Алексей Варламов: Книгу надо продвигать!

Замечательный писатель Алексей Варламов, которого на два октябрьских дня занесло во Владивосток «Литературным экспрессом», в наших краях оказался впервые. Автор книг «Здравствуй, князь!», «Лох», «Затонувший ковчег», «Купол», «Купавна» (все перечислять не будем), лауреат «Антибукера»-1995, премии А. И. Солженицына-2006, «Большой книги»-2007, доктор филологических наук, профессор МГУ – это всё про него. В серии «Жизнь замечательных людей» из-под пера Варламова вышли биографии Михаила Пришвина, Александра Грина, А. Н. Толстого, Григория Распутина и вот только что – Михаила Булгакова.

Во Владивостоке Алексей Николаевич стремился потратить каждую из немногих свободных минут на то, чтобы посмотреть город. Прежде чем улететь в Москву, он побывал вместе с корреспондентом «В» на смотровых площадках в районе фуникулёра и на Эгершельде. Запомнившись как очень тактичный, умный, завидный собеседник.

- Алексей, у вас вышло в серии «ЖЗЛ» уже несколько книг. Дмитрий Быков выпустил «Пастернака», Захар Прилепин засел за жизнеописание Леонида Леонова… Почему прозаики вдруг взялись за биографии своих коллег?

- Думаю, здесь существует некая форма социального заказа, но в данном случае он совпадает с авторским устремлением. То, что эти книги пользуются спросом у читателей, объяснимо целым рядом причин. Во-первых, писательские судьбы аккумулируют весь национальный опыт, тем более что писатель не просто проживает свою жизнь - он рефлексирует, отражает её и в своей прозе, в различных мемуарах, письмах, дневниках. Писательская судьба – ключ, с помощью которого легче понять, что произошло со страной, осмыслить эпоху. Во-вторых, произведение, посвящённое законченной человеческой судьбе, - это часть того, что в русской литературе называлось «большим стилем», тот большой стиль, который был в значительной мере утрачен нами в 90-е годы. Сейчас мы больше занимаемся частностями, и в этом нет ничего дурного, но большой стиль тоже требует быть реализованным. Может быть, именно через вот эту документальную прозу и реализуется стремление к целостности, к эпической форме.

- Кто может стать героем ваших следующих биографических книг?

- У меня были мысли об Иоанне Кронштадтском, и я от них не отказываюсь, хотя всё-таки мне ближе писательские судьбы (я написал единственную биографию неписателя – Григория Распутина). Сейчас я работаю над биографией Андрея Платонова, за которую долго не решался взяться. Необходима определённая дистанция между автором и героем - не просто дистанция, а некоторое… Не равнодушие, но определённая мера объективности. Не надо слишком сильно любить своего героя, это может помешать беспристрастному взгляду. Есть разные биографические книги, есть книги очень личные, вот как пишет Быков, но я стараюсь сохранять эмоциональную дистанцию. Платонова я изначально очень люблю и не знаю, помешает мне это чувство или, напротив, поможет.

- Незадолго до кончины Александра Солженицына вышла его биография, написанная Людмилой Сараскиной. Как вы относитесь к созданию биографий живущих людей?

- Я считаю, что должно пройти как минимум полвека. Когда живы люди, которые близко знали человека, это служит преградой для того, чтобы написать о нём полно и объективно. Писатели – не ангелы, они замешаны не только на добрых милосердных чувствах, в рецепте писательской фигуры бывает много неприятных черт, о которых необходимо писать - не потому, что хочется копаться в чём-то грязном, а потому, что без этого писателя не поймёшь. Поэтому, когда мне предлагали написать о Викторе Астафьеве, которого я очень люблю, я понял, что не готов о нём писать. Не взялся бы и за Солженицына. Людмила Ивановна Сараскина – взялась и сделала очень верный ход: честно призналась, что пишет апологию, в её книге как раз никаких «скелетов в шкафу» нет. Но она написала при этом блестящую с точки зрения научной добросовестности биографию. Книга согрета авторским отношением, и её успех - заслуженный и объективный. И слава богу, что Александр Исаевич успел эту книгу прочесть, мог исправить ошибки, это редкий и счастливый случай.

