Письма Элеоноры Прей (продолжение)

Начало в номере за 24 октября

10.2.1904 «Наконец это случилось, и напряжения, в котором мы прожили последние сутки, хватило бы на целую жизнь. Вчерашним утром [9.2] я печатала фотографии, когда раздался пушечный выстрел. У меня сердце чуть не замерло, и казалось, прошёл час, прежде чем раздалось ещё два, и тогда я поняла, что это был сигнал к войне с адмиральского корабля «Россия». Вскоре я узнала от своих друзей, что крейсеру «Громобой» приказано выйти в море … Я пожелала им победы и по русскому обычаю дала своё благословение… А затем корабли отплыли – один за другим: сперва «Россия» – около двух часов, затем «Богатырь», потом «Рюрик», а самым последним, около четырёх, – «Громобой», и я молилась за него, пока он не скрылся из виду. Всё это очень тягостно для тех, у кого на борту имеются друзья и знакомые, но одному Богу ведомо, каково всё это для жён офицеров. Я не пошла на лёд, чтобы помахать им на прощание, ибо я не могла этого вынести. Некоторые из женщин падали в обморок, и, говорят, это было так печально! В полдень стали ползти по городу слухи, что ночью японский торпедный катер поразил три русских боевых корабля на рейде Порт-Артура».

* * *

6.3.1904 «В два часа нынче днём город обстреливался с восточной стороны семью японскими крейсерами, и это продолжалось около часу. Я сидела здесь и писала, а Тед сидел рядом со мною. Конечно же мы слышали орудийные залпы, но подумали, что это всё лишь учения на батарее, и не обратили на них никакого внимания. Тед заметил, что звуки всё приближаются, и сказал: «На этот раз это япошки», но никто из нас и не подумал, что это так. Затем мы увидели, что [русские] корабли [в гавани] поднимают якоря, и мы поняли, что произошло что-то неожиданное, потому что корабли вовсе не были на парах, а многие матросы находились на берегу. Затем вошёл Ду Ки и сказал, что на другом конце города кого-то убило. После этого Тед схватил свой полевой бинокль и побежал со всех ног на вершину сопки, и оттуда он ясно увидел семь удалявшихся японских крейсеров и увидел несколько мест в другом конце города, куда упали снаряды; три из них – на лёд недалеко от дома Линдгольмов, это не более полутора миль от нас. Он видел, как выходила наша эскадра и выстраивалась вдоль берега под прикрытием батарей, потому что, будучи крейсерами, корабли не оснащены тяжёлыми орудиями. … Наша эскадра вернулась только на закате, и до чего же я был рада её видеть. Вообразите себе снаряд, выпущенный [во время обстрела] с корабля на расстоянии, по крайне мере, десяти миль, который вошёл в верхний угол помещения, где сидели две женщины и трое детей… рассёк тело одной из женщин надвое, разнёс по пути стол, затем пробил стену и разорвался во дворе, и ни у одного из других людей не было даже царапины. …Более ста пятидесяти снарядов было выпущено по городу, и каждый стоит не менее пятисот долларов золотом, так что обстрел должен был обойтись примерно в сто тысяч, и всё это за жизнь единственной бедной женщины. Воистину, война ужасна!».

* * *

1.5.1910 «[Накануне вечером] я и Сара пошли в собор на пасхальную службу, чтобы послушать знаменитый гимн «Христос воскресе». … Мы пришли в собор около одиннадцати часов и толкались в нём, пока нам не удалось протиснуться почти к самому алтарю. Не берусь описать толкотню, но я впервые поняла, что такое быть сардиной [в консервной банке]. Даже блохе не было места, чтобы прыгнуть, а о такой роскоши, чтобы вытереть собственный нос, нечего было и мечтать. Плывёшь в ту сторону, куда несёт тебя толпа. Вы легко сможете представить себе эту давку, если я скажу, что, когда люди подались назад, чтобы пропустить в середину [церкви] процессию, меня сжали так, что все пять застёжек на моём корсете расстегнулись одна за другой – вы когда-нибудь слышали о чём-либо подобном? Незадолго до полуночи из собора вынесли раку, после чего процессия священников под предводительством епископа вышла из святилища и, возглавляемая семью или восемью хоругвеносцами, двинулась, выйдя из главного входа, вдоль церкви, а затем вокруг неё; тогда многие пристроились сзади и пошли следом. Двое спереди несли огромные светильники на шестах – они были похожи на унесённые с места уличные фонари. Затем шло четыре или пять огромных хоругвей – тонкого, по-видимому, золотого шитья, и на каждой – лик святого, затем ещё три хоругви [поменьше], каждую из которых нёс один человек; потом ещё один человек нёс крест. Они построились, стоя посредине церкви, и, когда вышел священник, тронулись с пением, которое не прерывалось. До того собор, кроме его алтарной части, был освещён очень слабо, но когда начался крестный ход, зажглись паникадила с десятками больших свечей, и был включён электрический свет. За алтарём, в части святилища, были установлены ряды маленьких красных и синих лампочек, которые производили роскошный эффект. Будем надеяться, что никто из древних святых-консерваторов не станет возражать против такого новшества. Люди напряжённо вслушивались в пение, доходившее извне, ожидая слов «Христос воскресе», а затем они начали зажигать свечки, которые были у них в руках, и потёк расплавившийся воск. Процессия вернулась в церковь, и служба продолжилась, причём пели оба хора и священники. Музыка была прекрасна. …Снаружи находились сотни людей, и выглядело всё так красиво: вдоль огороженной территории вокруг собора, площадью с акр или более того, были натянуты верёвки с разноцветными фонариками и флагами, а три мощных прожектора с военных кораблей в бухте, направленных на собор, освещали его как днём – зрелище было потрясающее. По пути домой нам встречались сотни людей, спешивших в церковь с огромными куличами (это такие булки, по форме похожие на наш тёмный хлеб, только различные по высоте – от нескольких дюймов до двух-трёх футов), чтобы их освятил епископ. Полагаю, что служба должна закончиться около четырёх утра. Священники, конечно же, были в самых роскошных одеяниях, а от митры епископа слюнки текут: она усеяна бриллиантами и великолепными карбункулами… сапфирами и другими каменьями».

