гостью в вашем отделении – старуху с косой?

– Не все же умирают. Есть те, кого мы от смерти спасаем. Это сильно компенсирует. Конечно, в реанимации всегда будут те, кому мы не в силах помочь. Но будут и те, кто выживает. Смысл нашей работы в том, чтобы выживших было как можно больше. Ситуации возникают разные.

Поступил к нам пожилой больной с геморрагическим инсультом. В коме. Ему сделали операцию на головном мозге, но прогноз был грозный. Пришел сын. Видит отца в коме, с забинтованной головой, за которого дышит аппарат, и говорит: есть ли смысл продолжать мучения?

Действительно, даже если бы мы смогли отключить пациента от аппарата, он на всю жизнь остался бы глубоким инвалидом. Не смог бы двигаться, понимать речь, скорее всего, был бы без сознания, питался бы через трубочку. «Знаете, – говорит сын, – я недавно перенес тяжелую травму головы после аварии, так что я все понимаю…»

А я говорю: «Вы ничего не понимаете! Дело в том, что поддерживать жизнь в этих больных потому и положено, чтобы такие, как вы, выздоравливали. Мы всех лечим, без исключения. Для того чтобы те, кто имеет шанс поправиться, мимо не пролетели. Понятно? У вас же тоже была травма головы. Вы тоже были в коме. Выглядели почти так же. Но за вас боролись, и вы теперь здоровы!» Вся эта структура существует только для того, чтобы потенциально излечимые пациенты выживали. Ведь не всегда сразу можно отличить одних от других. Но случайностей быть не должно.

– Сколько стоит пребывание в реанимации?

– Есть пациенты, на лекарства для которых уходит в сутки две тысячи рублей, а есть больные, которые требуют затрат на лечение в размере 70 – 100 тысяч рублей в сутки. Это только на лекарства! Не говоря о том, что они находятся в лечебном учреждении, которое нужно содержать, а его сотрудникам платить зарплату.

Давно известны мировые данные: койка интенсивной терапии обходится от двух до десяти тысяч долларов в день. У нас стоимость койко-места сильно не соответствует нашим реальным затратам. Больница возмещает их за счет перераспределения фондов ОМС. Реанимацию нельзя не снабжать, оперблок нельзя не снабжать. Если вовремя не купить антибиотики, расходов будет еще больше за счет возникших осложнений.

О какой-то экономической выгоде говорить не приходится. Наш «конечный продукт» – выздоровевший пациент. Сколько стоит человеческая жизнь? Вопрос риторический, ответ известен: каждая жизнь бесценна.

– Скажите, человек имеет право не жить в состоянии овоща? Когда не двигаются руки-ноги, нет сознания и кормят через трубку?

– Начнем с того, что человек в таком состоянии этих прав выразить не может.

– Но вот в ряде стран граждане начали делать у себя на груди татуировки: не реанимировать. Как вы относитесь к этой тенденции?

– Форма отказа от реанимационных мероприятий существует. Но не отказа от экстренной терапии вообще!

– Взять, к примеру, мужчину с инсультом, о котором вы говорили. Если бы он остался жив и вы бы отдали его родным, можно ли было бы такое существование назвать жизнью?

– На этот вопрос нет ответа. Таких больных переводят в нейрохирургическое отделение, медперсонал вместе с родственниками за ними ухаживает. По стабилизации состояния выписывают домой.

– Что, год лежат в нейрохирургии, два?

– Были у нас и такие примеры. Время от времени этих пациентов выписывают, потом снова кладут. У нас лежит мальчик, который год назад получил дорожную травму. Кормить его нужно через трубку, сознания нет. У него одна мама. Нейрохирурги его выписать не могут…

В больнице уход за такими пациентами все равно лучше. Дома гораздо сложнее. Как минимум один член семьи полностью выпадает из работы и становится нянькой. Рано или поздно, вольно или невольно все приходят к одному финалу. Уход становится хуже: где-то не проведут обработку пролежней, где-то пропустят кормление. В домашних условиях такие больные умирают быстрее.

Однако есть иные примеры. Человек нырнул в озеро Ханка, сломал шейный отдел позвоночника, утонул. Его достали, «завели», как говорят реаниматологи, привезли в больницу, потом доставили во Владивосток, в наше отделение. Мы его долго лечили. Он восемь месяцев провел здесь на аппарате искусственного дыхания. Потом родственники за полмиллиона купили аппарат ИВЛ и забрали его домой. Прошло еще полгода. У него восстановилось дыхание, хотя руки и ноги не шевелятся. Мне рассказывали: жена о нем хорошо заботится, вплоть до того, что возит его в баню, наливает рюмку по праздникам. То есть человек не просто существует – живет нормальной жизнью. Все довольны, в том числе он сам. Этот пример говорит о том, что даже в таком состоянии человек может быть счастлив.

