​Андрей Кончаловский: «Самое дорогое в современном кино – человеческое лицо»

Андрея Кончаловского представлять не надо: и в России, и за рубежом его знают, пожалуй, все. Даже те, кто не смотрел ни его нашумевший «Романс о влюбленных», ни эпохальную «Сибириаду», ни его последнюю (или «крайнюю», как говорят суеверные кинодеятели, впрочем, к Андрею Сергеевичу это, кажется, не относится) картину «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына». Сын Сергея Михалкова, брат Никиты Михалкова, отец Егора Кончаловского, муж Юлии Высоцкой – ну что еще нового о нем можно сказать? Разве что поразиться его неиссякаемой жизненной энергии, творческому долголетию. И умению удивляться, которое говорит о том, что Андрей Сергеевич все еще молод душой.

И его умению удивлять: как он удивил нас всех этой своей новой кинолентой про простого почтальона, где нет никаких актеров, а играют обыкновенные люди – такие же, как мы с вами. Да и играют ли? Скорее – просто живут. Но Кончаловский подчеркивает, что при всем том фильм «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына» – кино не документальное, а художественное. И те, кто его посмотрел (а показали «Почтальона» на «Первом канале» на всю страну), наверное, с этим согласятся.

– Андрей Сергеевич, я читала, что у вас в картине «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына» было всего два профессиональных актера. Это правда?

– Во-первых, я снимал всего одну актрису, и снимал как бы без сценария. Это возможно сегодня. Раньше был нужен свет, пленка, лаборатория – очень много всего было нужно, чтобы снять кино. И режиссеры до сих пор стараются работать с большими бюджетами. Я и сам так работал раньше: много массовки, визуальные эффекты, спецэффекты… Но сейчас даже ребенок посмотрит и скажет: «Ну и что? Хорошая компьютерная графика». Все это давно перестало быть сногсшибательным. Я вообще считаю, что самый дорогой визуальный эффект – это человеческое лицо. Вглядываясь в человеческое лицо, можно многое себе представить, поверить, понять, полюбить и возненавидеть. Я считаю, что человеческое лицо интереснее, чем бегущий с пистолетом человек. Но надо иметь определенного рода способности и отобрать кадры так, чтобы человеческое лицо выглядело наиболее интересно.

– А что нужно сегодня для того, чтобы хорошо снимать кино?

– С нашей современной аппаратурой – почти ничего не нужно: цифровой фотоаппарат, микрофон. Все равно как раньше: взять перо, чернила, бумагу – и написать гениальный роман или рассказ. Настоящему художнику, кроме этого, ничего не надо. Поэтому сегодня кино можно снимать практически без денег. Нужно только собрать вокруг себя «ошпаренных» людей, готовых с тобой работать. А вот талант ни за какие деньги не купишь! «Талант как деньги, – говорил Светлов, – если есть – есть, а нет – нет». Для меня урок человеческого таланта – это Чехов, причем со всеми его недостатками. Но и талант без техники – ничто: его нужно огранить, нужно много учиться. Это труд, пот, кровь и слезы. А кино можно снять и на айфон. И я практически так и поступил. С моей творческой группой мы поехали в деревню, много народа перебрали и нашли того самого замечательного человека – почтальона Алексея Тряпицына.

– У вас был кастинг среди почтальонов?

– Да, был кастинг: смотрели, как человек говорит, что он думает, какая у него физиономия, как он реагирует. Необязательно быть артистом. Попадались люди умные, рассудочные – разные. Но вот Леша Тряпицын меня подкупил тем, что он мудрый человек, с юмором, с каким-то замечательным взглядом на жизнь… И с ужасными вставными зубами. При всей нищете, которая окружает обычного русского человека, живущего в глубинке, в деревне, Леха считает: «Ничего, нормально – время сейчас такое». Есть в нем оптимизм.

– А что происходило дальше?

– Сюжета у меня не было – сюжет придумывался на ходу. Сейчас, говорят, спорят о моем фильме: документальное кино, полудокументальное... Никакого документального кино нет! Это художественный фильм, только снятый, сложенный из других кирпичиков. Можно взять кирпичики золотые, дорогие, сложить из них здание – и оно развалится! А можно из кизяка сделать кирпичики – и сложить архитектурный шедевр. То же самое и здесь. Можно снимать дорогих артистов, с дорогим сценарием – и будет неизвестно что… А можно взять людей с улицы, поработать с ними, поговорить – и правильный кирпичик получится!

– Как это выглядело на практике?

– Иногда я замечал что-то и сразу давал команду: «Камеру, камеру!» А иногда, бывало, подойдешь, сначала спросишь, как дела, как жизнь и так далее… Искали как-то Витю-маленького, и нам показали: «Да он пьяный – вон там!» Схватили камеру и побежали снимать. Или, к примеру, случилось горе: умерла баба Нюра. Мы сняли все: как говорили над ней замечательную надгробную речь, которую не придумаешь, – о социализме, о советском романтизме, такой партийный текст, но трогательный, искренний... И поминки тоже сняли…

– Неужели это все не было постановкой?

