«Разделить участь своего народа...»
В этом году сошлись две юбилейные памятные даты, связанные с Арсеньевым. 110 лет назад – в августе 1900 года будущий исследователь тихоокеанского побережья России явился во Владивосток для прохождения армейской службы, спустя ровно 30 лет – 4 сентября 1930 года Владимира Клавдиевича не стало. Прибыл мало кому известным офицером, а ушел из жизни великим ученым и писателем, получившим мировую известность.
В этом году сошлись две юбилейные памятные даты, связанные с Арсеньевым. 110 лет назад – в августе 1900 года будущий исследователь тихоокеанского побережья России явился во Владивосток для прохождения армейской службы, спустя ровно 30 лет – 4 сентября 1930 года Владимира Клавдиевича не стало. Прибыл мало кому известным офицером, а ушел из жизни великим ученым и писателем, получившим мировую известность. Несть числа публикациям о жизни и научной деятельности Арсеньева. О нем написано столько, что, казалось бы, все уже известно, изучено. Между тем в биографии великого ученого-подвижника немало остается «белых пятен». Красные и белыйДо сих пор не утихают споры вокруг вопроса: почему Арсеньев не ушел вместе с белыми за границу? У него ведь было столько возможностей! Взять хотя бы широко известный сегодня и подробно описанный случай с Несмеловым. Арсеньев оказал поэту всяческое содействие в подготовке побега, но сам и не подумал о подобном шаге. Его упорное нежелание последовать за товарищами – это и впрямь какая-то загадка. Он был царским офицером, после Февральской революции состоял на службе у временного правительства – пусть даже на очень скромной и безобидной должности комиссара по инородческим делам, но это в тогдашнем противостоянии большевиков со своими политическими оппонентами не имело ровным счетом никакого значения – после революции все «временные» подвергались нещадному преследованию. Кроме того, в 1918 году Арсеньев принял во Владивостоке предложение белых властей стать инспектором созданного здесь управления рыбными промыслами Дальнего Востока. Служба у белых, пусть даже на промыслах – это по тем временам считалось серьезным криминалом. Сразу после установления во Владивостоке советской власти Арсеньев, как бывший царский офицер, был поставлен на учет в местном представительстве ОГПУ, где ему вменялось постоянно отмечаться, а при отъездах из города получать соответствующее разрешение. В 1924 году ученый, чья деятельность была у всех, что называется, на виду и на слуху, снимается с учета – в связи с «лояльным отношением к советской власти». Казалось, пронесло и можно спокойно продолжать заниматься научными изысканиями. Но это была видимость благополучия. Владимир Клавдиевич прекрасно понимал, что по пустякам в такие учреждения не вызывают. Конечно, в середине 20-х годов никто и помыслить не мог о грядущих катаклизмах 37-го года, но Арсеньев, опытный разведчик и психолог, чувствовал: не к добру эта «лояльность»…Под «колпаком» ОГПУУ нас принято считать, что во всех притеснениях при советской власти, особенно в 20-30-е годы, инициатива принадлежала репрессивным органам. Дескать, они и заваривали кашу. В реальности все обстояло далеко не так однозначно.Мне уже приходилось рассказывать о трагической судьбе нашего земляка, замечательного поэта Павла Васильева («Сраженный ястреб на лету…», «В», 30 октября 2008 г.), ставшего жертвой наветов, исходивших от собратьев по литературному цеху. Нечто похожее случилось с Арсеньевым. У Владимира Клавдиевича, как у всякой неординарной личности, хватало недругов, злопыхателей, завистников. Один из таких – некто Липский-Куренков. Долгие годы считалось, что это было на почве личных неприязненных отношений, что молодой ученый, кстати, этнограф, как и Арсеньев, просто завидует славе и авторитету старшего коллеги. И только спустя многие годы выяснилось, в первую очередь благодаря изысканиям А. Хисамутдинова и М. Хасановой, что «вклад» внесло и непосредственное окружение. Подлил масла в огонь и неожиданно