- Насколько адекватно нынешние профильные премии отражают литературный процесс?

- Премия нужна писателю. А в том, что с точки зрения истории литературы будет важно, кто получил ту же «Большую книгу» (в данном случае я могу и о себе это говорить), - я не уверен.

- А что тогда выполняет роль ориентира - критика?

- Сейчас роль ориентира не выполняет никто, и критика в том числе, потому что её нет. Критика как жанр умерла на рубеже девяностых–нулевых. Она спилила сук, на котором сидела, - подобно советской интеллигенции, самой себя уничтожившей в перестройку. Критика стала подменять собой литературу, она решила, что она лучше, глубже и умнее понимает жизнь, слишком много на себя взяла и надорвалась. Теперь мы имеем только рецензирование. Есть блестящие рецензенты типа того же Льва Данилкина, но… Золотусский, Аннинский, Курбатов - дай им бог здоровья, но сейчас они всё меньше занимаются критикой. Басинский, Архангельский – это люди, которые ушли из своего ремесла. Сейчас можно говорить только о какой-то интуиции. Понятно, что Захар Прилепин – это явление, как к нему ни относись. Сорокин и Пелевин - тоже фигуры знаковые, как к ним ни относись. Но что в конечном счёте останется от нашего времени – это большой вопрос.

Вообще очень важно само по себе понятие темы в литературы. Сейчас тема из литературы ушла. Вот деревенская проза – это не фикция, она действительно была. Военная проза - не фикция, она действительно была. А сейчас в литературе очень много самовыражения: пишут о себе, пишут для себя, что не всегда хорошо. Литературе не хватает внимания к жизни, внимания к человеческой душе. Литература ушла в себя, испугалась, ей стали внушать, что она ни в коем случае не должна выполнять никаких морализаторских функций… А почему, собственно, литература не должна учить? Кто хочет – учит, кто не хочет – не учит. В 90-е годы литература была задыхающаяся, исповедальная, а сейчас температура понизилась. Есть много профессиональных мастеровитых успешных авторов, но за этим стоит какой-то расчёт, это высокая лихорадка по расчёту. Фигуры типа Венедикта Ерофеева, который действительно сгорал, - её нет. Сейчас сначала наденут какой-нибудь костюм, а потом уже полезут в огонь, и всё равно не сгорят, поскольку хорошо одеты.

- Это главное отличие нулевых от девяностых?

- Может быть. В 90-е годы люди понимали, что литература не принесёт ничего хорошего в материальном плане, писатель был бескорыстным существом. Сейчас литература начала приносить доход. Появилось мерило: тираж, успех, связь с телевидением. Если раскрученный писатель продаст свою книгу на телевидение, он получит больше, чем если получит премию «Большая книга», ну или какие-то соразмерные цифры. Можно добиться успеха, и, с одной стороны, это замечательно. Но с другой – это имеет свои негативные черты, это определённым образом организует литературу.

- А как бы вы оценили нулевые с точки зрения появления новых имён?

- Нулевые ещё не прошли… Честно должен признаться: занявшись написанием ЖЗЛовских книжек, я несколько отошёл от современной литературы, читаю довольно выборочно и случайно. Но то, что есть молодая хорошая литература - это для меня совершенно несомненно. Захар Прилепин, Андрей Геласимов, Майя Кучерская… Могу назвать имя молодой писательницы Надежды Горловой, у неё несколько элитарная, изысканная проза со всеми плюсами и минусами понятия «изысканный», но о ней тоже можно говорить как о явлении, заслуживающем большого внимания. Потом, я же помимо того, что пишу собственные книжки и работаю в университете, я работаю ещё и в Литинституте - у меня там семинар прозы. Среди моих студентов была такая известная в московских литературных кругах Марта Кетро, у неё уже вышло несколько книжек. Есть ещё ряд студентов, от которых я очень многого ожидаю. Люди всё равно пишут. Как говорил Пришвин, запретить литературу - всё равно что запретить половой акт, долго не протерпишь. Люди пишут, потому что в них говорит инстинкт. В большинстве своём люди пишущие могут благословлять или проклинать свою судьбу, но они привязаны к этому роду деятельности.

