Быть Гребенщиковым – разумный выбор

Самое тяжелое в этом деле – подготовка к разговору. Потому что, когда слушаешь песни человека на протяжении десяти лет, накапливается огромное количество вопросов. Какие-то забываются, какие-то кажутся уже неактуальными, какие-то должны блеснуть оригинальностью, но, вот незадача, их уже задали до тебя. Учитывая этот бардак, остается желание просто поговорить с человеком на интересные темы.– Борис Борисович, успели увидеть Владивосток? – Только в церковь заехал. Пока у нас получается четыре концерта за четыре дня в разных городах по Дальнему Востоку, начиная с Благовещенска. Мы не успеваем даже выспаться. Рассчитываю на сегодня. – Вы собираете информацию о чудотворных иконах. В этом туре удалось чем­-нибудь пополнить коллекцию?– Было много всего. И ваша Порт-­Артурская икона займет в ней свое место. – В вашем новом альбоме меня поразила песня «Назад в Архангельск». Как она родилась? Было какое-­то яркое впечатление или это размышления о судьбе России?– Безусловно, нет. Размышлять по какому-то поводу – дело скучное. Как мы говорили в Хабаровске со священниками, мысли отделяют нас от правды. Потому что наши мысли двух-трехмерные, а правда значительно больше. Песня – это ощущение, которое, если повезет, удается передать через умелое построение слов.– Все ваши песни можно скачать на сайте Круги.ру. Вы часто говорите о том, что альбомная культура уходит в прошлое. Имеется в виду альбом как носитель, то есть диск, или как концепция, сборник песен?– Как концепция. Но творцу всегда нужно себя чем­то ограничивать. Альбом, как средняя симфония, длится около 50 минут. И он также состоит из нескольких частей, 10-12 песен. Для меня эта форма пока остается интересной. Хотя сейчас мы пишем неальбомное. По песне в месяц или два. Делаем – выставляем. Есть какие­то вещи, из которых может появиться альбом, есть вещи, которые, скорее всего, в него не войдут. Песня «Расти, борода, расти», которую мы выставили месяц назад, будет неальбомной. Об интеллигенции– У меня есть товарищ, которого еще в школе учитель называл интеллигентом. – И он не отомстил?– Нет, но это его очень оскорбляло. Он все время раздражался, когда мы его так называли. По вашему мнению, интеллигент – это обидно? – Обидно ли быть названным интеллигентом? Если задать такой вопрос Грише Акунину, он мог бы удивиться. Я вырос в убеждении, что интеллигенция была лучшей частью общества. Но, значит, мы живем в мире, где те, кто раньше считался лучшей частью общества, теперь считаются изгоями. Нам искусство и образование больше не нужно? Вместо интеллигенции у нас кто? Кто является классом, которым престижно быть? Ребята с ломами? Бандиты? – Сколько ни читал статей и ни слушал разговоров об интеллигенции, все говорят о ней в третьем лице. Никто себя к ней не причисляет.– Если я скажу: я интеллигент, мои друзья ответят: а ты не слишком много на себя берешь? Кто дал тебе право называть себя образованным человеком? Я не возьму на себя такую смелость, потому что не считаю, что хорошо образован. Я считаю, что много нахватался. Но мне кажется, интеллигенция всегда была лучшей частью общества. Еще и в том, что она единственная кричит, когда что-­то идет не так. Есть такое английское слово troubleshooter, или канарейка в шахте. Когда идет угарный газ, канарейка дохнет. По этому определяют, опасно ли жить в данном месте. Если интеллигенция кричит, значит, что-­то идет не так.О коллегах– Вас называют патриархом русского рока…– Эмиром.– Еще шейхом и султаном. Как вы относитесь к подобным клише?– Можно назвать человека кем угодно. Что это меняет? Если люди ко мне так относятся, они выражают свое уважение. Что я могу поделать, если они уважают меня? Я кланяюсь низко, спасибо большое.– Приятно быть патриархом?– Во-­первых, вся Москва с этим не согласится. Думаю, очень многие люди скажут, что это именно с них все начиналось.– Русский рок – это тоже клише. Недавно спросил у друга, слушал ли тот последний альбом «Аукциона». Он ответил: это же русский рок, зачем он мне нужен?– Понимаю такое отношение. Я знаю нескольких людей в России, которые считают, что музыка – это совсем ненужное дополнение к словам. Главное, чтобы слова брали. А музыка может быть в три аккорда. У Маккартни часто бывают такие тексты, что мог бы и получше. И Леннон всю жизнь его за это грыз. Опыт Beatles показывает: хорошо, когда слова и музыка находятся в неудобном равновесии. То одно побеждает, то другое. А у нас они упали в сторону слов. И музыка никого не волнует. Я помню, как это было с Майком (Майк Науменко. – Прим. ред.). Говорю: Миша, хорошо бы в эту песню струнный оркестр. Он удивился: зачем? Гитара же есть – нормально. – Вы страдаете творческой завистью – кто­-то что­-то спел, а вы думаете: жаль, что не я?– Да, все время. Пока Джон Фрушанте не ушел из Red Hot Chili Peppers, например, я ему очень завидовал. Или тому, что делает Джонни Гринвуд в Radiohead. И всей этой группе. Им нельзя не завидовать. – Как относитесь к столпам отечественного рока: Юрию Шевчуку, Косте Кинчеву, Андрею Макаревичу и другим? Есть ли какие­то совместные проекты?