* * *

25.10.1914 «В субботу в поезде ехала солдатка с крошкой ребёнком на руках и с маленьким мальчиком одиннадцати лет. Ребёнок плакал, и мать плакала тоже, и тогда я спросила её, в чём дело. Он сказала мне, что полк её мужа отправляют на фронт, и она целый день выискивает его, чтобы попрощаться, но не смогла найти его на Первой Речке, поэтому отправляется на Вторую в надежде найти его там, но она ужасно боится, что полк уже убыл и что она никогда его больше не увидит. У неё ещё двое детей по возрасту между этими двумя, и бедная женщина сидела и плакала, а я плакала с нею, хотя прежде я её и не знала, но я ничего не могла с собою поделать».

* * *

8.8.1915 «Будучи слишком экономной, чтобы брать билеты на поезд по высокой цене, я купила по своему обыкновению билет третьего класса, но на этот раз мне не повезло, так как в поезде было только четыре вагона этого класса, и все они были набиты битком. У меня было два больших квадратных свёртка, так что, сделав из них сиденье, я устроилась в тамбуре, в котором было полно китайцев, а в соседнем вагоне было двадцать пять солдат из первого владивостокского [полка], отправлявшихся, видимо, на фронт. Один из них выглядел таким несчастным, что я позвала бабу, торговавшую на перроне, и купила у неё две пачки папирос. Одну из них я дала ему, а вторую – другому, и вскоре я услышала, как тот другой сказал несколько слов по-английски – очевидно, чтобы как-то выделиться: «Go ahead, Johnny – all right. Do you verstehen?». И вот я спросила его, где он учился английскому, и он сказал мне, что был два года в Америке. …Какое это было удовольствие! Солдаты были в возрасте от двадцати до тридцати лет – красивые, крепкие ребята, благожелательные и весёлые. Плохо делалось от одной мысли, что может их ожидать. Я рассказала им, что наши и английские газеты пишут о храбрости русских солдат, что конечно же им польстило. Они, должно быть, были из каких-то частей Балтии, потому что между собою они говорили на языке, которого я не могла понять, за исключением нескольких отдельных немецких слов, – это был, вероятно, ливонский или эстонский, но я не знаю, чем они различаются. У некоторых из них были красивые профили и носы с тонкой переносицей, и они почти все без исключения были замечательного сложения. На Седанке мы проехали мимо поезда, полного новобранцами, едущими, вероятно, во Владивосток, где их обтешут, как надо, и они сидели в открытом вагоне и громко пели. Мои солдаты кричали им, когда мы проезжали, спрашивая, из какой они губернии, и они в ответ кричали, что из Амурского края – «амурцы», как они себя называли; вероятно, они были ещё совсем мальчишки, но было слишком темно и разглядеть их не удалось. …Я ни за что не хотела бы пропустить этот поезд».

* * *

1.1.1915 «Вчера состоялись похороны г-на Линдгольма. Сара осталась с г-жой Линдгольм, и Костя [Тыртов] тоже остался дома, потому что в первый день он подхватил противный насморк, и г-жа Линдгольм уговорила его не ходить, поскольку он остался единственным мужчиной в семье, способным что-то делать. … Адмирал Шульц взял с собою Тулли и свою сестру, адмирал Римский-Корсаков – Теда, а я пошла за ними следом. До кладбища было более двух миль, но ходьба ничуть меня не утомила, а Тулли оставила для нас автомотор, чтобы мы на нём вернулись домой, так как мы с Тедом стояли у могилы, пока её полностью не засыпали. Тулли хотела остаться, но мы настояли, чтобы она поехала домой; так ужасно видеть и слышать, как комья земли стучат о крышку гроба, производя ужасный глухой звук, – даже постороннему невыносимо это слышать. На похоронах присутствовало очень много народу, так как г-н Линдгольм прожил в этой стране шестьдесят четыре года и был широко известен».

Окончание в номере за 7 ноября

Автор: Сергей Абарок Александрович