Академик Виктор Акуличев: Моя беда – я экспериментатор

Так получилось, что на вопрос, заданный в самом начале беседы, мой визави ответил уже под занавес нашего разговора. А может, так и должно было случиться, так закольцевались темы… Ибо разве уйдёшь от вопросов о море, если твой собеседник – директор Тихооке

29 янв. 2009 Электронная версия газеты "Владивосток" №2472 от 29 янв. 2009
77c7d737e775727a7bfe698851f6741a.jpg


Так получилось, что на вопрос, заданный в самом начале беседы, мой визави ответил уже под занавес нашего разговора. А может, так и должно было случиться, так закольцевались темы… Ибо разве уйдёшь от вопросов о море, если твой собеседник – директор Тихоокеанского океанологического института Виктор АКУЛИЧЕВ?

~~Справка «В»
Виктор АКУЛИЧЕВ – академик, профессор, доктор физико-математических наук, президент Российского акустического общества, директор Тихоокеанского океанологического института (ТОИ) имени В. И. ИЛЬИЧЁВА ДВО РАН. Автор или соавтор более 250 научных публикаций, в том числе пяти монографий, среди которых «Дальневосточные моря России», «Волновые энергетические станции в океане», «Мощные ультразвуковые поля» и так далее…~~

И даже на полюсе штормовал…

– Какая дорога привела вас, украинского мальчишку, на Дальний Восток?

– Это очень простая история для всех, кто жил в СССР… Я родился на Украине в военное время, был, как раньше писали в анкетах, на оккупированной территории, хоть и было мне всего два с половиной года. Отец мой прошёл всю войну, потом мы какое-то время жили в гарнизонах, а после демобилизации отец решил осесть не в родных местах (там после войны свирепствовал голод), а в Молдавии. Там я и пошёл в школу. У нас были отличные учителя, мы учили русский, молдавский, французский! После школы надо было выбирать, где учиться, и я решил поехать в Киев. Выбирая между университетом и политехническим институтом, остановился на политехе. Времена были такие, что я посчитал необходимым получить не просто образование, а ремесло. А профессия инженера тогда была уважаема и престижна. Мы уже были практичные люди! Специальностью выбрал электроакустику. О своём выборе не жалею – мы изучали не только подводную акустику, но и физическую, электро-, музыкальную, архитектурную. В 1961-м окончил с отличием институт, мне предложили несколько вариантов, и я выбрал Сухумскую научную морскую станцию Акустического института (он базировался в Москве) в лаборатории Виктора Ильичёва. И поехал в Абхазию. Проработал там три года, поехал в Москву в аспирантуру, защитил там сначала кандидатскую, потом докторскую диссертации. Успешно работал в Москве, занимался классической научной деятельностью…

А потом поступило приглашение от Виктора Ивановича, который из Сухуми уехал на Дальний Восток, создавать с нуля Тихоокеанский океанологический институт. Он сделал очень соблазнительное предложение, сказав, что здесь я смогу заниматься тем в области гидроакустики, чем захочу. Я согласился. Это был 1978 год. И приехал во Владивосток. Ехал, думал, буду завлабораторией, а когда приехал, Виктор Иванович сказал: «Я не хотел тебя сразу пугать, но ты будешь замом…». Льготы тогда учёным, которые ехали в ДВНЦ, были колоссальными: моя московская квартира бронировалась, например. Можно было через какое-то время вернуться, но я остался здесь и живу во Владивостоке уже 30 лет. У меня не было тогда проблемы карьеры, я приехал во Владивосток уже доктором наук и мог позволить себе думать только о науке. Здесь, во Владивостоке, гидроакустику изучали всерьёз. К тому моменту, кстати, у меня уже был немалый опыт работы в море. Шесть месяцев в Атлантике работал, занимался измерениями, связанными с подводными лодками. Потом была ещё одна полугодовая экспедиция. В 1969 году был в полярной экспедиции на станции СП-18. В такой экспедиции почти всё, в том числе самая жизнь, зависит от твоего умения собраться, быть в форме… И уже во Владивостоке я каждый год много лет ходил в экспедиции.