– Упаси господи. Каждый должен заниматься своим делом. Мне кажется, что всем этим людям, к которым я так или иначе отношусь с любовью, немножко не хватает образования. Все они могли бы делать музыку лучше. Я и себя тоже включаю в их число. Так что Костя с Юрой могут не обижаться.О цензуре– В советское время ваши песни подвергались правке?– Их нельзя было исполнять, не проведя через специальную цензуру. Мы придумывали массу изобретательных путей, как сделать так, чтобы нам, по крайней мере, позволили выйти на сцену и петь. А уж что будет дальше – черт с ним. Ничего, у нас скоро все это появится заново.– Есть ощущение, что цензура понемногу возвращается.– И не понемногу. Ведь что происходит сейчас со спектаклем «Лолита» в Петербурге – его запрещают показывать на сцене театра.– Да, из-за угроз создатели отменили спектакль, который вызвал возмущение «православных граждан».– А кому хочется, чтобы пришли защитники морали и разбили тебе башку? Когда казаки говорят, что «Лолиту» Набокова ставить нельзя… Я не люблю Набокова, не люблю книгу «Лолита». Мне она совершенно неинтересна. Но из принципа я скажу: почему казак, который, скорее всего, необразован, вправе мне говорить, что я должен читать? В какой момент я упустил свое право на выбор? – Кому бы вы дали править свои песни?– Человек скорее бы получил пулю в лоб, чем такое право. Я пою то, что пою, и ни одна сволочь не встанет у меня на пути.– Свобода творчества – у нее должны быть какие­-то границы?– Это всегда вопрос совести данного творца. Я могу использовать мат, но мне противно это делать. А есть люди, которые по-другому не разговаривают. Поэтому, наверное, человеческое государство находит какие­-то методы воздействия. Я, например, считаю Британию вполне цивилизованной страной с очень древними традициями и культурой. Я никогда не замечал, чтобы там была цензура. Когда приходишь в галерею Саатчи в Лондоне – это просто черт в ступе. Мне немножко не по себе. Но я понимаю: братья Чапмены имеют право делать то, что они делают. Мне это не нравится. Но ведь от этого лондонский мост не рушится и люди не начинают на улицах вести себя плохо. Они начинают вести себя плохо, когда рядом с ними растет огромное число мигрантов без образования. Тогда на улицах начинают крушить витрины, как это было прошлым летом. С другой стороны, я понимаю людей, которые хотят вернуть цензуру. Когда включаешь телевизор или радио, на ум приходят сплошные многоточия. Без цензуры сложно, потому что люди некультурные – очень хотят материться с экрана. А с другой стороны, как только вводишь цензуру, появляется фашизм. Я думаю, люди должны перестать хотеть материться с экрана, перестать показывать только половые акты и ничего больше. Это естественный процесс. Должно пройти какое-­то время. А люди не выдерживают – им надо все запретить. Когда запрещаешь все, наступает конец культуре.– Чем Гребенщиков так привлекателен?– Я, наверное, понимаю чем. Людям наша музыка может нравиться или не нравиться. Но мы ухитрились на протяжении 40 лет делать то, что мы хотим, и ни разу не сделать того, чего не хотим. И таким образом мы доказывали, что в любых условиях это возможно. Я думаю, это важно для людей.Блиц-опрос– С чего начинается Родина?– Мне одно время приходилось ездить по Европе на поездах. Когда переезжаешь Брест и попадаешь в Россию, ощущение сказочное, непередаваемое. Если есть какой­-то патриотизм, то он именно этим питается. В этой стране есть что­-то, отчего щемит сердце.– Кому на Руси жить хорошо?– Переадресуем этот вопрос обитателям Кремля. На самом деле мне значительно лучше, чем им. Потому что мы свободны, а они нет.– Какая первая песня, которая вам запомнилась?– Beatles. I want to hold your hand. Первое, что меня очень серьезно вставило.– Последняя книжка, которая задела вас за живое?– Любая книжка задевает меня за живое. Я сейчас читаю Теофиля Готье. А сегодня ночью часов пять изучал парижских алхимиков ХХ века.– Где вы были в ночь с 19 на 20 августа 1991 года?– Известие о ГКЧП нас застало в Усть­-Илиме. Мы пришли в гостиницу, было утро. И тут по радио этот текст зачитывают. И, конечно, шок был большой и интересный. Мне очень понравилась тогда реакция сибирских радио. Говорили, они в Москве явно не подозревают, что мы существуем. Не посоветовались с русским народом. В Москве есть такое. Москва считает, что они цари и боги и что им не надо советоваться с Россией. И они когда­-нибудь доиграются.– Какая музыка обычно играет у вас в плеере?– Учитывая, что у меня в компьютере больше 160 гигабайт музыки, звучать там может все, что создано за последние полторы тысячи лет.– Ваше образование – факультет прикладной математики – как-­то помогло в жизни?– Да, за время учебы я так много времени провел в кафе внизу, что написал огромную кучу стихов, текстов и всего остального, на которых «Аквариум» долго держался и держится до сих пор. Полностью интервью с Борисом Гребенщиковым читайте на сайте Vladnews.ru в разделе (Интервью и комментарии).

Автор: Сергей ПЕТРАЧКОВ «Владивосток»