разоткровенничавшийся сам Липский. Оказывается, с первых дней советской власти молодой ученый по собственной инициативе стал добровольным информатором-«стукачом» по Арсеньеву, вдобавок не гнушался запустить в общественный оборот разного рода клеветнические измышления. Получая такую «подпитку», органы не могли не реагировать. В октябре 1926 года последовал внезапный вызов в Хабаровский сектор ОГПУ, где Арсеньеву, только что вернувшемуся из экспедиции, пришлось несколько часов объясняться по поводу «заявления о враждебной пропаганде в среде научной общественности». Стороны, выражаясь современным языком, пришли к консенсусу. В ОГПУ ограничились «внушением», Арсеньев пообещал свести к минимуму контакты с интеллигенцией (трудно, конечно, представить, как это могло быть в реальности у человека, вращающегося исключительно в среде этой самой интеллигенции, но выбора у Владимира Клавдиевича уже не было).Есть еще один аспект, почему-то упускаемый из виду исследователями при оценке тех или иных событий, относящихся к середине 20-х годов. Тогда у власти в подавляющем большинстве своем находились адепты мировой революции, которым Россия представлялась площадкой для гигантского эксперимента. Это потом, убедившись в неподъемности затеи по переустройству всего мира, начнут спускаться с небес, а в 20-е очень даже многие в стране верили в идеи Коминтерна. Но только не Арсеньев. Умный, проницательный, он сразу же уловил сущность «мировых» химер и нередко довольно едко «поддевал» интернационалистов. На этой почве, кстати, и возникали трения с Липским. Весьма показательна пометка на одной из статей, сделанная собственноручно Арсеньевым: «Липский (он же Куренков, а может быть, и не Липский, возможно, у него окажется и третья фамилия) имеет личные счеты…».Такие «шуточки» интернациональной общественностью воспринимались болезненно, если не сказать больше, во Владивостоке группа неких молодых активистов без всяких околичностей записала Арсеньева в шовинисты. В те годы, когда все национальное «сбрасывалось с парохода современности» и расчищалась «одна шестая планеты» от пережитков прошлого, такое обвинение было чревато самыми серьезными последствиями… Начиная с 1927 года Арсеньев уже под «колпаком». Последней каплей стал «сигнал» в июле 1930 года, будто Арсеньев, отправившийся с экспедицией на нижний Амур, «поехал формировать агентурную сеть…».«Уйти к Дерсу…»Все это он чувствовал кожей. Но что делать?Он разрывался между данным однажды самому себе обязательством продолжить исследовательскую работу и до конца «разделить участь своего народа…» с надвигающейся неизбежной развязкой. В минуты отчаяния и безысходности у него вырвутся слова: «…Долго вечером сидели у огня и разговаривали. Первый раз для меня стало ясно одиночество в том смысле, что все мои сверстники — туземцы, с которыми я раньше совершал путешествия, — уже сошли со сцены жизни. Все уже они по ту сторону смерти… Я остро почувствовал одиночество. Все в прошлом!.. Пора идти туда, куда ушли другие — я отстал на этом пути…». А незадолго до трагической кончины в письме одному из ближайших друзей Ф. Аристову Арсеньев выразится еще более определенно: «Мое желание — закончить обработку своих научных трудов и уйти, уйти подальше, уйти совсем — к Дерсу!».Ушел из жизни рано – всего в 58 лет, для ученого это не возраст, но успел очень много. Его книги изданы в десятках стран мира, научные труды все так же актуальны и востребованы. Не случайно ведь Фритьоф Нансен, познакомившись с Арсеньевым, восхищенно заметил: «Это человек от бога…». Пройдут годы, и признание получит поистине вселенский масштаб – японский режиссер Акира Куросава, потрясенный трагической судьбой соседа-дальневосточника, поставит фильм, который получит «Оскара», затем ЮНЕСКО объявит Год Арсеньева…Кажется, у Цезаря сказано: «Не имеет значения, буду жить или погибну, главное – дойти до цели». С полным правом можно сегодня отнести эти слова к судьбе великого гуманиста-первопроходца.
Автор: Владимир КОНОПЛИЦКИЙ
