Жизнь как кино, кино как жизнь…

Родилась Юленька Черемных – это девичья фамилия нашей героини – в 1926 году в поселке Посьет. Когда девочке было два года, семья переехала во Владивосток, поближе к родне. Всего в семье Черемных родилось девять детей, но выжило только семеро. – Мама потому и не работала, – вспоминает Юлия Васильева. – А папа был простым рабочим на рыбокомбинате. Поселились мы на улице Дзержинского, теперь она называется, как до революции, Фонтанной. Домик бабушки, в котором мы жили, был такой старый, что врос окнами в землю. Деревянные тротуары, старые дома, дворы… Жили очень скромно, можно сказать, впроголодь. Мясо – по большим праздникам. Под окнами текла канализация, электричества не было, на стене висела керосиновая лампа, которую зажигал папа по вечерам. Под бой барабанов…Учиться я пошла в Центральную, как тогда она называлась, гимназию. Сегодня это гимназия № 1. Учиться мне нравилось. Я была девочкой очень идейной, патриотичной, истово во все верившей. Была председателем совета отряда, можно сказать, бессменным. В 1939 году – я тогда училась в 6-м классе – отца вызвали в НКВД и сказали, что всю семью вместе с ним высылают в 10-дневный срок из города. Как много позже я узнала из справки о реабилитации, выселили нас с формулировкой «за антисоветские настроения». Это я уже позже поняла, что внимание «компетентных органов» наша семья привлекла из-за папиной родни по женской линии. До революции его родственники жили зажиточно, были среди них и белые офицеры, позже убывшие в эмиграцию. Отец, видимо, думал, что о его родне никто не вспомнит… И вот прихожу в школу, приводят меня в актовый зал, где уже собрали всех девочек, и под барабанную дробь рассказывают о моем «антисоветском» отце, срывают пионерский галстук. Что я тогда чувствовала? Стыд, непонимание «за что», ведь я так искренне верила в справедливость жизни. Мне до сих пор больно… Дома я об исключении из пионеров не рассказала. Не могла. Но в тот день решила покончить с собой. Настругала в стакан спичечной серы, налила воды – и выпила. Плохо стало очень быстро, но врачи, что называется, откачали.Галстук с меня сорвали, но не отняли. И 10 дней я каждое утро наглаживала его, шла в нем до школы, а перед школой снимала. И снова надевала по дороге домой… С котомками в никудаА через 10 дней папу снова вызвали в НКВД. Домой он вернулся с паспортом, в котором жирным-прежирным черным крестом была перечеркнута его прописка. Нам надо было уехать в 24 часа. В Сибирь – но не дальше Красноярска, и не в города, а в любое село. В поезд мы садились с котомками – чемоданов никаких не было. Одноклассницы пришли на вокзал провожать меня. Было это 27 декабря, но шел дождь. И девочки говорили: Юля, даже город плачет, что ты уезжаешь…Старшая сестра моя к тому моменту успела выйти замуж и уехать с мужем. Так что ее предписание «в 24 часа» не коснулось.Ехали мы в неизвестность. Скоро уж Красноярск… Видим – станция Клюквенная. Красивое название. Вышли на деревянный перрон. Детей шесть человек, самому младшему – Боре – полтора года, он у мамы на руках висел. Отец пошел в поселок и скоро вернулся – нас согласился приютить совершенно незнакомый человек. Выделил малюсенькую комнатку. Поставили мы свои мешки в этой комнатке, сели. В жизни у меня больше таких слез не было… Мы смотрели друг на друга и не понимали, что мы тут делаем, за что? Папа встал и сказал: завтра же все идем искать работу. Работу он нашел. Да и мы с братом устроились на мучную фабрику, чистили мешки – по 2 копейки за мешок. Через три месяца купили половину маленького дома, перешли жить туда. Армия спасла от голодной смертиВскоре папу арестовали как шпиона. Началась война. Денег совсем не стало. Я окончила семилетку, пошла на завод работать. Но тут старшая сестра прислала 240 рублей – заплатить за учебу. Мы с мамой пошли к отцу в тюрьму на свидание – там иногда это разрешали. Помню эти решетки, эти полосатые робы, какой он был тощий… Мама спрашивает: «Миша, что делать, Юля так просится в школу, и Галя деньги прислала?..» И папа издалека кричит: «Вера, я тебя умоляю: учи ее, учи, отдай в школу!». Пошла я в итоге в вечернюю школу. Но завод наш, который делал пушки, вскоре был переведен на казарменное положение, так что пришлось экстерном сдать экзамены. На заводе мы практически жили, даже спали там. Кормили ужасно: гнилой рыбой, плохим хлебом… Родные в деревне получали 150 граммов хлеба в день. А хлебовозка могла раз в неделю приехать, но хлеб все равно выдать только за один день. Сколько раз я видела, как идет человек по деревне – упал и умер. Это про блокадный Ленинград все знают, как там жилось, а про это все до сих пор молчат… В наши полдомика поселили еще и семью эвакуированных. Огород не высаживали – нечего было сеять… Мама опухла от голода, еле ходила. Отца к тому моменту уже расстреляли. У нас неподалеку в доме конвоир жил из тюрьмы. Он и шепнул, когда мимо завода повезут трупы – хоронить. Я вышла и смотрела… Знаете, сколько раз я потом поездом мимо той станции ездила – в отпуск, в командировки. И каждый раз на горку одну смотрю, знаю – там в общей могиле мой отец лежит…Шел 1942 год. Я написала сестре – она к тому моменту жила в Охотске, и муж у нее был начальником порта: если ты нас не заберешь, мы все умрем. Сестра прислала вызов – и семье позволили уехать. Я пошла к директору завода: разрешите мне сопроводить семью до Владивостока, помочь. Он давай кричать, что страна в опасности, а ты про личное думаешь… Сказала я маме, а она в плач: тебя тут одну не оставлю… А мы уже дом продали, купили картошки, хлеба, денег осталось только на билеты…Что делать? Уехать самовольно? Расстреляют. Нас в то время то и дело водили смотреть суды над «дезертирами с трудового фронта» – чтобы совсем запугать. И тут моя подруга, Злата ее звали, сказала: пойдем к моему дяде, он военком, поможет оформиться добровольно на фронт. Так и сделали. Мама узнала, заплакала, но оставаться ей уже было незачем. Так и поехали – семья во Владивосток, где их встретила сестра, а дальше они уже пароходом в Охотск; а я – в Подмосковье. Приехали мы – зеленые девчонки, стрелять не умеем, ничего не умеем. Посмотрели на нас – и отправили в Хабаровск на военные курсы связи. Я стала отличницей боевой и политической подготовки, первой сдала экзамены и получила звание сержанта. Была направлена на Второй Дальневосточный фронт в 69-й полк связи. Здесь и демобилизовалась, на Дальнем Востоке…Не судьба, а целый фильмОсенью 1945 года по Ленинской – центральной улице Владивостока шла 20-летняя Юлия Черемных, демобилизованный сержант-­радист. Война окончена, в кармане ни копейки, из одежды – только та форма, что на ней… Что же делать ей, члену семьи репрессированного? Взгляд девушки упал на объявление на дверях кинотеатра «Уссури»: «Срочно требуется кассир». «А почему нет? – подумала она. – Поработаю немного, а там посмотрим…» Это «немного» оказалось – вся жизнь…Больше 70 лет Юлия Васильева, ныне исполнительный директор кинотеатра «Уссури», работает на одном и том же месте… Шли годы, менялись страна, уклад, экономика, политика, но главным в ее жизни были и остаются кино и кинотеатр «Уссури», который, как уже ранее писал «В», она буквально спасла для Владивостока в черные 90-е годы. В годы, когда за здание шла настоящая война, когда на нее – директора кинотеатра – давили и разного рода сомнительные бизнесмены, и даже из Госкомимущества намекали: продавайте, чего вы… И сегодня, заходя в отреставрированный «Уссури», Юлия Михайловна улыбается. Это – история и кино ее жизни. Ее судьба.КСТАТИКОЛЛЕКТИВ ООО «Синема» и общественные организации выдвинули кандидатуру Юлии Васильевой на присуждение звания «Почетный гражданин Владивостока».

Автор: Любовь БЕРЧАНСКАЯ