Другой пример. К нам привезли человека, которого я видел десять лет назад здесь же, тоже с травмой шейного отдела позвоночника. Теперь «скорая» привезла его с перитонитом, спасти было нельзя. Он лежал дома десять лет, и его «съела» инфекция почек. В почках даже у обычных людей случается воспаление, а тем более у лежачего, с катетером. Обеспечить стопроцентный уход невозможно. Я не знаю, насколько этот человек был счастлив, но он жил. Знаете, некоторые с целыми руками и ногами чувствуют себя несчастными…

– А вы себя чувствуете счастливым?

– Да. А почему нет?

– Бывает, что в ситуацию с пациентами в вашем отделении вмешивается нечто иное, кроме медицины? То, что люди называют чудом?

– Если врач малоопытен, он может решить, что пациент обречен. Но тут приходит старший товарищ и говорит: вы немножко торопитесь, шансы есть. Вот на этом фоне и возникают разного рода легенды.

– Но как, если не чудом, могла выжить девушка, которая прыгнула во Владивостоке с моста?

– Ну и что? А как мог выжить человек, который годом раньше «вышел» в окно с 20-го этажа? Полежал у нас да и пошел домой своими ногами!

Открою один секрет, он относится не к медицине, а к физике. Возьмите муравья и сбросьте его с высоты. Ему же ничего не будет, не так ли? Разные предметы падают по-разному, в зависимости от сопротивления воздуха. Чем мы быстрее двигаемся в воздухе, тем быстрее воздух нам сопротивляется, тем больше шансов разбиться насмерть. Человек может собраться в комок, а может лететь расслабленный, как лист бумаги. Тогда аэродинамика будет разная. Нередко дети выпадают из окон на москитных сетках. Получают травмы. Их привозят сюда, но в большинстве случаев они выживают, потому что сетка планирует. В какой-то степени это касается тех, кто падает в алкогольном опьянении. Замечено: пьяные реже разбиваются насмерть. Трезвый человек, падая, группируется, пьяный летит, размахивая руками, тормозит себя в воздухе. Кроме того, тот человек упал на машину, которая также смягчила удар. Что же касается девушки, упавшей с моста, то удар о воду – это не удар об асфальт. Если человек ухитрится войти в воду правильно, у него большие шансы выжить. Так что у каждого «чуда» обычно находится вполне прозаическое объяснение.

– Вы вообще не верите в сверхъестественные явления? Чистый физик и материалист?

– Не люблю во что-либо верить, но признаю, что есть вещи, которые для нас непостижимы. Многие случайности мы не можем объяснить. Считаю, главное, во что нужно верить человеку, – это торжество разума и добра. Тогда он сам будет так поступать. И достанется светлым силам, а не темным.

– То есть темные и светлые силы все-таки существуют?

– Внутри человека всегда существуют темные и светлые силы. Имеет значение только то, что у нас внутри.

– Говорят, когда человек уходит в мир иной, из него вылетает душа. За 20 лет работы в реанимации неужели не видели?

– Нет, не видел. Не думаю, что душа вылетает и есть место, где после смерти мы могли бы себя идентифицировать. Персональное бессмертие человека не существует. Вот умрете вы, например, в 90 лет в состоянии маразма…

– Прекрасная смерть!

– Возможно. Только в каком состоянии будет находиться ваше бессмертие? В 90-летнем маразме или когда вы были 10-летней девочкой? Ведь чем один человек отличается от другого? Прежде всего памятью. Если взять и стереть из головы вашу память, засунуть туда мою, это уже буду я, а не вы, не правда ли? Ваша память и есть ваша личность. Носителем всего этого является ваш головной мозг. К концу жизни у многих мозг работает очень плохо. Ваша душа – по сути ваша личность. В каком состоянии на момент смерти будет она находиться? Неужели в маразме? Так что говорить о персональном бессмертии человека, наверное, нельзя. Вот материя бессмертна. Мы уйдем в мир иной. Тело наше распадется на атомы, станет частью растений, и биологический процесс продолжится. Я думаю, что внутри человека существует и страшный суд, и рай, и ад. Время – понятие относительное. Кто-то бессмертен потому, что дела его для потомков бессмертны.

– Вы верите, что человеку отмерено в этой жизни ровно столько, сколько назначено? Другими словами, верите ли вы в судьбу?

– Если верить в судьбу, зачем тогда стараться совершенствоваться? Ведь за вас все решили. Это не так. От человека многое зависит. Я видел людей, которые сами себя опускали вниз, исключительно собственными руками. Так что разговоры про судьбу – это от лукавого. Важно, что за время жизни человек сумел сделать. Помните у Булгакова: «Да, человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен, вот в чем фокус!» Нельзя откладывать жизнь на потом.

Автор: Лада ГЛЫБИНА, «Доктор+Я»