Не было здесь никакого курорта!

День, когда все изменилось

Июнь 1941 года начинался прекрасно: я участвовала в показательных выступлениях балетной студии, где занималась в младшей группе. Под вечер 22 июня мы с мамой пошли на Ленинскую, где гуляли горожане, а с кораблей, стоявших в гавани, доносилась музыка. И вдруг она прервалась, наступила тишина, и изо всех уличных репродукторов прозвучало: «Сегодня, без объявления войны…».

Все смешалось. Люди куда-то бежали, побежали и мы с мамой. Дома уже тоже все слышали. Бабушка тихо плакала, у деда схватило сердце.

Во Владивостоке сразу же ввели комендантский час, объявили режим светомаскировки, а мама, моя старшая сестра Ляля и бабушка с противогазами дежурили на улицах и крышах. Еще все принимали участие в обустройстве бомбоубежищ.

Бабушка с мамой стали вязать для солдат носки, шить рукавицы, кисеты, а дедушка набивал эти кисеты табаком и листочками бумаги для папиросок. Мы, дети, отдавали для фронтовых посылок тетрадные листы и карандаши, чтобы бойцы могли писать домой.

Вскоре объявили о сборе средств для фронта. Все отдавали, кто что мог: деньги, драгоценности. У меня было сокровище – серебряное монисто, которое мне подарила солистка ансамбля «Ромэн» Ляля Черная, когда ансамбль выступал с концертами во Владивостоке. Я отдала его…

Очереди со стукачами

Поначалу мы, детвора, и не заметили, как ухудшилось продуктовое снабжение, но мамы и бабушки начали делать небольшие запасы. Но поначалу все верили, что война продлится от силы полгода…

В конце 1941 года мы получили хлебные карточки. Хлеб давали в распределителях. Очереди были огромными, их занимали с вечера и стояли всю ночь. Взрослые хмуро молчали, мы, дети, играли. Хлеб привозили к 11 утра.

В 1942-м на карточки перестали выдавать белый хлеб, а серый с каждым месяцем становился все хуже. У него совсем не было хлебного запаха…

В тот день мы стояли в очереди за хлебом с младшей сестрой бабушки, тетей Агой. Уже выдавали хлеб, как вдруг в магазине поднялся какой-то крик, ропот. Тетя Ага протиснулась ближе к прилавку, чтобы понять, в чем дело, и вскоре мы услышали ее крик: «Из чего этот хлеб, чем вы людей кормите?»

Хлеб оказался действительно ужасного качества. Но все равно все отдавали за него карточки. А когда мы выходили из магазина, тетю Агу уже ждали. Ее тут же арестовали и потом осудили на 10 лет. Тете было 43 года. Уже потом мы узнали, что в каждой очереди были стукачи.

В 1942 году на фронт ушел папа. Он не жил с нами (родители разошлись до войны), но пришел проститься…

На всю семью – а это трое взрослых и трое детей (с нами еще жил Боренька, двухлетний сын моего дяди Володи, который служил в погранвойсках) – на неделю мы получали 800-граммовую буханку хлеба. Мама и бабушка работали, а дома за питание отвечал дедушка. Он научился резать хлебные ломтики тонко-тонко – так, что мы смотрели сквозь них на небо.

В 1942-м мы получили и продуктовые карточки. Нормы были на месяц. В пайку на человека входило пшено или гречневый продел, комбижир или гидрожир (жуткого зеленого цвета), 500 граммов сахара или 150 граммов карамели, 2 пачки чая, 2 банки рыбных консервов, кусок хозяйственного мыла, соль, спички и махорка для мужчин.

Всего, что мы получали на шестерых, растянуть на месяц было невозможно. Овощи – картошку, лук, свеклу – можно было купить на Суйфунском рынке.

К середине года паек стал еще скуднее: горох вместо крупы, сахар или карамель, две очень соленые селедки, пачка чая, 300 граммов гидрожира. Помню, дедушка вымачивал селедку и на этой воде варил гороховую похлебку, давал нам к этому еще по сухарику. Мы ели, а Боря не мог, и дедушка ему отдельно варил пюре из гороха. Обычно на карточки всегда брали сахар, но однажды, по разрешению дедушки, взяли карамель. Дедушка разрезал ее на половинки, и мы чаевничали: лизнешь полконфетки – и запиваешь чаем.

Спасибо нормам ГТО

Училась я в школе № 9. Она была женской. На большой перемене нам давали по пирожку с мозгами (так нам говорили). Мы ели их с восторгом, такие они были вкусные, и запивали несладким, но витаминным морсом.

После уроков шли не домой, а на общественные работы: собирали металлолом, стеклянные бутылки для коктейля Молотова. В то время в городе было уже немало семей, потерявших отца, мужа, сына. Мы помогали им: ходили за лекарствами, носили воду из колонки, кололи дрова, мыли полы и окна. Это называлось тимуровским движением. Мы, тимуровцы, еще и в детские дома ходили: показывали придуманные нами спектакли, концерты. Как мы все это смогли, удивляюсь, но и правда – мы были выносливыми, может быть, помогало то, что все школьники сдавали нормы ГТО…

А город жил суровой жизнью, на фронт уходили части Тихоокеанского флота. В наш дом, а мы жили в комнатах для сотрудников клуба моряков ДВ пароходства (ныне это Пушкинский театр), пришла комиссия. Она осмотрела помещения, и нам было сказано, что придется выселяться: в клубе будет организован госпиталь для раненых фронтовиков. Туда даже завезли оборудование, кровати, белье, кухонную утварь, но в итоге госпиталь так и не устроили.