У нас тогда был блестящий флот, такие великолепные корабли, как «Академик Александров», «Академик Несмеянов», на которые можно было посадить 65 научных сотрудников и столько же экипажа. 130 человек, представляете? Мы занимались множеством измерений – от оптических до акустических и спутниковых. Заходили в Сингапур, набирали топливо и продукты и уходили в любой океан – хоть Индийский, хоть Тихий, хоть Атлантику… В целом я провёл в море, если суммировать, около трёх с половиной лет. И это самое главное, что у меня в жизни было.

– Вы прошли с российской наукой как годы расцвета, так и самые сложные – 90-е…

– Да. Всякое было. Альма-матер моя, Акустический институт, в лучшие времена имел 2000 сотрудников, станции в Сухуми, на Волге, на Севере. Сейчас там 300 человек, это отраслевой институт, очень скудно финансирующийся, и из этих 300 едва ли десять человек – не пенсионеры… Беда! В ТОИ тоже не так всё просто, когда-то в нём было 1100 человек, сегодня осталось 500… За последние два с половиной года мы должны были сократить численность с 700 до 500 сотрудников. И это было совсем не просто. У нас 280 научных сотрудников, от нас требуют постоянно довести их число до 240. В некоторых лабораториях люди согласились получать 0,9 или даже 0,5 зарплаты – чтобы их коллег не выбросили на улицу. Замечу, что так выживают почти все институты, не только наш.

– А много ли среди этих научных сотрудников молодых людей?

– Из 280 научных сотрудников 130 человек – моложе 35 лет. Если не будет притока молодых сотрудников, ТОИ ничто не спасёт. Мы стараемся создавать условия для молодых… Когда-то в советские времена аспирантская стипендия у меня была 100 рублей. Я, подрабатывая – не разгружая вагоны, работая для научных журналов, содержал на эти деньги семью. Сегодня 1000 рублей стипендия аспиранта. Разве на эти деньги прокормишь семью? Снимешь жильё? Поэтому мы нашим аспирантам даём возможность работать, платим пол-оклада, 12-13 аспирантам оплачиваем аренду жилья, выдаём деньги на покупку книг… Если бы мы этого не делали, была бы у нас аспирантура, было бы будущее?

Мы работаем со студентами, наш институт является базовым для шести кафедр разных вузов: в ДВГУ это кафедры океанологии, гидрофизики (которую я возглавляю), физики Земли и планет; в ДВГТУ – геологии, гидрофизики и акустики и ультразвука. 50-60 студентов у нас постоянно работают (это всего по три человека с курса!), из них выбираем 10 будущих аспирантов, тех, кто будет дальше заниматься наукой…

Сколько раз разные проверяющие комиссии в ужасе заявляли, что мы не имеем права так делать… А я всегда отвечал, что если мы прекратим эту практику, институт можно закрывать на лопату, в нём останутся одни пенсионеры.

Самая практичная вещь – автомат Калашникова

– Как вам кажется, расцвет академической науки – такой, как был в СССР, ныне возможен?

– Я начинал работу в Акустическом институте, а он, как и многие другие, во времена ХРУЩЁВА был волевым решением прикреплён к отраслевому министерству. Поначалу это казалось разумным. В то время академическая наука работала с дальним прицелом, а от отраслевой требовали практических результатов. Нужно помнить, какое было время… Американцы спустили на воду свой «Наутилус», их подводные лодки барражировали в Северном Ледовитом океане. И пришлось срочно спускать на воду «Ленинский комсомол» – который, заметим, был не доведён до ума. Это сегодня рассекречены данные, что там текли реакторы и матросов заставляли тряпками убирать радиоактивную воду, в вёдрах выливать в гальюны… Эта лодка могла только 45 дней в году находиться под водой. Не было даже системы отопления, жуткий был холод в лодке, не было вентиляции… Вот и надо было работать практически.