– Конечно, нет – и это вошло как часть фильма. Но все же был жесткий отбор. Если бы у меня не получилось именно так снять эти лица, я бы их не оставил. Когда мы снимали это кино, я еще не знал, что получится. Зато точно знал, что снимаю кино «в стол»: никто его не увидит, а если и увидят, то два-три человека. Но для меня важно было зафиксировать жизнь этих людей, попытаться их понять. И кстати, это несложно. Людей понять просто, если ты их хорошо слушаешь и если ты их любишь. А когда не любишь и не слушаешь, понять невозможно.

– И в жизни, наверное, так?

– Я про жизнь и говорю! Если вы ругаетесь со своим близким, то прежде всего не старайтесь ответить, а слушайте, что он говорит. Если он видит, что вы действительно его слушаете, то не будет так сердиться на вас. На личном опыте могу подтвердить. Когда мы с Юлей ссоримся, я всегда стараюсь больше молчать и слушать ее. Тогда все заканчивается хорошо!

– А как вы относитесь к ненормативной лексике в кино? В прошлом году это активно обсуждали, даже приняли закон на этот счет.

– Вы знаете, я не ханжа, но я за цензуру в разумных пределах. В том числе – за цензуру мата. Есть вещи, которые забивают у человека восприятие искусства. Например, открытый половой акт. Все помнят знаменитый фильм Бернардо Бертолуччи «Двадцатый век», где женщина в постели с двумя звездами, Де Ниро и Депардье, держит их за причинные места в кадре. И когда Бертолуччи ( кажется, в 1976 году ) привез этот фильм в Москву, я его попросил: «Умоляю тебя, вырежи это!» «Как это – вырезать?» – удивился режиссер. «Ну, тогда для русских не надо это показывать! Люди будут смущены». Это выглядит так же, как если представить: играет симфония – и вдруг на сцену выбегает голая женщина. Все смотрят на женщину! А что касается мата… Когда хороший артист в хорошо прописанных диалогах вдруг употребляет матерные слова якобы для выразительности, я никогда не верю! Я знаю, что он читает то, что написано каким-то писателем, пусть даже и талантливым. Пушкин, как мы знаем, тоже писал матерные куплеты. Но когда снимается документальное кино, жизнь людей, сидит на крыше дома Коля с молотком и заколачивает гвозди, вдруг он попадает себе по пальцу, вырывается матерок, у меня это не вызывает никакого возмущения! Как однажды сказал мой Леша Тряпицын: «Если без мата снимать – это же немое кино получится!» Мат – это как перец: тут надо знать меру…

– Раньше считалось, что искусство должно возвышать. А сейчас говорят, что оно должно приносить прибыль. А для вас что значит искусство?

– О, это слишком большое понятие. Оно вмещает в себя искусство жизни, искусство общения… Ну и все-таки, в чем же для нас главное значение искусства? Я много об этом думал и, пожалуй, отвечу не своими словами, а словами более умных людей. Например, искусство – это знание, которое передается с помощью словесных, зрительных или звучащих образов, которые расширяют представление человека о мире и о самом себе. А вот представления о самом себе – это самая сложная штука. Как правило, мы себя не знаем. Вернее, мы думаем о себе либо слишком хорошо – лучше, чем есть на самом деле – либо, наоборот, думаем плохо. Точно знать свое место, свои личные возможности – это большое искусство. Кто-то из мудрецов сказал: «Главная цель жизни – познать самого себя». Я и сам часто задумываюсь над тем, зачем люди ходят в театр, в кино? Ведь сейчас в кино ходят не только , чтобы приобщиться к искусству, но и в качестве развлечения. А когда развлекаешься, можно жевать. И обычно в наше время в кино люди идут, чтобы жевать, ну и – заодно – что-то смотреть... Естественно, что потом все это выветривается и удаляется из человеческого сознания и организма. Но я заметил, что, даже если в таком жующем зале на экране возникает хотя бы минута настоящей правды, люди перестают жевать! Вот она – сила искусства!

– В чем тогда, по вашему мнению, разница между искусством и развлечением?

– Развлечение не дает возможности воображать – вам все впихивают. Ваша фантазия зажата в том, как заработать миллион или как убежать от убийцы. А в хорошем кино надо размышлять. Например, вы видите перед собою бесконечный забор и все. Лай собаки рождает одну мысль, гудок паровоза – другую. Каждый звук дает свой самостоятельный образ. Почему? Потому что нам дают возможность вообразить. Поэтому когда я вновь задал себе вопрос «как снимать кино?», то ответил «не знаю, буду учиться заново». И вот с этим желанием учиться заново я решил снимать фильм про русского почтальона.

– Но вы же суперопытный профессионал. Что означает для вас «учиться заново»?

– Это значит – каждый кадр просматривать и думать, как зритель это будет воспринимать. И делать очень жесткий отбор. Вообще, искусство, на мой взгляд – это отбор чего бы то ни было: красок, сюжета, выражений, формы, нот, слов... Посмотрите на рукописи Пушкина и Толстого. Сколько раз Лев Николаевич переписывал «Войну и мир» – причем сам, без помощи Софьи Андреевны. Так и для меня картина в картине «Белые ночи почтальона Алексея Тряпицына» была абсолютно новым опытом. Очень полезным и нужным . Я так считаю…

Автор: Марина ДОЛГОРУКАЯ