- Можно ли и нужно ли пытаться вернуть к литературе то читательское внимание, которое мы наблюдали ещё в начале 90-х?

- Это, видимо, невозможно, Россия сейчас слишком другая. Ей не до чтения, она занята либо выживанием, либо зарабатыванием денег. Те идеальные условия, какие были у нас в позднесоветские годы с точки зрения возможности времяпрепровождения, такая кружковая, кухонная или, наоборот, митинговая жизнь конца 80-х – всё это ушло. Выиграли те, кто во время путча не на митинги ходил, а делал первые кооперативы. Будут ли они сегодня читать – вопрос спорный. Конечно, то, что люди меньше читают, - это плохо со всех точек зрения, потому что тем самым они обедняют собственную жизнь, обкрадывают сами себя. Но ещё большим преступлением я считаю то, что делается с преподаванием литературы в школе: сокращение уроков литературы, низведение её на уровень факультатива. Русская классическая литература, наше гуманитарное образование помогли нам выстоять в ХХ веке. И то, на что даже большевики не покусились, делает нынешняя власть - совершенно бездумно и безответственно, не вступая ни в какой диалог с обществом, не слушая никаких голосов протеста. Вот это меня тревожит больше всего.

- Алексей, как вы относитесь к ситуации, когда писатель идёт в политику?

- Это лучше, чем если в политику идёт актёр. Писатели - люди всё-таки более склонные к принятию ответственных решений. Для общества в том, что у нас писатели перестали быть публичными людьми, ничего хорошего нет. Каким бы печальным ни был опыт конца 80-х, когда писатели, на мой взгляд, много глупостей наделали, в более спокойные времена должно быть присутствие писателя в общественном сознании, в информационном пространстве. Может быть, власть боится писателей, может быть, ими труднее манипулировать, но в любом случае это дурной, тревожный и явно не случайный симптом. И тот набор писательских имён, которые сегодня всё-таки появляются на телевидении, - он в известной мере односторонний. Если бы мы могли регулярно слышать голоса и Распутина, и Бородина, и Маканина, и Киреева, и Битова, и Петрушевской, и Улицкой, тут можно разные имена называть, если бы у них была возможность выступать в прайм-тайм по центральным каналам, подводить какие–то итоги недели, то в конечном счёте в выигрыше оказались бы все.

- Как, по-вашему, государство должно взаимодействовать с литературой?

- Многие опасаются того, что государство поворачивается в сторону литературы. Я ничего дурного в этом не вижу, потому что всё-таки пока книжный бизнес относительно свободен. Государство не должно мешать изданию книг (кроме тех, которые подпадают под соответствующие статьи), но оно должно стимулировать их распространение. Здесь бы государство могло сыграть важную роль. К сожалению, оно её не играет.

- Может ли сегодня снова появиться некий госзаказ и как к этому относиться?

- Лучше бы это другим словом назвать, чтобы не вызывать ненужных ассоциаций… Абстрактно - я не имею ничего против, конкретно - я боюсь, что это превратится в профанацию. Скажем так: я бы попробовал, посмотрел, что из этого получится. В любом случае должно быть больше движения. Пусть оно даже будет оборачиваться чем-то негативным: любая в хорошем смысле слова шумиха вокруг литературы пойдёт ей на пользу. Литература должна занимать больше места в новостях культуры, политики, общества. Вот вышел новый фильм про Колчака (не буду исключать - может быть, и хороший) - по всем каналам идут сюжеты про этот фильм. Примерно так же должно быть и с хорошими книгами. Книгу надо продвигать, как продвигают фильмы и театральные премьеры. Но этого не происходит.

Автор: Василий Авченко Олегович