А когда распался СССР, отраслевая наука по сути была обречена на гибель. Кто-то решил, что нам всё это не нужно. Один из замминистров министерства экономики, в которое передали всю отраслевую науку, однажды собрал у себя 600 человек – руководителей НИИ, директоров КБ – и сказал: это последний раз, когда я вас собираю, потому что у меня нет денег даже на то, чтобы послать вам открытки с датой следующего собрания. Вы нам не нужны…

– Как в этом смысле вы относитесь к фразе, которую часто повторяют сегодня люди при власти: наука должна давать отдачу?

– Никак не отношусь. Если человек облечён властью, это не значит, что он разбирается в науке. Мне как-то один вице-мэр ещё при ТОЛСТОШЕИНЕ сказал: вон в Африке совсем нет НИИ, и ничего, живут же люди…

ЭЙНШТЕЙН получил Нобелевскую премию за работы по фотоэффекту в 1905 году. Лазерная техника, основанная на его работе, появилась через 40 лет!! Есть и другие примеры, когда между выдающимися открытиями в науке и их практическим применением прошло и куда больше лет! Как можно говорить в данном случае о практической пользе? Да, очень много исследований сегодня не приносит практической пользы, но… Наибольшую пользу приносит автомат Калашникова – он сразу работает, без вопросов…

– Ваш институт, как раньше говорили, занимался счастьем человеческим, то есть почти полностью работал на оборонку?

– Точнее, на 60 процентов. Оборонный заказ. По существу закрытый институт. После распада СССР, кстати, Минобороны задолжало нам чудовищные деньги, которые где-то там и канули…

Сегодня всё не так просто. Когда министром обороны стал ИВАНОВ, он сказал: «У нас столько перспективных разработок, что на ближайшие десятилетия нам не нужна наука, нам нужно производить». И только сегодня, когда мы схлестнулись с американским оружием в Южной Осетии, выяснилось, что нельзя топтаться на месте и не изобретать нового. Потому что автомат Калашникова, конечно, хорош тем, что его можно сунуть в лужу, в грязь, а он всё равно стреляет, но существует ещё лазерное наведение, например. Если вы в разработке новых видов оружия остановитесь на сутки, догонять будете год… А мы остановились на года. У Акустического института до сих пор нет оборонного заказа!

– Выходят ли ваши сотрудники сегодня в море?

– Мы работаем в море, но не так, как раньше. Работа на больших кораблях – это очень дорого. Есть судно, которое мы очень любим, «Академик Лаврентьев», так вот стоимость судо-суток на нём – более 10000 долларов. Вот и считайте. Была у нас в конце прошлого года экспедиция в Охотское море, цель работы – крайне интересная: исследование выделения газогидратов на дне, метана то есть. Газогидраты – один из возможных энергетических ресурсов кроме нефти и газа, кроме того, выделение метана интересно изучать с точки зрения парникового эффекта, изменения климата. Охотское море выбрасывает колоссальное количество метана, это внутренняя жизнь Земли, понимаете? Никто не знает, к чему это приведёт, если это не изучать…

Так вот, к месту работы судно шло пять суток и обратно – пять. И денег хватило всего лишь на шесть дней работы в море. Вот вам КПД. По-хорошему, такого вообще нельзя допускать, чтобы число дней в пути было больше, чем время работы, оно должно быть хотя бы в два-три раза меньше… Но… И если бы не наши две базы – в бухте Алексеева на острове Попова и на мысе Шульца (полуостров Гамова), как бы шли исследования, я даже не знаю. На мысе Шульца могут работать два наших небольших судна – «Малахит» и «Импульс». Там, по существу, мы производим основную работу, обучаем молодых сотрудников – должны же они знать, что такое море… Так на работу на этих судах очередь такая, как в голодные годы за хлебом. История с базой на Гамова вообще очень интересная. В начале 1996 года командующим ТОФ стал адмирал Владимир КУРОЕДОВ. Я пришёл к нему на приём. И попросил: вы уходите со своих баз, оставляете территории, отдайте нам базу на мысе Шульца, ведь иначе её просто разграбят… Владимир Иванович оказался такой умница! Он сразу же этот вопрос поставил на Военном совете, и уже через неделю мы имели разрешение, а в сентябре оформляли в Москве все бумаги… Эта база – 92 гектара. Она находится в собственности федеральной, мы занимаемся оперативным управлением. Кстати, когда мы оформляли все бумаги, выяснилось, что некие ушлые товарищи уже пытались оформить собственность на базу – там ведь самые купальные районы.