Тревоги отменяются

В 1943-м с едой стало очень плохо. Пайков почти не было, инвалидам выделяли талоны, по которым можно было получить обед: похлебку на первое и постное гороховое пюре на второе. Бабушка приходила за этим талоном, приносила обед домой, и дедушка с Боренькой съедали его пополам. Наступал голод…

В феврале мама сказала, что на предприятиях организуют подсобные хозяйства и с весны мы будем ездить туда. Огородам были отданы все выходные. В переполненном поезде мы ехали до блокпоста на 2-м километре, потом шли пешком и работали целый день. Это выматывало взрослых, ведь они совсем не отдыхали, но все ждали, когда у нас появится своя картошка, свекла, капуста.

В середине 1943 года в городе отменили затемнение и тревоги. После победы в Сталинграде клуб моряков возобновил работу. Открылись детские кружки, библиотека, по воскресеньям – по огромным просьбам горожан – стали показывать кино. Я помню эти фильмы, снятые в 1941-42-х годах: «Она защищает Родину», «Два бойца», «Антоша Рыбкин»…

В город стали приходить американские корабли с гражданскими грузами, они привозили помощь для госпиталей, детских домов. В клубе для американцев устраивали встречи с молодежью, а потом были концерты и танцы. Буфета не было, но в фойе продавали свекольный морс и американские сигареты.

Слезы над французской булкой

В 1944-м в клубе вновь стали проводиться детские утренники – на 7 Ноября, 23 Февраля, 8 Марта. Первые подарки со сладостями мы получили на новогодней елке 1945 года. Все было, как до войны: елка до потолка, Дед Мороз, хороводы и игры. А потом нам раздали разноцветные холщовые мешочки с подарками: несколько шоколадных конфет, по пачке печенья и вафель, два яблока и маленькая игрушка. А Снегурочка всем детям насыпала в бумажные пакеты по пол-литровой банке арахиса. Мы долго потом лакомились им всей семьей…

Ах, как я помню этот удивительный день 1945 года – 9 мая. Мы были в школе. Вдруг посреди урока зазвенел звонок и все не прекращался. В класс вбежала старшеклассница, закричала: «Война кончилась! Все на сбор!» Ой, что было! Мы с девочками кричали, прыгали, обнимались, плакали и смеялись. В актовом зале нас поздравил директор, а потом шумной толпой мы все пошли на митинг к трибуне, которая стояла на Ленинской – там, где здание Госбанка. Из репродукторов неслись марши, на столбах висли мальчишки и кричали «ура!». Люди все шли и шли, обнимались. Это было настоящее ликование, его невозможно забыть…

Через несколько месяцев открылся первый коммерческий гастроном на углу Ленинской и Китайской (Океанский проспект). Чего там только не было! Мы с сестрой и мамой пошли туда, как на экскурсию, и ходили, раскрыв рот: откуда что взялось и как же это дорого! Но мама все же купила французскую сайку. Мы принесли ее домой, бабушка обняла маму и эту сайку и плакала… Мама так и не сказала, сколько она отдала за ту булку. Кстати, больше в тот гастроном мы не ходили, не по карману было. И не заметили, когда он закрылся…

А потом началась война с Японией. Снова тревоги, затемнения, военные патрули на улицах. Но мы, дети, с уверенностью всезнаек говорили: да наши этих самураев на два счета победят! Так и вышло.

Вот и мирная жизнь

После госпиталя вернулся папа, у него была контузия и два тяжелых ранения: осколки в спине и в ноге, на ней ампутировали два пальца.

В 1946 году хлеб все еще давали по карточкам, но он стал пахнуть хлебом. Но его было все так же мало. Продукты можно было купить на черном рынке, но денег было мало. Однажды на рынке мама выменяла свою беличью шубку на буханку хлеба. Больше менять нам было нечего.

Сестра Ляля заканчивала 10-й класс, пошла на курсы стенографии. Дедушка болел, нужны были лекарства. От помощи папы мама отказалась: во втором браке у него было трое маленьких детей.

Мне было 14 лет, я решила доучиваться в вечерней школе и пойти на работу. Меня взяли вольнонаемной в воинскую часть, дали карточку служащей, зарплату. Выдали шинель, из нее мама сшила мне пальто… Жить сразу стало легче. Ляля смогла окончить школу. Я ни разу за всю жизнь не пожалела о своем выборе.

Вскоре отменили карточки, открылись гастрономы, в которых вкусно пахло выпечкой. К нам вернулась мирная жизнь.

Помню: уже много позже я ехала в трамвае, где случился скандал и какая-то женщина стала кричать: «Да вы тут, во Владивостоке, жировали, когда вся страна погибала!». Помню, как возмутились люди, как эту женщину вывели из трамвая. А уже в 60-х годах меня спросила знакомая из Центральной России: «А правда, что во время войны у вас был курорт?» Как обидно было это слышать…

Надежда МАКАРОВА (в девичестве Метелева), Владивосток

«Я помню. Помните и вы»

Мы продолжаем, уважаемые читатели, публиковать письма, приходящие от вас на акцию «В». В них труженики тыла, дети войны делятся воспоминаниями о том, как пережили Великую Отечественную. А вы помните, КАК это было? Помните, как жилось тогда, что люди говорили, что делали, как выносили это неимоверно трудное время?

Расскажите нам о том, что вы помните. Этого нельзя забывать, эти воспоминания не должны уйти и кануть в безвестность.

Расскажите! Мы не имеем права забыть эти четыре страшных года – с 1941-го по 1945-й.

Ваши мама, папа, бабушка или дедушка рассказывали вам, как жилось во время войны? Поделитесь с нами, со всеми читателями «В».

Наш адрес: 690014, Владивосток, Народный проспект, 13, газета «Владивосток», акция «Я помню. Помните и вы».

Для электронных писем: [email protected] с пометкой «Акция «В».