Счастье моё и беда…

– Вы оптимист?

– Наверное, да. Мне нравится моя жизнь и моя работа.

– Видите свою жизнь дальше в науке?

– Честно вам скажу – директор института, тем более в течение 13-15 лет, как я, – это не лучший способ занятия наукой. Моя беда – я экспериментатор. Теоретик может работать и без крупного финансирования, найти заработок в других сферах и продолжать работу. А экспериментатор требует ресурсов, финансов… Я и согласился быть директором НИИ, потому что не стало возможности работать так, как хотелось. А счастье моё в том, что всё же удаётся организовать какие-то эксперименты. И тут опыт работы оказывается главным условием… Я пытаюсь, конечно, быть в форме, участвую в акустических международных конгрессах, читаю доклады…

– А как держите физическую форму?

– Да никак. Стал тяжело переносить перелёты. Не так давно из Владивостока летел в Москву, оттуда в Бостон, потом снова в Москву и сразу Владивосток… Так неделю не мог ночами спать, привыкал. Сижу в ночи, читаю…

– А что читаете? Профессиональную литературу? Или находите время для художественной?

– Художественную – нет, редко. Конечно, Лев ТОЛСТОЙможет такого накрутить, но реальные судьбы людей, как правило, куда сложнее и интереснее того, что может придумать писатель. Воспоминания о людях науки люблю читать. Жена подкладывает ещё и книги о ПЛИСЕЦКОЙ, например, другие мемуары или воспоминания. Книгу Людмилы САРАСКИНОЙ о СОЛЖЕНИЦЫНЕ прочёл с интересом. Недавно зачитывался воспоминаниями о ТАММЕ, о ЗЕЛЬДОВИЧЕ…

– А хобби у вас есть?

– У людей моего склада не бывает хобби. Хотя я вот собираю китайские каменные шары для развития кисти – разного цвета и из разных камней…

– А что в жизни вас ещё интересует?

– Ну, тут можно наговорить разного рода банальностей… Я родился в украинской семье, мы – поющий народ. Мне близка музыка. Когда учился в Киеве, не пропускал классических концертов, каждую субботу ходил в оперный театр… Слышал и ОЙСТРАХА, а в Москве – РИХТЕРА, ХВОРОСТОВСКОГО. Сегодня хожу в нашу филармонию, последний раз был на концерте Елены СЕМИОНИДИ. Сильное впечатление произвела на меня.

– Вы себя считаете дальневосточником?

– Конечно! Из 70 лет Приморье, Владивосток – место, где я прожил по сути большую часть сознательной жизни. А там, где родился, – всего 11!

– А в море вы купаетесь?

– Конечно! Очень люблю. В Киеве бегал в бассейн три раза в неделю. Дочь приучил к плаванию. Мы с ней как заплывём далеко, так жена на берегу начинает волноваться… Море – это удивительная среда, она интересна не только физически, но и психически. Меня даже простое созерцание моря очень привлекает. Я, видите ли, Водолей по гороскопу, наверное, это было заложено в меня с самого начала.

~~От редакции
31 января Виктору Анатольевичу Акуличеву исполняется 70 лет. Редакция «В» присоединяется ко всем поздравлениям в Ваш адрес, Виктор Анатольевич!~~

Автор: Любовь БЕРЧАНСКАЯ